После этого злополучного расследования уже не имело смысла признаваться, кто настоящий отец ребёнка. Килиан был для неё потерян, а она произвела на свет младенца, который не был нужен даже родной матери.
Резким жестом она вытерла предательскую слезу, скользнувшую по щеке. Саде не могла позволить чувствам снова взять верх над разумом, хотя благоразумно сохранив беременность, могла хотя бы отчасти надеяться на поддержку в будущем.
Да, теперь есть о чем подумать.
В последние месяцы ее беременности Саде помогала Аните в управлении клубом. Со временем стареющая женщина оценила способности молодой — а кроме всего прочего, ее способность привлекать клиентов, подбирать новых девочек, приглашать музыкантов, да таких, чтобы клиентам не хотелось покидать это место. Саде взяла на себя также и интерьер клуба. И теперь клиенты снова и снова приходили в их заведение. Анита, давно уставшая от бессонных ночей в клубе, мечтала прожить остаток дней в тишине и покое, а в Саде нашла идеального человека, которому могла бы передать дела.
Саде же, со своей стороны, понимала, что должна избавиться от единственного препятствия, стоявшего между нею и честолюбивыми планами. Все свои силы ей предстояло бросить на продолжение совместного бизнеса и — почему бы и нет? — на его расширение. Она была уверена, что в приюте о ее ребёнке будут хорошо заботиться, дадут хорошее воспитание, которое сама она в ближайшие годы дать не сможет. Только слепой не заметит разницы между полузаброшенными детьми, которых воспитывают матери из клуба, и детьми, растущими в испанском приюте. Если все пойдёт хорошо, она скоро сможет забрать ребёнка... В конце концов, это не потому, что она плохая мать, утешала она себя. У неё просто такая скверная жизнь.
От неё, и только от неё зависит, чтобы ситуация изменилась к лучшему.
— Почему ты не хочешь сделать мне это маленькое одолжение? — спросила Хулия.
Но Хенероса твёрдо стояла на своём, не поддаваясь на уговоры дочери.
— Не могу понять, почему тебя это так волнует, тем более что прошло столько времени? — вздохнула она.
— Оба сказала, что ее подруга при любой возможности бегает в приют, чтобы повидать ребенка. Ему сейчас, должно быть, уже около года. Кстати, хотелось бы знать, какое имя ему дали. Кто знает, вдруг настоящий отец однажды вспомнит о нем...
— Если все и впрямь настолько неприглядно, будет лучше, если он о нас забудет, — сказала Хенероса, предупреждающе поднимая руку в ответ на возмущение дочери. — А кроме того, это не твоё дело.
Исмаэль поднялся на цыпочки, потянувшись за фигуркой из маленького Вифлеема, стоявшей на этажерке, покачнулся, упал навзничь и громко заплакал. Его плач и невнятные слова смешались с криками, доносившимися с улицы. Хенероса подхватила малыша на руки и подошла к окну.
— Ох, опять все то же самое...
— Что случилось? — спросила Хулия.
— Твой отец и Густаво...
— Сейчас! — крикнула Хулия. — Уже бегу!
Спустившись, Хулия увидела Обу, которая, прячась за дверью, осторожно выглядывала наружу.
— Как это началось, Оба? — спросила она.
Девушка указала на стоявшую у дверей толпу, в которой Хулия различила Густаво и его брата Димаса.
— Они пришли на факторию, чтобы купить спиртное к Рождеству, а ваш отец отказался его продавать, сказав, что у них нет разрешения полиции. Они рассердились и заявили, что теперь они имеют право покупать те же продукты, что и белые. Дон Эмилио сказал, что продукты — могут, а вот спиртное — нет, потому что до Рождества ещё несколько дней, а за эти дни они все перепьются и не выйдут на работу. Короче, ваш отец их выставил, и они пошли за Густаво: он ведь у нас представитель районного совета. И вот теперь они ругаются.
Стоящего посреди улицы Эмилио окружил с десяток мужчин.
— Ведь в ваших интересах проголосовать «за», как и в наших, так? — говорил он. — Если мы все заодно, то почему я не могу голосовать? У меня точно такие же права, как у вас! Я живу здесь дольше, чем многие из вас, что заявились невесть откуда и теперь кричите, будто это ваша земля! А сейчас голосовать могут только гвинейцы испанского происхождения... Да чтоб вам пропасть! Мы все просто с ума посходили!
Хулия поняла, что с извечной темы своих споров они перешли к вопросам будущего референдума, объявленного, чтобы население голосовало за автономию Гвинеи.
Откровенно говоря, события развивались просто стремительно. Если прогнозы сбудутся, то меньше чем через шесть лет бывшая колония перестанет быть испанской провинцией, воспользовавшись статусом автономии до провозглашения независимости. Организация Объединённых Наций требовала, чтобы всем странам, именующимся колониями, была безоговорочно предоставлена независимость, и Испании ничего не оставалось, как подчиниться.
Хулия покачала головой. Даже тех, кто, как она, прожил на острове много лет, эта ситуация очень тревожила. До недавнего времени колониальные власти все силы бросали на то, чтобы отлавливать борцов за независимость, таких, как Густаво, выступающих против испанцев, и отправлять их в Блэк-Бич, а теперь сами провозглашают независимость. И как это понимать?
А кроме того, даже в те времена, когда эта метаморфоза, казалось, должна была устраивать всех туземцев, находились такие, кто пытался активно тормозить этот процесс и как можно сильнее осложнить положение, вызывая конфликты и непонимание между туземцами и испанцами. С каждым днём конфликты становились все чаще; очередная ссора могла вспыхнуть в любом месте, в любую минуту и по любому поводу.
С одной стороны, существовали и так называемые умеренные борцы за независимость, сторонники принятия организованной автономии, идущей из Испании, для которых это было первым шагом к полной независимости, поскольку они понимали, как многое связывает их с Испанией после стольких лет колониального режима. С другой стороны, существовали радикальные борцы за независимость, большинство из которых были фангами с континентальной части страны, значительно превосходящие числом умеренных. Они стремились к полной независимости от Испании, но в то же время хотели, чтобы остров и континентальная часть Гвинеи остались одним государством. Первые упрекали вторых за поспешность, поскольку страна ещё не была готова к полной автономии.
Ситуацию осложняло ещё и то, что многие буби, такие, как Густаво, желавшие отделения острова Фернандо-По, вели собственную борьбу. Главная их претензия заключалась в несправедливом распределении бюджетных средств между двумя провинциями. И действительно, остров давал значительно больший вклад в бюджет, но при этом имела место очевидная тенденция бо́льшую часть средств вкладывать в континентальную провинцию, Рио-Муни.
И наконец, были и другие; хоть они и не выступали открыто, но при этом признавали правоту таких людей, как Эмилио, которые горячо отстаивали свою точку зрения о том, что для туземцев будет лучше, если Гвинея останется испанской провинцией. Хулия была убеждена, что люди вроде Димаса, приложившие столько усилий ради привилегированной, по сравнению с другими, жизни, присоединятся к меньшинству; но тот же Димас никогда не открыто признается в этом, поскольку не захочет враждовать с собственным братом.
— Да пойми же ты наконец, Густаво! — раздражённым тоном объяснял Эмилио. — Я занимаю пост в районном совете и не успокоюсь, пока не добьюсь, чтобы люди вроде меня имели право голосовать! Я не собираюсь сидеть сложа руки!
— Да ты с закрытыми глазами проголосуешь «против», лишь бы сохранить свои привилегии! — нападал на него Густаво.
— Разве ты сам не говорил, что тоже не желаешь автономии? — подбоченился Эмилио с непримиримым видом.
— Твоё «против» означает верность Испании, — защищался Густаво. — Мое же «против» проистекает из желания добиться независимости, отделившись от Рио-Муни. Если белые будут голосовать, возникнет ещё бо́льшая путаница.
В эту минуту растущая толпа окружила спорящих. Недовольный ропот перешёл в истошные крики как в поддержку, так и против слов Густаво.
— Лично я намерен голосовать «за»! — крикнул высокий молодой человек с красивым лицом, бритой головой и жилистой фигурой. — И мы все должны голосовать «за», чтобы нас оставили в покое.
— Ты, должно быть, фанг, верно? — спросил другой молодой человек, пониже ростом, с сильно выступающим лбом. — Говоришь как фанг...
— Я вот буби, но тоже собираюсь проголосовать «за», — вмешался третий, взмахнув перевязанной рукой.
— В таком случае, ты не буби! — громовым голосом крикнул Густаво. — Ни один буби не допустит, чтобы люди с континента вывозили с острова наши богатства.
— Лучше уж так, чем оставаться рабами белых!
— Да ты сам не знаешь, что говоришь! — Густаво угрожающе навис над ним. — Да они тебе все мозги высосали! Это намного хуже, чем любые белые!
— Ну конечно, фанги всегда во всем виноваты! — высокий юноша выступил вперёд, чтобы привлечь внимание Густаво. — Но ведь и нас тоже эксплуатируют. Сколько дерева и кофе, добытых нашим потом, было вывезено из континентальной части! — Он резко повысил голос: — Вы, буби хотите только одного: как можно больше все усложнить, чтобы все оставалось, как всегда, и ничего не менялось!
— Мы, буби, десятилетиями боролись и страдали от репрессий, чтобы заявить о нашем желании, — перебил его Густаво. — Хочешь знать, сколько писем и петиций посылали вожди племён и селений колониальным властям, а также в Испанию и ООН? И что мы получили взамен? Гонения, преследования, тюрьму. — Он расстегнул рубашку, чтобы все видели его шрамы. — Ты правда думаешь, что я могу довериться тем, кто это сделал?
— Ты просто идиот! — крикнул юноша-фанг. — Испания никогда не допустит существования двух государств. Они сделают все, чтобы нас объединить.
Одобрительный гул голосов ещё больше воодушевил его.
— Вот чего хотят белые, но мы не должны соглашаться.
Димас взял брата под руку, видя, что тот сжал кулаки. Эмилио саркастически расхохотался.