бо и с незапамятных времён служили буби деньгами. Браслеты из таких же раковин украшали его руки и ноги; из тех же раковин был сделан и пояс, с которого свисал обезьяний хвост.
Новый батуку под радостные крики толпы прошествовал к примитивному каменному трону и уселся на него, после чего ему на голову водрузили корону из козьих рогов и перьев фазанов и попугаев. В правую руку ему вложили бамбуковый скипетр, увенчанный козьим черепом, с которого свисали нити бус из раковин. Все, включая Килиана, издали крик восхищения и радости.
Когда из горла Килиана вырвался этот победный крик, он вдруг почувствовал, как ножные пальцы Бисилы сжали его руку, и в ответ погладил большим пальцем ее ладонь, стараясь запомнить на ощупь каждую линию, каждую складочку между пальцами.
Какой-то старик подошёл к вождю, возложил руки ему на голову и прошептал молитву, в которой призывал его чтить память предыдущих вождей. Свою проповедь он закончил загадочной фразой, которую Килиан повторил вслух, а Бисила перевела:
— Не пей другой воды, кроме дождевой или той, что течёт с гор.
Килиан прекрасно это понял. Для человека родом из окружённой высокими горами долины это изречение также имело особый смысл. Для него самого не было воды чище, чем та, что рождена тающими снегами.
Бисила крепко сжала его руку, а потом осторожно высвободилась. Килиан, насколько мог, старался сосредоточиться на церемонии, хотя его сердце отчаянно билось.
Нового вождя сопровождал отряд мужчин. Они были одеты как воины и вооружены длинными копьями с широкими наконечниками, а также огромными щитами из воловьей кожи. Все они были крепкими и мускулистыми, и большинство щеголяло замысловатыми татуировками на разных частях тела. Волосы их были смазаны красноватой глиной, а у некоторых — заплетены в крошечные косички, как у Бисилы.
Она указала на двоих из них.
— Посмотри, кто там!
Килиан с трудом узнал Симона. Тот был одет точь-в-точь как древние воины буби. Впервые в жизни он видел своими глазами африканских воинов, поскольку все войны закончились много лет назад, и теперь буби одевались таким образом лишь в особых случаях, подобных этому.
— Несмотря на молодость, — заметила Бисила, Симон — лучший хранитель обычаев нашего народа.
— А другой, рядом с ним — кто он? — спросил Килиан.
— Как? — удивилась она. — Разве ты не помнишь моего брата Собеупо?
— Но ведь он был совсем ребёнком четыре дня назад! А посмотри на него сейчас: настоящий мужчина!
— Да, Килиан, — вздохнула она. — Время летит быстро.
«Особенно, когда мы вместе», — подумали оба.
Церемония закончилась, и начался праздник, который, по словам Бисилы, продлится целую неделю, все это время полагалось есть, пить и танцевать танец за танцем.
— Жаль, что мы не можем остаться на всю церемонию, — посетовал Килиан.
— Тогда давай используем то время, что нам отпущено, — ответила она.
За пиршественным столом Килиан и Бисила сидели на почтительном расстоянии друг от друга, но вскоре приноровились делать вид, будто наблюдают за происходящим, а сами меж тем встречались друг с другом взглядами. Сидя рядом с Хосе, его взрослыми сыновьями и другими мужчинами, Килиан наслаждался мясом козлёнка с ямсом и бангасупу, или соусом из банга, запивая это все пальмовым вином-топе и коньяком.
Под всеобщий смех Хосе уговорил Килиана разуться и танцевать вместе с другими мужчинами, что оказалось довольно непросто, поскольку он не обладал африканским чувством ритма, да и тело не слишком слушалось. Тем не менее, он порадовался, что танцы буби более неторопливы, чем необычайно эффектные, неистовые и эротичные пляски брасерос.
Закрыв глаза, он постарался расслабиться и почувствовать прерывистый ритм колокольчиков, слегка переставляя ноги.
Но тут внезапный холод заставил его открыть глаза и обернуться. Совсем рядом с ним стояла Бисила, глядя на него прозрачными глазами, в которых плясали отблески пламени костров. Не сводя глаз с этого волшебного видения, Килиан сосредоточился на танце; теперь движения удавались намного лучше; он стал двигаться без
зажатости или нарочитости, ничуть не хуже, чем другие танцоры. Его усилия были вознаграждены одобрительной улыбкой, которая не сходила с ее уст, пока танец не кончился и не начался другой.
Килиан принял из рук Хосе последнюю плошку пальмового вина, хотя тело и душа отчаянно сигналили, что не в силах сопротивляться такому количеству спиртного, и принялся бесцельно бродить по площади, приветствуя то одного, то другого и следуя за Бисилой, чтобы подольше задержаться рядом с ней.
Перед глазами у него встали праздники в родном Пасолобино: там люди тоже взбирались на высокий столб, установленный посреди площади. И тоже были танцы под стук кастаньет, украшенных разноцветными лентами, и музыка, и торжественное шествие, когда по деревне проносили статую святого...
Он отдавал себе отчёт, что в последнее время слишком мало думал о Пасолобино и его жителях. Больше того: он почти не скучал по дому! С каких это пор родной дом стал для него чужим? Наверняка с тех пор, когда Килиан стал мечтать о новых встречах с Бисилой.
Даже родная мать упрекала, что с каждым разом его письма становятся все короче, все более отчужденными, а речь в них идёт исключительно о нуждах Каса-Рабальтуэ. В письмах Килиан указывал, на что следует потратить деньги, присылаемые братьями.
Хакобо не удержался от едких замечаний по этому поводу — возможно, потому, что Мариана беспокоилась за Килиана — однако не стал углубляться в эту тему, поскольку сам был слишком поглощён работой, друзьями и собственным досугом, чтобы ещё и следить, как Килиан проводит свободное время, которого у него тоже было не так много. Вот уже много лет у них не было ни общего досуга, ни общих друзей. Они заключили между собой негласное соглашение. Поскольку Килиану не нравились друзья брата, а Хакобо не привлекало общество туземцев, они решили: пусть каждый живет своей жизнью, не мешая другому.
К тому же, Хакобо никогда бы не пришло в голову, что Килиан может влюбиться в чёрную женщину, поскольку ему негритянки служили лишь для развлечения, а не для любви. Да если бы он даже и узнал, что брат увлёкся одной из них, он не посчитал бы это чем-то серьёзным, в уверенности, что у этого романа все равно нет будущего, ведь рано или поздно они уедут с Фернандо-По. А Хакобо не знал ни одного белого мужчины, который увёз бы с собой в Испанию чёрную возлюбленную.
Килиан закрыл глаза, позволив африканским ритмам, запаху еды и вкусу пальмового вина овладеть чувствами, не думая о том, о чем не следовало думать в этом месте и в это время.
Впереди его ждали новые дни тяжёлой работы и нелёгких решений, но в эту минуту, на этом африканском острове, он присутствовал на празднике, среди людей, которых по-настоящему полюбил.
В эту минуту рядом с ним была Бисила, и ему не требовалось ничего другого.
Уже совсем стемнело, когда Килиан удалился в отведённую ему хижину — как единственному белому на празднике, ему полагалась отдельная хижина. Праздник продолжался с тем же накалом, что и в предыдущие часы. Килиан решил уйти незаметно, до того, как от выпитого потеряет контроль над собой, но лишь после того, как Бисила распрощалась со всеми, давая понять, что устала и хочет спать.
Все полчаса после ее ухода Килиана терзало чувство безмерного одиночества после целого дня, когда он наслаждался ее обществом, и он едва сдерживался, чтобы не утопить тоску в пальмовом вине-топе.
К счастью, на помощь пришёл здравый смысл, подсказывая, что следует сохранять трезвую голову и ясность чувств на тот случай, если то, чего он так ждёт, все же свершится. Если, конечно, существует хоть мизерная возможность, что в таких обстоятельствах у них с Бисилой что-то может свершиться, кроме лёгкого флирта, подумал он с горечью.
Переступая порог хижины, он внезапно ощутил резкую боль в правой ступне; посмотрев на ногу, он понял, что чем-то поранился, и из раны вовсю хлещет кровь. Войдя в хижину, он бросился искать какую-нибудь тряпку, чтобы перетянуть рану и остановить кровотечение. От вида собственной крови у него закружилась голова, и пришлось сесть, чтобы не упасть в обморок.
Дверь открылась и, к своему величайшему облегчению, он увидел Бисилу.
Стон восхищения вырвался из его горла.
Она сняла европейское платье, и теперь ее украшало множество ожерелий из раковин и стеклянных бус, какие носили другие женщины-буби. Кожа ее отливала медью и охрой, которой женщины раскрашивали свои тела. Должно быть, это естественный ее оттенок, поскольку Килиан не чувствовал характерного запаха нтолы. Бисила обернулась цветастой тканью, обтягивавшая ее, словно вторая кожа.
Все тело Бисилы охватил жар, когда она встретила полный страсти взгляд Килиана, но тут она увидела рану у него на ноге и опустилась перед ним на колени, чтобы осмотреть ее.
— Что случилось? — спросила она, мягкими движениями ощупывая раненую ногу. — Вот так я всегда оказываюсь на коленях перед тобой, — пошутила она.
Килиан улыбнулся.
— Я на что-то наступил, когда вошёл сюда. Что-то острое вонзилось мне в ногу, и тут же пошла кровь.
Бисила между тем продолжала лечение. Смочив тряпочку в плошке с водой, она очень осторожно промыла рану.
— От пальмовый шип, — сказала она.
Килиан удивленно открыл глаза.
— Хочешь сказать, что пальмы растут прямо на пороге?
— Я думала, ты знаешь, что мы вешаем над порогом раковины-ахатины, в которых проделываем отверстия при помощи шипов пальмы.
— А для чего, можно узнать?
— Чтобы защититься от дьявола, который бродит вокруг, — ответила Бисила, не поднимая глаз от повязки, которую накладывала на его ногу. — Если он коснётся своим когтем одной из этих раковин, он тут же отступит.
Килиан расхохотался, запрокинув голову.
— Должно быть, у вашего Сатаны очень нежные ножки, если вы считаете, что какие-то раковины и натыканные палки могут его остановить!