– Однажды мне предложили выступить в Летнем цирке. Я не умела петь, поэтому мне доверили дрессировать кроликов. Ты бы видела это, Палома! Дюжина маленьких белых тварей, которые должны были прыгать через обруч. На мне было розовое трико, не оставляющее простора для воображения. И каким-то образом – не спрашивай меня как – я заставила их прыгать. На следующий день обо мне писали в светской колонке Gil Blas! А ведь там печатаются все известные поэты и писатели!
Колетт одарила меня искренней улыбкой, а затем скорчила одну из своих озорных рожиц, придававших ей невероятный шарм.
– Так все и завертелось, одно за другим, и в итоге мы снова встретились с Верой. Меня взяли в «Фоли-Бержер», где она пела. Все билеты были распроданы на несколько недель вперед. Когда мы пересекались, Вера производила на меня такое впечатление, что я совершенно терялась. А однажды она пришла ко мне в гримерку, и мы разговорились. Вера сказала, что одной красотой на жизнь не заработать. Очень важно поддерживать тело в хорошей форме, Палома, но самое главное – это умение вести беседу.
Эти слова на мгновенье повисли в воздухе.
Вдруг в коридоре раздались голоса, хлопнула дверь. Мадемуазели вернулись. Колетт выпрямилась.
– Через несколько месяцев я переехала к ней, в роскошный особняк неподалеку от парка Монсо. Там Вера и научила меня всему.
В моей комнате материализовался Париж с его бульварами, огнями, кафе. Фривольный, эпатажный, бурлящий, игривый город. Парой фраз Колетт обрисовала несколько лет своей парижской жизни в качестве скандальной звезды. Все были очарованы дамами полусвета. Малейшие их выходки, поездки, любовные связи – все служило поводом для ярких заголовков, которые приковывали внимание толпы. Между прогулками в Булонском лесу и бессонными ночами Колетт получала уроки правописания, грамматики, истории и этикета. Может, мадемуазель Вера и не была настоящей маркизой, но наставницей она оказалась великолепной.
– Мадемуазель Колетт! Мадемуазель Роза! К столу! – Бернадетта позвонила в обеденный колокольчик. Ее крик разбудил Гедеона, который фыркнул, взъерошив при этом те несколько жалких перьев, которые у него еще оставались. Я аж подскочила. Я совсем забыла о нем! Что я скажу? Колетт поправила платье, мазнула губы помадой.
– Я беру это на себя. Ты просто кивай.
Внизу, вокруг блюда с морепродуктами размером с целый стол, нас ожидали мадемуазели и Люпен. Мадемуазель Вера внимательно осмотрела мое платье и сдержанно кивнула. Вот и на меня пролился свет.
Затем последовала запутанная история об открытом окне, рассеянном попугае и злобном крестьянине. Окрыленная поездкой на побережье, мадемуазель Вера не стала вникать в детали, а голый зад Гедеона вызвал всеобщее веселье. Вечер прошел под звон бокалов шампанского и джазовые мелодии. Мы с Дон Кихотом были спасены.
Несколько часов спустя, лежа в постели с головой, переполненной впечатлениями от рассказов Колетт, я представляла себе мадемуазель Веру на сцене, с бриллиантами на запястьях и соблазнительной улыбкой. Свободную, независимую, решительную. И, судя по роскоши этого дома, наделенную настоящим деловым чутьем.
Только один вопрос так и остался без ответа: что она тут забыла?
26
Близилось Рождество с его гирляндами и украшениями. Колетт попросила Марселя отвезти нас в Молеон. Вот уже несколько дней ее одолевала меланхолия, которую не могли развеять ни веселые вечера мадемуазелей, ни чуткое внимание Люпена. Мы как раз направлялись к единственному в городе магазину одежды, где эта хорошенькая блондинка обычно спускала всю свою зарплату на платья и шляпки, когда зазвонили церковные колокола.
Свадьба.
Интересно, кто женится? Мы подошли поближе. Шел дождь. На площадке перед входом в церковь топтались несколько человек, среди них – пожилая пара с похоронным видом. Мать, едва сдерживая слезы, комкала в руке мокрый платок.
Она покачала головой и перекрестилась. Когда я увидела новобрачных, по моей спине пробежал холодок.
Кармен.
Санчо впился своими губами в ее губы, ухватив при этом за плечо своей толстой рукой. На мостовую упало несколько рисовых зернышек, и процессия тронулась. Ласточки несли на головах несколько вышитых простыней, покрывало с кистями, полдюжины рубашек с именами жениха и невесты. Они приложили все свои силы, чтобы невеста пришла в дом свекрови не с пустыми руками. При виде этого жалкого, не до конца собранного приданого у меня на глаза навернулись слезы. Эти сокровища выглядели ничтожными в сравнении с принесенной жертвой.
Колокола Сент-Обена все еще звонили – мрачная мелодия, такая же серая, как та декабрьская суббота. У меня перехватило горло от злости при виде разворачивающейся драмы. Пусть Кармен выгнала меня из дома испанок, но она не заслуживала выйти замуж за тирана, будучи беременной от другого. Судьба указала пальцем на нее. А могла бы выбрать любую из нас. Марию. Фелипу. Альму. Или меня.
В памяти всплыли радостные песни ласточек в то утро, когда мы покидали Фаго. Их смех, надежды. Они хотели выйти замуж, заработать себе на приданое, попытаться найти свое счастье. Смерть Альмы, ночь со спицами, брак Кармен были слишком высокой ценой за это.
В тот день я пообещала себе, что никогда не выйду замуж.
27
Я еле дождалась, когда останусь одна.
В мерцающем пламени масляной лампы я внимательно рассмотрела конверт, который Жанетта сунула мне в карман утром возле церкви. Письмо пришло на прошлой неделе в дом испанок. Девочка сохранила его. Взамен она взяла с меня обещание рассказать ей все.
Конверт был помят, на нем стоял странный штамп. Почерк тоже был незнаком. Может быть, это он? Я наслаждалась моментом. Тот краткий миг, когда конверты, как и коробки с подарками, еще полны обещаний.
Я вспоминала его искреннюю улыбку, ясные глаза, широкие плечи, смуглую шею. Какая она, Аргентина? Каждый день я видела повозки с молодыми людьми, направляющиеся к побережью. Говорили, что пастбища там огромные, а басков так много, что здешние девушки опасаются однажды остаться без женихов. Мои мысли терялись где-то за окном. Сиреневое небо предвещало ночь. В саду Бернадетта закрывала ставни. Марсель, сидящий в кресле-качалке с сигаретой в зубах, молча наблюдал за ней.
А вдруг Паскуаль нашел себе невесту на другом конце света? Что бы он подумал, если бы увидел меня здесь? На мгновение у меня перед глазами промелькнула галерея мужских агрегатов.
– Что это?
Я вздрогнула, мои щеки алели. Колетт. Величественная и благоухающая. В последнее время она частенько присоединялась ко мне по вечерам. Мы болтали о том о сем, пока я не засыпала. Ночью она ускользала, оставив на подушке следы своей пудры и несколько ароматных нот белого мускуса. Я не успела спрятать конверт под одеялом – она выхватила его у меня из рук.
– Отдай! – закричала я.
Колетт подняла руку вверх.
– А я-то думала, ты примерная девочка! – хихикнула она.
Я с криком бросилась на нее, сбив с ног. Когда я с бешено бьющимся сердцем дотянулась наконец до конверта, она расхохоталась. Простая черно-белая открытка. На лицевой стороне – овца, горы, небо. На обороте пара строк, написанных неровным почерком.
Пять слов.
Пять теплых, ободряющих, прекрасных слов.
Пять слов, как невидимая нить, протянутая через океан.
Держись. Я обязательно вернусь.
Паскуаль.
Мое сердце забилось. Значит, он не забыл меня! Мне хотелось кричать, танцевать, целовать Колетт в губы. Моя комната наполнилась цветами, с небес спускались ангелочки с лирами, радуга освещала мою постель. Меня охватила любовная лихорадка.
Лежа на моей кровати, Колетт насмешливо смотрела на меня.
– Так ты расскажешь все сама или нужно умолять тебя?
Колетт стала моей верной наперсницей. Своим умением радоваться жизни она напоминала мне Альму, но у Колетт оно дополнялось причудливой, романтической ноткой, которая меня восхищала. Колетт любила приключения, риск, страсть. Она мирилась с тем, что жизнь обходится с ней сурово, если это позволяло ей переживать новые сильные чувства. Колетт была влюблена в саму любовь – но не в своих любовников.
Так что я не удивилась, когда после прочтения открытки и моего рассказа о Паскуале она подняла бровь и разочарованно покачала головой.
Я пожала плечами. Один взгляд на открытку – он написал мне! – и снова заиграли ангелочки, засияла радуга, запели цветы. Мне не было дела до сомнений Колетт. Я уже собиралась выставить ее, желая остаться наедине со своим сладким, розовым счастьем, когда она заявила:
– Поверь мне, Палома, любовь и обещания плохо уживаются.
28
Последующие дни стали одним долгим непрерывным разговором. С утра до вечера и с вечера до утра, за завтраком, в мастерской, в сумраке нашей комнаты и во время прогулок по лесу мы с Колетт говорили о любви. О ее обещаниях и опасностях. О ее разрушительных последствиях.
Однажды Колетт влюбилась. Безумно. Опасно.
Месяцы, проведенные под началом мадемуазель Веры, между уроками дикции и хороших манер, прогулками по Булонскому лесу и примеркой платьев сделали из нее куртизанку высокого полета. Она вошла в закрытый, порицаемый, но в то же время притягательный круг «великих дам полусвета».
Колетт была самой молодой из них, самой красивой и самой опасной. Она завлекала мужчин и проглатывала их состояния, как яйцо. Мадемуазель Вера передавала ей свое искусство с терпением и строгостью. Прилежная, изобретательная проказница Колетт шла по стопам маркизы. Некоторые даже ожидали, что она превзойдет ее.
– Ты можешь быть рабыней своих страстей, но никогда – рабыней мужчины, – внушала Вера. – Наша свобода слишком хрупка. Сердце не должно вмешиваться.
Но, как ты догадываешься, Лиз, сердце все-таки вмешалось.
Его звали Эдуард. Забавный. Чуткий. Внимательный. Чертовски обаятельный. Герцог.
– Герцог! – воскликнула я. – И сколько ему было лет?