– Зато у вас сейчас есть самоуправление, одобренное большинством, – заметил Мануэль, взглянув на Симона поверх очков. – И Конституция светит.
– На острове, если вы вспомните, перевес был в несколько голосов.
– Не имеет значения, – произнес Килиан. – Факт в том, что даже новости сейчас передают на фанг, буби и испанском, чтобы отразить все точки зрения. А самое главное – деньги по-прежнему идут из Испании. – Он помахал в воздухе стаканом. – И как вы собираетесь перейти от полной зависимости к независимости? Вот все внезапно рухнуло – и что дальше? Если мы все уйдем, кто станет вас лечить, защищать, учить?
Симон попытался что-то сказать, но Килиан махнул рукой.
– Боюсь, управление попадет в руки людей, которые, в лучшем случае, едва умеют читать и писать, даже если разъезжают в шикарных машинах и произносят речи. Но этого недостаточно, чтобы править страной.
Килиан посмотрел на Хосе, который не отрывал глаз от телевизора. Больше всего отец Бисилы любил репортажи о футбольных матчах, но сейчас там было другое.
– Скажешь что-нибудь, Хосе?
– Приложу все силы, чтобы держаться от чертовой политики как можно дальше. Но да, грядут трудные времена, и особенно для буби. Масиас – фанг. – Он кивнул на экран.
Худой человек в безукоризненной тройке с галстуком что-то с жаром говорил в микрофон. У него были узкие, слегка раскосые глаза. Все умолкли, чтобы послушать сына известного колдуна из Рио-Муни. Этот Масиас свою политическую карьеру начал с мэра небольшого городка и дорос до заместителя председателя автономного правительства. Он обещал минимальную зарплату, выплату пенсий и пособий, ссуды рыбакам и фермерам и гарантии государственным служащим. «Мой девиз, – на всех митингах говорил он, – единство, мир и процветание». А сейчас свое выступление закончил фразой: «Что Масиас обещает, Масиас выполняет».
– Силен, харизматичен и умеет убеждать, – подвел итог Мануэль. – Но, честно говоря, какой-то он переменчивый. Порой говорит об Испании так, будто она лучший друг, а порой – противится любой испанской инициативе. С месяц назад он просил по «Радио Бата» не голосовать за Конституцию, а нынче поглядите на него – полностью готов к выборам.
Несколько минут все молчали. Килиан огляделся. Не считая компании из восьми-десяти белых, поглощающих джин с тоником, остальные в баре были темнокожими. Килиан присмотрелся к белым. Видимо, недавно приехали. Один из них, молодой человек лет двадцати, с круглым лицом и светлыми живыми глазами, поднял стакан и поприветствовал Килиана. «Что с ним теперь будет здесь?» – подумал Килиан. Он вздохнул, сделал глоток и повернулся к Хосе и Симону.
– Вы-то знаете, за кого будете голосовать? – спросил он.
– О да, – тихо ответил Симон и наклонился вперед. – И можете быть уверенными, я не проголосую за главного петуха.
Хосе рассмеялся.
– Девиз Масиаса – «Все за вождя», – сказал он, понижая голос. – Но я тоже не стану голосовать за него.
Мануэль свернул газету и положил на стол.
– Но многие другие будут, – вздохнул он. – Нынешний президент автономии, Бонифацио Ондо, за сотрудничество с Испанией. Афанасио Ндонго никто не знает. А «Союз буби» Эдмундо Босио получит голоса только на острове. Очевидно, что Масиас выглядит преданным и убежденным защитником гвинейских братьев и их интересов. У него очень хороший советчик – адвокат Гарсиа-Тревийано. Масиас станет президентом, и осень 1968 войдет в историю.
Снова повисла тишина. Немного погодя Симон заговорил:
– Масса Килиан, не расстраивайтесь, ладно? – Килиан в ожидании приподнял брови. – Иногда мне кажется, что вы против того, чтобы мы получили свободу…
Килиан обдумал слова Симона.
– Я не говорю, что не хочу, чтобы вы получили свободу, – наконец сказал он. – Я просто не хочу уезжать, Симон.
Их прервал шум отодвигаемых стульев. Светлоглазый юноша стоял у бара; в одной руке он держал стакан, другой делал своим приятелям знак не вмешиваться.
– Я извинился, – сказал молодой человек темнокожему подвыпившему парню.
– Уверен, ты бы не стал выдыхать сигаретный дым в морды своим белым дружкам, – наступал на него тот. – Небось злитесь, что мы теперь ходим по вашим барам?
– Меня злит, что вы не умеете принимать извинения, – ровно проговорил юноша и спокойно вернулся к своему столику.
Парень расплатился за выпивку, собираясь уйти, но в дверях повернулся и громко заявил:
– Никто из вас не уйдет отсюда живым. Мы перережем вам глотки. Всем.
В баре стихли все звуки.
– Вот видишь, Килиан, – шепнул Мануэль. – Хулия никогда меня не слушала, но в конце концов нам всем придется удирать отсюда. – Он бросил на него уверенный взгляд. – Даже тебе.
– Ты уверен, что так будет лучше? – спросила Хулия, глаза ее были полны слез. – Папа, мама… у вас еще есть время передумать.
Дженероса поправила ей волосы.
– Не знаю, дочка…
Десятки лет назад они с Эмилио приехали себя, открыли магазин, постепенно наладили быт. Она помнила свои чувства, когда пришлось оставить единственного ребенка, Хулию, родителям в Испании. Помнились и счастливые мгновения, каких было очень много в Санта-Исабель. Годы утекли, посыпав серебром голову и добавив глубоких морщинок у глаз. И что теперь?
– Теперь, по крайней мере, у нас есть с чем уехать, когда нас отсюда вышвырнут, – сказала она скорее себе, чем Хулии.
– Но… – возразила Хулия, – если очевидно, что белых тут не жалуют с некоторых пор, почему наш магазин хочет купить португалец?
– Жао знает не больше моего, – сказал Эмилио, отложив в сторону номер «Эй-Би-Си», где был репортаж о последних событиях в Гвинее. – Никто его не заставляет покупать. Думаю, он просто смельчак. Если б только у нас хватило мужества не признать новую республику, как это сделали португальцы… – Он посмотрел на часы, так как с минуты на минуту ждал покупателя. – И к тому же у Жао тут куча детей от местной. Чем не причина остаться…
Хулия подумала о Килиане. А он? Разве ему не придется уехать? Бросить Бисилу с ребенком в полной неизвестности? Было очевидно, что Килиан обожает малыша. Он не сможет оставить его.
– Почему ты не веришь новому президенту? – Хулия взяла отца за руку. – Разве Испания не поддерживает его? С двенадцатого октября…
– Не напоминай мне об этом дне! – Эмилио сжал руку дочери. – Эта психованная молодежь превратила город в ад. Это было началом конца, да, когда они перебили окна во всех предприятиях и домах и свалили статую генерала Барреры, ни больше ни меньше… Что за способ праздновать смену власти!
– Это был первый день их свободы, пап. Но с тех пор во всех все речах Масиас прославляет Испанию. Он обещал продолжить политику Франко последних тридцати лет и подталкивает испанских бизнесменов продолжать инвестиции в Гвинею…
– Да, и я скажу тебе, что думаю об этом петушке, – резко перебила Дженероса. – Посмотрим, как он выполнит предвыборные обещания.
Эмилио фыркнул и принялся ходить по комнате.
– Я старый лис, Хулия. Мы поступаем правильно. Если подпишем всё сегодня – останемся тут ровно настолько, чтобы собрать вещи и погрузиться на корабль. А потом, – он поднял глаза к небу, – все в руках Бога.
Хулия прикусила губу, чтобы не выдать гнев на отца. Как легко он сдался! Она тоже взглянула на часы. Торопиться некуда. Мануэль сидит с детьми, а она специально приехала, чтобы попытаться переубедить отца и маму. Но доказать что-либо не удавалось. Более того, она ощутила укол раскаяния. Если Эмилио и Мануэль правы, ее дети окажутся в серьезной опасности. Быть может, ей стоит перестать упираться и подумать о них? Если что-то случится, она никогда себя не простит.
Хулия решила пересмотреть свое решение об отъезде, но присутствовать при подписании купчей ей не хотелось.
– Прости, папа, но я больше не могу ждать. Мне нужно к детям. В любом случае, вряд ли я смогу уговорить вас передумать.
Она поцеловала мать, взяла сумку и ключи от машины и пошла к двери
– Я тебя провожу, – сказал Эмилио.
Внизу они столкнулись с Димасом.
– Эмилио! Мне говорили, будто ты продаешь дело португальцу?
– В конце концов вы получили, что хотели. Мы уезжаем.
– Не слишком ли драматично?
– Спроси своего брата. Разве его не повысили?
Димас гордо улыбнулся.
– Да, сеньор. Он назначен вице-президентом Верховного суда.
Хулия задохнулась. Она слышала, что новый президент, этот Масиас, включил в состав правительства и администрации побежденных соперников – буби. Но пост Густаво действительно был важен.
– Надеюсь, это не долго продлится, – язвительно сказал Эмилио.
– Папа… – вмешалась Хулия.
– Почему это? – взвился Димас.
Эмилио покачал головой.
– Не питай больших надежд, дружище. У меня тоже все было, а теперь я вынужден все бросить. Будем надеяться, что я ошибаюсь и тебе не придется возвращаться в деревню, где ты родился. Как она называется?.. Ах да, Урека! – Кто-то окликнул его, и он обернулся. – А вот, наконец, и Жао. – Он поцеловал дочь. – Отлично, покончим с этим раз и навсегда.
– На сорняки, Хосе! – Гарус потер глаза. – Масиас заявил, что отправит всех белых полоть сорняки.
Они сидели в столовой. Килиан перечитал последний абзац письма, которое только что получил от матери, обеспокоенной новостями, которые она узнала от соседей, работавших на другой плантации.
«Почему ты не вернулся домой? Я не понимаю, отчего ты так упорно держишься за остров – в таких-то обстоятельствах. Я больше не знаю, что правда, а что – нет. Кто-то говорит, что испанцы спят с оружием под подушкой, что вообще боятся спать в собственных домах, а другие – что все это несерьезно… Если это из-за денег, не волнуйся об этом. Большего ты сделать не можешь. Твой отец гордился бы, что ты сделал так много для нашего дома. Гвинея забрала моего любимого Антона, и я не хочу, чтобы она забрала еще и моего сына. Пришло время нам быть вместе. Мы уже отдали и взяли от Фернандо-По все, что возможно.