Накануне после скандала я проводила мадемуазель Терезу до ее номера. Тогда, идя по роскошно отделанным коридорам отеля Du Palais, она не сказала ни слова.
– Мать бросила нас.
Мадемуазель Тереза произнесла это сдавленным голосом, когда Биарриц и океан остались позади. Над полями нависла плотная пелена дождя. Бернадетта спала, свернувшись калачиком на сидении.
– Ее звали Жаклин. Мне было восемь, когда родилась Мари-Клод.
В машине наступила вязкая тишина. Марсель за рулем не повел и ухом.
– Жаклин едва сводила концы с концами. Мы жили в маленькой деревушке недалеко от По, и ей было трудно меня растить. Поэтому, когда родилась моя сестра, она приняла решение, которое посчитала единственно возможным. Ей было слишком тяжело. Втроем мы бы просто не выжили.
Автомобиль подпрыгивал по дороге, старательно объезжая лужи и выбоины.
– Единственной семьей Жаклин была ее мать Альберта, злая, желчная и скупая старуха. В наших отношениях с ней не было ни капли привязанности, нежности или любви. Вот у этой бессердечной женщины мать и оставила нас. Сама она решила отправиться в Париж, начать новую жизнь, стать кем-то. Это был вопрос нескольких месяцев, потом она вернется за нами. По крайней мере, так она говорила. Она собрала все свои сбережения. Жаклин знала, что Альберта при первой возможности отправит нас на работу, предпочтительно на панель, лишь бы это приносило деньги. Чтобы прокормиться. Поэтому она решила отдать нас на воспитание в монастырь.
Учительница смотрела, как за окном город постепенно сменяется полями и лесами.
– Но денег хватило только на одного ребенка. На одну из дочек.
У нее перехватило горло.
– Наша мать уехала. Мари-Клод осталась со старой Альбертой. Она была совсем маленькая, еще не умела ходить. Решение было принято, и будь что будет.
Мадемуазель Тереза подняла на меня глаза. Ее лицо было исполнено непостижимой печали. У меня сжалось сердце.
– Альберта и Мари-Клод время от времени навещали меня в монастыре. Условия были суровыми, обучение строгим, но я по крайней мере не голодала. Мне было жаль ту растрепанную замарашку, в которую превратилась моя сестра. Я училась читать, писать, молиться. Она прозябала в лачуге, худая, неумытая, с головой, полной вшей.
Я без труда представила себе жизнь маленькой Мари-Клод. Ее детство в чем-то напоминало мне мое собственное. Разница была в том, что моя мать меня не бросала. По крайней мере, не по своей воле. Она умерла, рожая моего брата. Брат тоже не выжил. Как ни печально, в те дни это было обычное дело, Лиз. Я забыла ее голос и лицо – Абуэла говорила, она была красавицей – но иногда по ночам я до сих пор слышу, как она кричит от боли.
Отвернувшись к стеклу, мадемуазель Тереза продолжала предаваться воспоминаниям.
– Моя мать устроилась на работу в какой-то захудалый притон. Через несколько месяцев она умерла от пневмонии при полном безразличии окружающих. Никто не потрудился сообщить нам об этом, да и знал ли кто-нибудь вообще о нашем существовании? В тринадцать лет Мари-Клод отправилась на ее поиски. Альберта была только рада. Одним ртом меньше.
Справа от меня мирно похрапывала Бернадетта. Дождь усиливался. Из-за стука капель по капоту мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать тихий голос учительницы.
– Мари-Клод переехала в Париж. Поначалу было очень тяжело. Я посылала ей деньги, одежду, еду. Я никогда ее не осуждала. Никогда. Каждый вечер я молилась, чтобы она вернулась. После нескольких трудных лет она встретила мужчину. Он купил ей квартиру, одежду, машину. Внезапно, она стала кем-то. Я продолжала писать ей. Будучи учительницей, я делала все возможное, чтобы помочь ей, дать совет. Но расстояние все усложняло. В то время она едва умела читать. Однако при первой же возможности наняла преподавателя. У нее была навязчивая идея все-таки получить образование, которого она была лишена. Литература, история, география… Она хотела знать все, ей все было интересно. Одно можно сказать наверняка, Палома: если бы у Мари-Клод не отняли возможность учиться, она бы далеко пошла.
Марсель за рулем не выказывал ни малейшей реакции. Похоже, он уже знал всю эту историю.
– Письма от Мари-Клод приходили все реже, я знала, что она в безопасности, что она хорошо обеспечена. Что до меня, то я вышла замуж, согласно традициям, воспитанию, принятым правилам. Но мой брак очень быстро увял. Муж все время говорил, что я слишком серьезная, слишком строгая, слишком грустная. Я не соответствовала его… ожиданиям.
Она сделала неопределенный жест рукой.
– Наверное, он был прав. Часть меня как будто скорбела. Он не желал мне зла, он просто хотел жить с женщиной, которая любила бы его, родила бы ему детей. Мы развелись, чтобы он мог начать все сначала, а я стала свободной. И он ушел.
– Вы любили его?
Звук собственного голоса удивил меня. Учительница повернулась ко мне. Покачала головой.
– Не думаю. Некоторые созданы для любви, Палома, а некоторые нет.
Снаружи гнулись под дождем кукурузные стебли, паслись коровы, не обращая внимания на воду, стекающую по их спинам. Боже мой, каким угрюмым может быть этот край в непогоду!
– И вот, спустя несколько лет, в течение которых я получала от Мари-Клод новости только на Рождество или день рождения, она написала, что возвращается. Однажды утром она приехала с Люпеном, Марселем и Колетт. Молодая женщина была очень плоха, мы вчетвером с трудом смогли поставить ее на ноги. Я была счастлива вновь обрести сестру. Она тоже. По крайней мере поначалу. Мне казалось, что она была полностью довольна той роскошной жизнью, которую она построила для себя и которой была обязана только себе. Но, несмотря на драгоценности, деньги, славу, сестра так и не простила меня. За то, что выбрали меня. За то, что спасли меня. Любовь не исключает ненависти, Палома.
Я кивнула, расстроенная.
– Остальное ты знаешь.
Жизнь свела двух сестер в Стране Басков. Одна хотела прожить остаток дней вдали от любопытных глаз, другая увидела в этом возможность искупления. Пожилую учительницу снедало чувство вины, ее сестру – тлеющий внутри гнев. Результатом стали бурные ссоры. Как накануне в казино.
Я пыталась подобрать слова, чтобы утешить мадемуазель Терезу. Конечно, она была не виновата. Но я как никто другой знала, что горе иногда может таиться в самых неожиданных местах. Я была виновата в смерти Альмы. И хотя Люпен делал все возможное, чтобы переубедить меня, в глубине души я была в этом уверена. Я снова увидела улыбающееся лицо сестры. Гора. Ущелье. Снова услышала, как она кричит, падая в пропасть. Что бы она подумала, увидев, кем я становлюсь? Гордилась бы мной? Или тоже злилась бы на меня?
– Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, Палома, – заключила учительница. – Но, наверное, это знак, что теперь ты – часть нашей семьи.
Она грустно улыбнулась. Я едва сдержалась, чтобы не обнять ее. Мадемуазель Тереза не хотела, чтобы ее спасали. Она сама была спасительницей. Она должна была принять на себя горе Веры. Отбыть свое наказание. Мы все несем странное бремя, которое возлагают на нас в детстве, Лиз. Слушая мадемуазель Терезу, я поняла, что иногда целой жизни может быть недостаточно, чтобы избавиться от него.
Дождь утих. Небо вдалеке посветлело. Автомобиль въехал в деревню. Дом с синими ставнями ждал нас. Вдруг Марсель ударил по тормозам.
– Оставайтесь здесь, не двигайтесь! – бросил он нам, вскакивая со своего места.
Перед дверью нас ждал мужчина с ружьем. Небритый, краснолицый, заляпанные штаны сползли на самые бедра. С перекошенным от гнева лицом он двинулся в нашу сторону. Направил ружье на окно машины. Мы с мадемуазель Терезой вскрикнули. Бернадетта, проснувшись, тоже закричала от ужаса.
– Потаскуха! – заорал Робер.
И выстрелил.
35
Робер с воплем схватился за голень. На него бросился Марсель с револьвером в руке. Он выстрелил первым.
Меня это потрясло. Не кровь, капавшая со штанов этого мужлана, а выражение лица Марселя. Этот человек разгуливал с оружием. И, очевидно, был готов убивать.
Бернадетта выбежала из машины. Робер стонал, скрючившись на земле. Она помогла ему встать, пробормотала извинения, и они ушли. Мадемуазель Тереза скрылась в своей комнате. Марсель убрал пистолет и разгрузил машину. Конец истории. На земле осталась лежать шляпа Бернадетты, ее грязные перья плавали в луже.
Я была в шоке.
На следующий день Бернадетта пришла к мадемуазелям с рассеченной бровью, синяком под глазом и сломанным носом. Роберу не понравилось, что она без предупреждения не ночевала дома. Он приветствовал ее возвращение кулаками – теми словами любви, которых у него было предостаточно. Которые однажды могли ее убить.
После этого мадемуазель Вера попросила, чтобы ей подготовили комнату. И Бернадетта осталась. Позже она призналась мне, что боялась не столько побоев Робера, сколько того, что сможет простить его. Мадемуазель Вера предупредила ее: если подобное повторится, им займется Марсель.
Об инциденте в казино мы, конечно, больше не говорили. Жизнь потекла своим чередом, будто ничего и не было. Мадемуазель Тереза проводила дни в школе, Бернадетта на кухне, Колетт и я в мастерской, Гедеон в гостиной, даже не подозревая о драме, разыгравшейся в его отсутствие. Мадемуазель Вера иногда отправлялась с Люпеном на побережье – подышать свежим воздухом и вспомнить свою золотую молодость.
Бернадетта, поначалу робея, постепенно присоединилась к нашим ночным посиделкам. По вечерам она стучалась к нам в дверь под предлогом того, что принесла чай или грелку. Смущенно улыбаясь, слушала наше хихиканье. И однажды Колетт пригласила Бернадетту остаться. Долго упрашивать ее не пришлось. Так она, в свою очередь, узнала от Колетт о тысяче и одном удовольствии, которое могут подарить нам мужчины. Как очаровать их, соблазнить, заставить полюбить себя. Одним словом, Колетт избавила нас от стыдливости.
С каждым месяцем наша троица чувствовала себя все уверенней. Иногда мы ходили с Бернадеттой на рынок, просто чтобы поглазеть на мужчин. Не утруждая себя особой осторожностью, мы комментировали все, что было «в меню». От мясника до почтальона, от продавца газет до священника – ни одна особь мужского пола не ускользала от нашего наметанного глаза. И в этой игре Бернадетта вскоре оказалась непобедимой.