Луна снова выглянула из-за туч, озарив своим светом Бисилу и мужчин. Гарус и Матео застыли, очарованные необычайной красотой дочери Хосе; Хакобо вспомнил, как она зашивала его раненую руку, а Хосе нахмурился. Ему показалось, или его дочь действительно выглядит странно счастливой? Даже когда родился Инико, она так не лучилась переполнявшим ее счастьем...
Бисила лёгким шагом продолжила путь, радуясь, что так легко вывернулась из столь затруднительной ситуации. Однако через несколько минут сердце застыло в груди, едва она представила, что будет, если Симон сейчас выйдет из своей комнаты вслед за Хакобо и Матео.
Но, к счастью для неё, этого не случилось. Утром, перед тем как лечь спать, она попросит Симона соврать, если кто-нибудь начнёт его расспрашивать. Симон, несомненно, сделает это для неё; ради неё он сделал бы и много больше. Они с детства были хорошими друзьями и очень ценили друг друга.
Она мечтательно вздохнула, представив картины минувшей встречи с Килианом.
Хосе задумался, но ничего не сказал. Как могла его дочь навещать больного, не взяв с собой даже саквояжа с лекарствами?
Наутро Хосе первым делом отправился к Симону, стараясь поспеть прежде, чем Бисила успеет с ним встретиться.
— Как твой желудок? — спросил он напрямую.
— Желудок? — удивленно переспросил Симон.
Хосе фыркнул.
— Так вот, если кто-нибудь у тебя спросит про желудок, скажи, что расстройство уже прошло благодаря советам Бисилы, которая приходила к тебе ночью, ясно?
— А могу я спросить, почему я должен врать? — осведомился Симон. — Ты же знаешь, ради тебя и Бисилы я сделаю что угодно, но мне просто любопытно...
Хосе закатил глаза. Что за странные побуждения двигают духами? Или они все с ума посходили? Разве мало ему беспокойства о будущем своих близких? Почему он должен волноваться ещё и из-за этого? Разве он не исполнил все свои обязательства перед предками? Как в этом мире, оказывается, все сложно...
— Больше я тебе ничего не скажу, — тихо произнес он.
Но, поскольку Симон и так догадывался, что же на самом деле произошло, этого и не требовалось.
— Боюсь, что Озе знает о нас, — сказал Килиан, затушив сигарету в пепельнице, стоящей на тумбочке.
Бисила лежала на его руке. Посмотрев на него, она ответила без всякой опаски:
— Вообще-то... — Килиан слегка вздрогнул — Вообще-то, я давно подозревала, что он знает. Он все время молчит. Мы стали видеться намного реже, чем раньше; он меня ни о чем не спрашивает и ни в чем не упрекает.
Бисила погладила его по груди.
— Так тебя это беспокоит? — спросила она.
Килиан долго подбирал слова.
— Меня огорчает мысль о том, что этим я его оскорбил, — он взъерошил волосы и уставился в потолок. — Ну, а ты? Тебя это не беспокоит?
— Думаю, при других обстоятельствах он был бы рад видеть тебя своим зятем, — сказала она.
— Даже не знаю, может, разумнее для меня было бы поехать вместе с остальными, заглянуть в казино вместе с Матео и Марсиалем... Если уж твой отец знает о нас с тобой, то могут знать и другие, а это значит, что ты в опасности.
— Он ничего не скажет! — возразила Бисила.
— Но ведь есть ещё Симон. Не знаю, можем ли мы ему доверять. Вчера он открытым текстом спросил, что у меня опять болит, отчего я снова таскался к тебе в больницу.
Бисила рассмеялась.
— И что же ты ответил?
Приподнявшись, она устроилась на нем верхом, наклонилась и принялась нежно покрывать поцелуями его лицо: глаза, веки, нос, уши, губы и подбородок, произнося их названия на языке буби:
— Dyoko, mo papu, mo lumbo, lo to, moe'e, anno, mbelu?
Килиан вздрогнул, когда она начала его целовать, шепча слова на своём языке.
— Нет, болит не здесь, — сказал он сердито, перевернувшись на живот, так что Бисила оказалась у него за спиной.
Бисила продолжала его ласкать, скользя ладонями по спине, по пояснице, по ягодицам, по ногам.
— Аtta, atte, mata, moeso?
Килиан перекатился на спину, обхватил Бисилу за плечи и прижал к себе.
— Нет, Бисила, — прошептал он. — Я сказал, что у меня болит здесь.
Он поднёс руку к груди.
— Е akan'vola. В груди.
Польщенная Бисила наградила его широкой улыбкой.
— Ты хорошо сказал, — похвалила она. — Быстро учишься!
Килиан ответил такой же улыбкой, глядя на неё горящими глазами.
— Теперь моя очередь, — сказал он, устраиваясь на ней. — Я не хочу, чтобы ты забыла мой язык.
Его губы заскользили по телу Бисилы.
— Это — мои брови, это — мои веки, это — мой носик, это — мои губы, это — мой подбородок... — Он перевернул ее, оказавшись у неё за спиной, лаская ее спину, талию, ягодицы и ноги. — Это моя спина, моя талия, моя попка, мои ноги... — Затем рука скользнула вверх, остановившись на груди. — А это — моя грудь.
Бисила сжала его руку в своих ладонях.
— Какой странный союз! — задумчиво прошептала она. — Буби и пасолобинец.
Килиан начал покусывать ее за ухо.
— И что же плохого в этом союзе? — прошептал он; снова проведя рукой по ее боку, затем по бедру и между ног.
Бисила прижалась к нему всем телом, и Килиан ощутил жар ее кожи.
Это воспламенило в нем ответное желание. Килиан почувствовал ее влагу и понял, что она готова принять его.
— We mona mo ve, — медленно произнесла Бисила, поворачиваясь, чтобы лечь на спину. — Думаю, на твоём языке это прозвучало бы как... Да... бесстыдник!
Эти слова она произнесла очень медленно, чтобы убедиться, что Килиан ее понял. Тот в удивлении остановился: она училась намного быстрее, чем он.
— Ты сказала, — произнёс он, — что я плохой мальчик! Но сейчас я даже вполовину не такой плохой, каким могу быть...
Килиан устроился на ней сверху и стал наслаждаться ее телом, а она наслаждалась им.
Чуть позже, когда они отдыхали, лёжа в объятиях друг друга, Килиан вздохнул и прошептал:
— Как бы я хотел быть с тобой открыто...
Бисила ответила слабой улыбкой.
— Килиан... — произнесла она через несколько секунд, — а при других обстоятельств ты бы признал меня своей женой?
Он поднял ее голову и заставил посмотреть себе в глаза.
— Больше всего на свете я хотел бы гулять с тобой под руку при свете дня, ездить с тобой на танцы в Санта-Исабель и жить в нашем собственном доме, ожидая того дня, когда будут разрешены браки между испанцами и гвинейцами... — твердо произнес он.
Бисила растерянно заморгала, затем нервно сглотнула и, наконец, решилась спросить:
— И тебе неважно, что скажут люди?
— Мнение здешних белых, если тебя это интересует, меня совершенно не волнует, включая моего брата, который, кстати, переспал со столькими чёрными женщинами, что уже сыт ими по горло. А остальные знакомые так далеко, что, сколько бы они обо мне ни сплетничали, я все равно не услышу.
Он крепко сжал ее в объятиях.
— Мы принадлежим к таким разным мирам, Бисила, но, если бы ты не была замужем, уверяю тебя, все было бы иначе. Не моя вина, что наши законы и ваши обычаи такие, какие есть. — Он немного помолчал. — А тебе самой разве не важно, что скажет твоя родня?
Бисила высвободилась из объятий Килиана и села, а когда он положил голову ей на колени, стала гладить его волосы.
— Мне было бы проще, — ответила она. — Я не в далёкой чужой стране, а в родной. Я бы по-прежнему осталась среди моего народа. Жила бы с тобой в моей стране. А отец был бы рад, если бы я заключила брак по любви.
Ее маленькие ладони ласково скользнули по его щекам. Килиан слушал ее, закрыв глаза и стараясь понять, что она имеет в виду.
— Может показаться, что мое положение сложнее, потому что я замужем, — произнесла она. — Но, Килиан, если бы это было не так, ты оказался бы в гораздо более трудом положении. Тебе пришлось бы выбирать между двумя мирами, и любой твой выбор был бы сопряжён с потерями.
Услышав эти слова Бисилы, Килиан потерял дар речи.
Она знала его наизусть; знала даже о том, что он считал глубоко скрытым в глубинах своей души. То, что все эти дни Килиан жил ради Бисилы, не означало, что узы, связывающие его с Пасолобино, можно было разорвать, как паутинки. Он прекрасно знал, что несвободен, что накрепко привязан к своему прошлому, как и его отец, и многие другие их предшественники. Именно поэтому Антон на смертном одре просил его заботиться об их доме, пережившем столетия. А это означало, что дом — не просто груда камней, передаваемый в наследство из поколения в поколение; нет, он должен заботиться об этой груде камней, и от этого бремени так легко не избавишься.
А вот Хакобо обладал счастливым даром никогда ни о чем не беспокоиться. Он работал, посылал домой деньги, но было ясно, что его отношение к Гвинее — чисто потребительское, и рано или поздно он вернётся в Испанию, где его настоящее место. Не было даже речи о том, чтобы он постоянно поселился в какой-то другой стране, кроме родины.
Однако для Килиана Каса-Рабальтуэ представлял собой скорее моральное обязательство, ограничивающее свободу выбора, где жить, и усиливающее страх, что рано или поздно придётся вернуться.
Бисила это знала — знала лучше, чем кто-либо другой. Она понимала, что нити, привязывающие его к этому миру, крепче любых цепей; они могли слегка ослабнуть, но в любую минуту и натянуться с ещё большей силой. Возможно, он сам и не стремился привязывать себя к острову; возможно, всему виной стечение обстоятельств. Или воля духов, у которых есть на это какие-то причины.
Возможно, именно поэтому Бисила никогда ни о чем его не просила и ни в чем не упрекала. Она была совершенно убеждена, что у каждого в этом мире свое место.
Но, как и она, Килиан боялся, что однажды настанет день, когда белым придётся покинуть остров. Несколько месяцев они жили своей любовью, не желая замечать, что происходит вокруг, и в особенности тех перемен, что неотвратимо вели к объявлению независимости — это слово они упорно не желали произносить, зная что независимость страны может оказаться концом их любви.