– Фернандо будет нашим ребенком, Бисила, – сказал он. – И мне нравится имя, которое ты для него выбрала. Скажи, а что значит «Лаа»?
– Это значит «добрый». Как ты.
Младенец ухватил ручонкой палец Килиана, и Килиан улыбнулся. Радость переполняла его.
Бисила почувствовала огромное облегчение. Ее любовь к Килиану никогда не заканчивалась. Она соблюла традиции своего народа и теперь могла делать со своей жизнью все что заблагорассудится.
Инико продолжал пританцовывать в ритме музыки.
– Он славный, – сказал Килиан.
Бисила коснулась головы сына.
– Я увезу его назад, к маме. Ему хорошо в Бисаппо. Знаешь, отец Рафаэль корит его, что он чаще говорит на буби вместо испанского.
Инико снова затеребил материнское платье.
– Сейчас пойдем, сынок, – сказала она. – Сегодня начинается эмэлёла…
Так вот что они празднуют… переход от йомёгера к эмэлёла, от начала весны к ее полному расцвету. У буби йомёгера — это начало, утро новой жизни, а эмэлёла — изобилие, сила и стойкость. Красное и зеленое. Огонь и земля.
– Время готовиться к следующему урожаю, – сказал Килиан. – Посадки быстро растут, урожай будет хорошим. – Он вернул младенца матери. – А пока, – добавил неуверенно, – у нас есть немного времени… для себя.
В этот момент он почувствовал, как кто-то дергает его за штаны. Он посмотрел и увидел Исмаэля. Мальчик спросил, не хочет ли он тоже пойти потанцевать, и скороговоркой сообщил, что пришел сюда с мамой, братом и Обой и что ему разрешили поиграть на барабане. К ним подошла Хулия, поздоровалась с Бисилой и, посмотрев на младенца, вздрогнула. Исмаэль увязался за Инико, Бисила кивнула им и тоже ушла.
– Когда Исмаэль слышит барабаны, его не удержать, – сказала Хулия. – А я не знала, что у Бисилы есть еще ребенок… Ты видел цвет его кожи?
– Да, Хулия, – Килиан посмотрел ей прямо в глаза. – Он наверняка мой.
– Килиан! – запротестовала Бисила, пытаясь отдышаться. – Будь я из снега – уже бы растаяла в твоих руках!
Горячие пальцы Килиана бродили по ее вспотевшему телу, исследуя каждый сантиметр, торопясь восполнить упущенное время.
– Еще, еще, – отозвался он, целуя ее. – Я еще не насытился и не сказал, как сильно мне тебя не хватало.
– Ты говорил это тысячу раз! – засмеялась Бисила.
Килиан лег, оперся на локоть и принялся изучать ее лицо.
– Я боялся, ты не захочешь иметь со мной дела, – проговорил он.
Бисила прикрыла глаза.
– У меня было много времени подумать о тебе и о себе, – сказала она.
Килиан вздрогнул. Было пыткой думать о том, что творилось в ее душе, когда она выполняла поминальные обряды по мужу, которого не любила, а в это время в ней росла новая жизнь. И во всем этом виноват Хакобо! Килиан помотал головой, чтобы прогнать следующую мысль: одновременно Хакобо стал и причиной ее свободы. Какая ирония: насилие породило счастье. Если бы Хакобо не убил Моей, они бы по-прежнему встречались тайно. Как смогла она перенести все это?
– Ты сердишься? – спросила Бисила.
– Почему?
– Ты, вероятно, хотел услышать, что я не занималась ничем, кроме как думала о тебе…
– Так ты думала обо мне или нет?
– Каждую секунду!
Бисила принялась ласкать его лицо, шею, плечи… Шептала слова, которые он не понимал. Когда она хотела завести его, она говорила на буби. И каждый раз отдавалась страсти с таким пылом, словно этот раз был последним.
– Я хочу, чтобы ты понимал, что я говорю, Килиан.
– Я отлично тебя понимаю…
– Я говорю, что хочу всегда быть с тобой.
– А я не собираюсь уходить. Я тоже хочу всегда быть с тобой.
– Эх, ребята… – Лоренцо Гарус теребил кустистые брови. – И что я буду делать без вас?
Матео и Марсиал обменялись виноватыми взглядами.
– Я… мне правда очень жаль. – Руки Марсиала вцепились в пробковый шлем, лежавший у него на коленях.
– Мне тоже жаль, – добавил Матео. – Но я надеюсь, вы поймете. Мы были здесь очень долго, и…
– Да-да. – Хмурый Гарус вскинул руку. Ему не нужны были объяснения – он давно отослал жену и детей в Испанию, и в минуты слабости хотел бросить все и первым же самолетом полететь домой. Впрочем, он сам не знал, где его дом, так как прирос к Сампаке. За годы он сумел не только сохранить, но и увеличить площади, унаследованные от первого владельца. И как теперь все это оставить в чужих руках?
– А вы сами разве никогда не думали уехать? – Матео будто прочитал его мысли.
– Надеюсь, Испания нас не оставит, власти пока сохраняют контроль, – вздохнул он.
Кто-то постучал, дверь просунулась голова Иеремии.
– Простите, масса, – проговорил он. – Можно войти?
– Конечно. В чем дело?
Иеремия стянул старую шляпу и, держа ее в руках, уставился в пол.
– Пришел полицейский, хочет срочно поговорить с вами.
Гарус нахмурился.
– Ты не забыл дать ему пару бутылок?
– Нет, масса, я не забыл. Но этот не из Сарагосы. Он из города и одет очень… официально.
– Хорошо, через минуту я его приму. – Гарус открыл конторку, вынул два конверта и протянул испанцам. – Это вам. Маленькая премия за многолетнюю работу. Используйте деньги с умом. У вас обоих теперь есть семьи – надо думать о них. В одном можете быть уверены: столько вам не заплатят нигде.
Матео и Марсиал взяли конверты и рассыпались в благодарностях.
– Мы все уже сложили, – сказал Марсиал.
– Никакого сравнения с двумя чемоданчиками, с которыми мы приехали сюда, – добавил Матео.
Повисло молчание.
– Ладно, – Гарус протянул руку. – Если когда-нибудь надумаете, знаете, где меня искать.
– Может быть, встретимся в Мадриде, – сказал Матео открывая дверь.
В кабинет ворвался высокий крепкий человек с изрытым оспинками лицом. На нем была серая форма испанской полиции, с медными пуговицами и алой тесьмой на рукавах, лацканах и фуражке.
– Я – Максимиано Экодо, – представился он, – новый шеф полиции в Санта-Исабель. Кто из вас Лоренцо Гарус?
Гарус жестом велел выйти Матео и Марсиалу и протянул полицейскому руку.
– Чем я могу помочь?
Максимиано сел.
– Я разыскиваю одного юношу, который мешает установке новых устройств для телевидения. Днем рабочие проложили подъездную дорогу на Большой Пик, чтобы завозить оборудование, но за ночь кто-то все разрушил. Инструменты пропали, указатели убраны, машины испорчены.
– Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне?
– Пару недель назад мы задержали одного… Он сказал, что такими делами занимаются буби: они хотят уничтожить все, что нам подарила Испания. Этот человек сказал, что вожаком у них – Симон… – Он помолчал, наблюдая за реакцией управляющего. – И что этот Симон работает на вашей плантации.
Гарус сцепил руки за спиной и стал прохаживаться туда-сюда. Он только что рассчитался с двумя очень трудолюбивым парням. На плантации осталось трое испанцев: Грегорио, Килиан и он сам. Из старой проверенной команды – Хосе, Вальдо, Нельсон и… Симон. То, что Симон замешан в подрывной деятельности, – плохо. В других обстоятельствах он бы сам отправился в полицию, но сейчас не мог позволить себе роскошь потерять еще одного работника. Значит, придется солгать, но подбирать слова очень осторожно.
Поддерживать хорошие отношения с новыми властями – в его интересах.
– Послушайте, Максимиано. – Он взглянул полицейскому в глаза. – Даю вам честное слово, что я решительно против любого акта насилия и готов наказать любого, кто причиняет вред ценностям государства. Но, боюсь, вы проделали путь сюда напрасно. Симон, которого вы упомянули, попал в серьезную переделку и вот уже два месяца лечится. Он упал с крыши склада и сломал обе ноги. Тем не менее, если я узнаю что-либо, способное пролить свет на ваше расследование, не сомневайтесь – я свяжусь с вами.
Прозвучало убедительно, хотя Гарус чувствовал отвращение к самому себе. Дело не Симоне – ему было неприятно разыгрывать спектакль перед темнокожим полицейским из тех, кто олицетворял собой новую власть. Такие почитали себя выше белых, и от этого все внутри переворачивалось.
Максимиано кивнул, поднялся и направился к двери.
– Пока это всё.
Он вышел, не попрощавшись, а управляющий отправился искать Симона, которого следовало предупредить как можно скорей. Пусть похромает, по крайней мере перед теми, кто носит форму. Иначе он сам, Гарус, попадет в черный список.
– Никто не говорит о присутствующих здесь испанцах! Никто ни минуты не думал, что мы можем стать частью новой нации! Но все остальные имеют свою долю. Буби-сепаратисты, проколониалисты, националисты, независимые радикалы и те, кто ратует за постепенный переход к независимости…
– Ты забываешь о нигерийцах, Килиан, – Мануэль развернул газету и начал просматривать новости. – Из-за гражданской войны в их стране между мусульманами хауса и католиками ибо с каждым днем нигерийцев прибывает все больше. Не сомневаюсь, что Нельсон и Икон рады приезду братьев, но у нас с каждым днем становится все меньше и меньше рабочих мест.
Килиан одним глотком допил джин и знаком показал официанту налить еще.
– Если Гвинее на самом деле собираются давать независимость, зачем устанавливать передатчик Национального телевидения Испании на пике Санта-Исабель?
– Да еще против воли духов леса… – вмешался Симон с озорным блеском в глазах. Он удобно устроился в кресле, а ведь не так давно этот бар был только для белых. – Но вообще телевидение – опасная штука. Помните, три месяца назад мы смотрели здесь передачу? – кивнул он на немецкую «Вегу» в углу. – «Испания, мать всех народов…» – и дальше в том же духе. Еще я запомнил: «Испания никогда не была колонизатором, скорее – несла цивилизованность и культуру», но это и запоминать не надо, так многие белые говорили.
Килиан и Мануэль улыбнулись.
– А теперь, – продолжал Симон, – белые говорят о нашей независимости так, будто она – величайшее достижение цивилизаторской миссии испанцев. Ну нет, мне это совершенно не нравится, сеньоры. Насколько я знаю, моему народу и до вашего прихода неплохо жилось.