– Если бы он пришел к нам ночевать, я бы точно не стала спать в ванной! – восклицала она, глядя на бицепсы рабочего.
– Отличный подбородок! Жаль только, что их три! – подхватывала Колетт, посылая широкую улыбку старому Мишелю, который всякий раз облизывался при виде прелестной блондинки.
– А этот миленький, но не годится для размножения, – высмеивала Бернадетта сына зеленщика, который был прекрасен, как Аполлон, но с трудом отличал огурец от кабачка.
Все это неизменно заканчивались неудержимым хохотом. Мы были несносны, Лиз, но это было восхитительно.
Я тоже была не прочь прокомментировать все, на что падал мой взгляд. Но за моим внешним бахвальством прятались мысли о Паскуале, в нем воплощались мои самые сокровенные мечты. Он был тайным объектом моих девичьих фантазий. Ссора между мадемуазелями в день моего рождения затмила впечатления о парне в белом костюме, с которым я танцевала чарльстон. Я просто забыла о нем. Когда я призналась ему в этом много лет спустя, он так забавно надулся, что мне до сих пор смешно об этом вспоминать. Скривившись и прижав руку к сердцу, он с преувеличенной скорбью воскликнул: «Ах, Роза! Слава Богу, мое сердце билось тогда за двоих!» Одно я знаю точно, Лиз: он меня не забыл.
Через два года я столкнулась с ним на работе: он выходил из кабинета хозяина. Стояло ноябрьское утро, солнце еще не взошло, и в мастерской было тихо.
– Так вот где ты пряталась!
Я вздрогнула. Подняла глаза от чертежной доски. Рабочие брюки и слишком просторная рубашка ничуть не отразились на его великолепии. Он зажег сигарету и кивнул мне.
– Я не пряталась, – возразила я, задрав подбородок, и заправила прядь волос за ухо.
Дон Кихот мяукнул. Он вырос в здоровенного, величественного кота, который обнюхивал мои рисунки, играл с карандашами, лентами, тыкался носом в понравившиеся ему эскизы. У этого кота, Лиз, был очень хороший вкус. Люпен утверждал, что он – реинкарнация одного флорентийского кутюрье.
Любитель чарльстона подошел ко мне. Порывшись в кармане, он выложил на стол четыре квадратные фишки. Зеленые, блестящие. В моей памяти всплыли крупье, рулетка, труба, пианино, наш безумный танец. Я же тогда выиграла кругленькую сумму. И все это время он хранил мой выигрыш.
– Это твое. Нам придется туда вернуться! – бросил он со своей обычной беззаботностью.
Меня позабавила его кривая ухмылка.
– Ты так быстро ушла, что я не успел представиться. Анри, очень приятно.
– Меня зовут Роза, – сказала я и снова занялась рисунком.
Он был очень привлекательным, но меня это не интересовало.
– Ты хорошо знаешь хозяина? – спросил он. – Я ищу работу бригадира.
– У нас уже есть один, но если ты избавишь нас от него, я сама приглашу тебя в казино.
– Как его зовут?
– Я зову его Санчо. Ты его без труда узнаешь, он самый уродливый.
Снаружи послышался скрип ворот. Двор начал заполняться работницами – жительницами Молеона с убранными в пучок волосами и темноглазыми ласточками.
– Так ты тоже живешь в Молеоне? – спросила я.
Он кивнул. Конечно, город был довольно многолюден, но меня удивило, что мы ни разу не встретились.
– Я никогда не видела тебя на мессе.
– Туда ходит мой брат, – ответил он.
– А почему не ты?
– У нас только один костюм. Он надевает его в церковь, а я – в казино.
Я не удержалась от улыбки. Анри не хватало денег, но дерзости ему было не занимать. Разговаривая со мной, он внимательно рассматривал рисунки на столе. Я работала над парой бежевых эспадрилий, украшенных большим плоским шелковым бантом. Шикарная, изысканная модель. Карандаш мой стал увереннее. Анри кивнул, впечатленный.
– Отличная работа! Ты планируешь это продавать?
– Пока нет. Когда-нибудь, надеюсь.
Зазвонил колокол. В мастерской загудели швейные машины. Начинался рабочий день. Меня ждали, я убрала свою работу. Анри проводил меня вниз по лестнице. На стене висел портрет Герреро – рука в кармане жилета, вид гордый и торжественный.
Анри бросил на него внимательный взгляд, покачал головой.
– Удача улыбается смелым.
Затонувший корабль. Неповрежденный джут. История Герреро была известна всем, и многие мечтали ее повторить.
– Если тебе повезет в казино, сможешь купить себе мастерскую, – усмехнулась я.
– И не одну, а несколько!
В этом заявлении не было ни капли иронии. У Анри были большие планы. И мне это нравилось. Я вспомнила слова Герреро в нашу первую встречу: «Если бы ты была хозяйкой мастерской, что бы ты сделала?» В конце концов, за мечты деньги не берут.
Вошла группа ласточек, длинные черные косы, ленты, шали с бахромой. Одна из них, самая кокетливая, бросила на Анри взгляд, полный намеков.
– Несколько предприятий или несколько женщин? – развеселилась я.
Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Одной из тех улыбок, с которыми сталкиваешься всего два-три раза в жизни. Улыбка, которая, кажется, знает тебя лучше, чем кто-либо. Улыбка, которая верила в меня, как никто до нее.
Он взял мою руку, поцеловал ее и подмигнул.
Вскоре Анри станет экспертом по предложениям руки и сердца. И все они, абсолютно все, будут адресованы мне.
36
Следующие два года стали одними из лучших в моей жизни.
Анри наняли в мастерскую управлять складом и заказами. Мы быстро сделались неразлучны. Люпен научил меня водить и разрешил брать его машину по выходным. Видела бы ты, Лиз, как вытягивались лица горожан, когда мы проезжали мимо: я, воробушек в соломенной шляпе-канотье за рулем, рядом огромный Люпен, а сзади Анри с развевающимися на ветру волосами как ни в чем не бывало дымит сигаретой и декламирует стихи собственного сочинения, одновременно размышляя о том, как открыть свое дело и обрести независимость.
Мы исколесили всю Страну Басков вдоль и поперек: от огней Биаррица до улочек Сен-Жан-де-Люз, от гурманской Байонны до величественного замка в Андае. Эти вылазки были лишь предлогом для долгих бесед. Мы болтали без умолку. Анри интересовался всем, я обожала спорить. Наше молчание было редким, но комфортным. Когда мы были вместе, ничего другого нам не было нужно.
Анри любил вкусно поесть, питая особую слабость к овечьему сыру оссо-ирати. Он обожал эти крошечные, неказистые на вид ресторанчики, в которых, однако, кормили по-королевски. Иногда мы останавливались у одного из молодых пастухов, живущих высоко в горах, среди овец. Анри знал всех. Баск в берете показывал нам созревающий сыр. Анри поглаживал тяжелые круги. Он расспрашивал о цветении солодки, клевера, тимьяна или подорожника – всех этих диких трав, которые служат источником восхитительных ароматов. Анри чувствовал себя одинаково свободно как во дворцах Биаррица, так и в деревенских хижинах. Он нравился всем, от банкиров и метрдотелей до пастухов и простых рабочих. Его любознательность и интерес к другим людям стирали все границы. Я же с карандашом в руке слушала их разговоры о домашнем скоте, летних пастбищах, дожде и медведях. И рисовала окружавшие нас пейзажи: скалы, туман, луга и долины.
Мы уезжали на день, иногда на выходные. Иногда великолепию городов мы предпочитали тихое очарование деревень. Эноа, Наварренс, Ла-Бастид-Клеранс, Сар, Сен-Жан-Пье-де-Пор – в каждом из этих мест Анри просил меня стать его женой. Он никогда не упускал возможности сделать мне предложение. С каждым разом все более искренне, более романтично. Закат в Гетари, подъем на вершину Ла-Рюн, прогулка под парусом, а один раз даже полет на воздушном шаре.
Когда он впервые преклонил колено, я послала его подальше. Он что, хочет все испортить? Мы же просто друзья! Анри пришел в отчаяние. Но не сдался.
– Анри! Ради Бога! – жалобно стонала я каждый раз, когда он доставал из кармана маленькое блестящее колечко.
Это стало игрой между нами. Шуткой. Хотя из нас двоих шутила только я.
Я решила остаться свободной. Как были свободны мадемуазель Тереза или мадемуазель Вера – каждая на свой лад. Я была счастлива, мне было хорошо. Колетт объясняла, что я лишаю себя прекраснейших моментов жизни, однако воспоминания о матери, умершей при родах, темные круги под глазами Кармен и стук Робера в дверь по ночам склоняли меня к мысли, что без них лучше. Без мужа, без любовника. Что касается Паскуаля, то он был лишь далеким воспоминанием.
Моя жизнь протекала здесь. У мадемуазелей. В мастерской. Моя деревня, голос Абуэлы и даже лицо Альмы потихоньку стирались из моей памяти. Оставалось лишь мучительное чувство вины – оно иногда охватывало меня по ночам, когда ветер колотил в ставни. Тогда сестра возвращалась и садилась на мою кровать.
Анри был баском и в душе, и по происхождению. Провинция Суль была его родиной. Как и он, я любила этот дикий, зеленый, суровый край. Землю овец, лесов и рек. Однажды по дороге на побережье – вероятно, в планах было очередное признание в любви – Анри, как обычно, размышлял о своем будущем. Теряясь в сигаретном дыму и устремив взгляд куда-то за горизонт, он пустился в громкие рассуждения, подкрепляя свои слова энергичными жестами. Нужно быть самому себе хозяином, изобретать новое, рисковать! Но что изобретать? Что понадобится французам завтра?
У Анри не было об этом ни малейшего представления. Хуже того, у него не было ни гроша.
Перед нами вырисовывалась деревня Эспелет с ее побеленными фасадами и темно-красным фахверком.
– Что ты собираешься делать со своими рисунками? – неожиданно спросил он.
Я пожала плечами. Последнее время здоровье хозяина пошатнулось. Сын помогал ему с мастерской, но мои рисунки его явно не интересовали. Эскизы копились в папке. Она была переполнена.
Анри подскочил на своем сидении, испугав меня.
– Мы должны открыть собственную мастерскую!
Его глаза сияли особым блеском, как это бывало каждый раз, когда ему в голову приходила очередная «фантастическая» идея.
– Анри, ради Бога!
Это казалось мне совершенно нелепым. Все равно, что представить, как Гедеон берет правильную ноту, мадемуазель Вера идет в церковь, а Колетт отказывается от мужчин.