Высокий голос Жозефины Бейкер смешался с дымом наших сигарет.
Колетт встала и подошла к зеркалу. Внезапно посерьезнев, она внимательно разглядывала свое лицо. Морщинки в уголках глаз. Складочку на лбу.
– Мне следовало чаще писать тебе, Палома. Не проходило и дня, чтобы я не думала о возвращении. Это был непростой выбор.
Я увидела, что ее руки дрожат. Похоже, «непростой выбор» – это мягко сказано.
– К счастью, со мной был Чаплин. Этот человек спас меня.
Перед моими глазами возник момент их встречи в особняке д'Арампе. Мимика актера. Его пластичное лицо. Блестящее платье нашей красавицы-блондинки. Остановившееся время.
Колетт и Шарло влюбились друг в друга до безумия. Молоденькая француженка нырнула в этот роман с отчаянием обреченной. Он так крепко сжал ее в объятиях, что она вновь обрела дыхание. Под сенью Города ангелов Чаплин сделал Колетт своей музой, своей звездой, своей богиней. Он баловал ее, возил на побережье, в пустыню, вместе они путешествовали по каньонам и лесам. От шикарных апартаментов Шато Мармон до белых стен Санта-Барбары – все восхищало Колетт в этой золотой роскоши, которую омывало море и подпитывал столь характерный для Америки энтузиазм. В этой стране каждый мог написать свою легенду. Придумать себя заново.
Но вскоре Шарло вновь захватила его страсть к кино. Каждый вечер он приходил все позже, озабоченный новыми проектами, премьерами, студиями, он раздражался по пустякам, упрекал ее за нетерпение. В это время Колетт узнала, что беременна. Он был нужен ей рядом. Чаплин пытался ее успокоить, но вскоре его затянуло в новый проект. Одна страсть влечет за собой другую, его пути пересеклись с молодой американской актрисой. Полетт Годдар. Двадцать один год. На ней он женился.
Я вздохнула. Колетт отмела мое негодование взмахом руки.
– О, не волнуйся, они уже развелись! И потом, он оставил мне виллу и щедрую пенсию. Он неплохой парень, но поверь мне, Палома, любовники из артистов никакие! Истерзанный, глубоко одинокий внутри, Чарли в этом смысле не был исключением. Свою улыбку он приберегал для посторонних. А дома становился грустным клоуном. Красивым, гениальным, но очень мрачным.
Как мне не хватало ее откровенности. Как я смогла прожить так долго вдали от нее?
– Между тем Чарли со всеми меня познакомил. Мне предложили роль в одном фильме. Потом в другом. Мой французский акцент считался очаровательным, но конкуренция там жесткая, Палома. А я была уже не так молода…
Погрузившись в воспоминания, она перечисляла фильмы, в которых снималась. Ни один из них не дошел до Молеона. Но я не сомневалась, что Колетт на экране смотрелась великолепно.
– Роми обожала своего отца. Он приходил к ней каждый день. Баловал ее, брал с собой на съемки, придумывал для нее разные истории. Как я могла разлучить их? Так что я держалась, несмотря на одиночество и переставший звонить телефон. Никогда вокруг меня не было так много людей, как в Лос-Анджелесе, Палома. И никогда я не была так одинока.
Мое сердце сжалось. А она повернулась ко мне с улыбкой до ушей.
– Я скучала по тебе, Палома, но не так сильно, как по стряпне Бернадетты! Пошли, мне надо чего-нибудь поесть.
Я толкнула ее на кровать, чтобы первой выбежать из комнаты. Дом мадемуазелей был погружен в темноту. Наш придушенный смех напоминал кудахтанье.
– Тише, перебудишь всех!
На кухне я взяла буханку деревенского хлеба, немного ветчины и сыра.
– Ты же не собираешься открывать бутылку в три часа ночи? – возмущенно спросила я.
– Почему бы и нет? У меня сейчас шесть вечера! Пора возвращаться к привычному распорядку дня.
Тишина. Я не смела задать вопрос. Но потом все же решилась:
– Значит, ты собираешься остаться?
Мои глаза заблестели.
– Нужно же кому-то тобой заняться! – вздохнула она. – Посмотри на себя! Еще немного, и ты превратишься в старую деву, как Тереза!
Потом, снова став серьезной, она рассказала, что Роми закатила скандал из-за их отъезда. Девочка больше не разговаривала с матерью.
– Она обожает своего отца, мечтает стать актрисой и считает Лос-Анджелес центром мира! – воскликнула Колетт, когда я спросила, почему Роми так сердится. – Три веские причины никогда не покидать Калифорнию. И вдруг я объявляю ей, что мы едем во Францию. «В Париж?» – уточнила она. Представь себе ее лицо, Палома, когда я сказала ей, что мы едем в Молеон! Такого места вообще нет на ее карте мира!
К счастью, юная рыжеволосая красотка говорила по-французски. У нее был очаровательный французский с сильным американским акцентом и странными выражениями, привнесенными из английского языка. «Идет дождь из кошек и собак!» – огорчалась она, глядя в окно на не прекращающийся уже несколько дней ливень. «У меня лягушка в горле застряла», – так она жаловалась, что в этой глуши невозможно найти достойного учителя пения и актерского мастерства.
Эта девочка-подросток нисколько не старалась нам понравиться. Все здесь ее раздражало. Но все же в ней было что-то очень притягательное. Ее сморщенный носик, мимика, а еще – та детская прелесть, что проглядывала за ее стремлением выглядеть по-взрослому. У нее был характер. Иногда она напоминала меня саму – ту, которой я когда-то была.
– Так почему вы оттуда уехали? – спросила я Колетт.
Дела Шарло пошли неважно. Его донимали судебными исками и обвинениями со стороны бывшей любовницы, которая хотела добиться, чтобы его признали отцом ее ребенка. От него отвернулись зрители. Газетчики бушевали, вмешалось ФБР, его обвиняли в пропаганде коммунизма. Он стал тенью себя прежнего. Его творческий потенциал сошел на нет. У него начался роман с Уной – восемнадцатилетней протеже, которая ревновала его к Роми.
Чтобы защитить свою дочь, Колетт решила уехать. Да, много воды утекло. Конечно, у нее все еще была обида на мадемуазель Веру. Маркиза украла у нее жизнь. Однажды им придется серьезно поговорить. А пока Колетт было больше некуда деться. Возвращение в Молеон стало очевидным решением.
– С ума сойти, как она похожа на тебя! – воскликнула я с набитым ртом.
На ее лице появилась мягкая, незнакомая мне улыбка. Наша блондинка любила эту девочку до потери рассудка. И была готова на все ради нее.
– Она гораздо умнее своей матери, – сказала вдруг Колетт.
– Ну это не сложно! – рассмеялась я.
Мы словно снова стали совсем молоденькими девчонками. Вино ударило мне в голову. В кухне было тихо и сумрачно, горела лишь одна свеча. Я села, поджав под себя озябшие ноги.
– Роми умна… – глухим голосом продолжила Колетт. – Но она очень хрупкая.
Хрупкая? Эта розовощекая девочка выглядела абсолютно здоровой. Я открыла рот, собираясь снова пошутить. И остановилась, заметив черную тень, мелькнувшую в глазах моей подруги.
55
Вскоре после возвращения Колетт появились новости и от Анри. Конечно, не напрямую – с тех пор, как он уехал в Нью-Йорк, мы не общались – а через прессу. Его имя попало на первую полосу местной газеты La République des Pyrénées. «Наш соотечественник нашел формулу идеальной обуви!» – гласил заголовок. Под заголовком улыбающийся Анри показывал фотографу бежевый ботинок с ребристой подошвой.
Он вернулся из Америки двумя годами ранее. С собой он привез парусиновый ботинок, к которому приделал толстую подошву из разогретого на газовой горелке каучука. Отсюда и название марки: «Патогас»[4].
Выбросы газа на шахтах и последовавший за ними отказ от джутовых подошв позволили Анри выйти на рынок обуви для активного отдыха. Через несколько месяцев его модели уже были нарасхват: их покупали все – от альпинистов до шахтеров, от спортсменов до туристов. Спустя несколько лет познакомиться с Анри захотел сам генерал де Голль.
– Ваша марка «Патогас» известна во всем мире! – громогласно заявил он во время их встречи на ярмарке в По.
В газетах Анри снова и снова рассказывал свою историю. Идея пришла ему в голову, когда он смотрел на Пиренеи из окна своей мастерской в Молеоне, маленьком городке, затерянном в самом сердце Страны Басков. Он мечтал покорять вершины. Но для этого нужна была хорошая обувь.
В его рассказах не было упоминаний о нашей поездке в Эспелет и о мальчишке с шиной. Я исчезла из его жизни и из его памяти.
Мы с Колетт следили за его восхождением по статьям в газетах. Сегодня в Париже, завтра в Лондоне. С присущей ему изобретательностью он вскоре устроил грандиозную рекламную акцию, отправив трех своих сотрудников в пеший поход по Франции. В течение нескольких месяцев трое Этче (Этчеберри, Этчегоен и Этчебарн) прошли более тысячи километров – и все ради того, чтобы прославить «Патогас». От Молеона до Лилля все только и говорили об Анри, его гении, его харизме.
Судя по фотографиям, он не изменился. Более того, возраст ему был к лицу.
– Дать тебе лупу? – поинтересовалась как-то Колетт, когда я, уткнувшись носом в газету, пыталась получше рассмотреть его лицо.
Я пожала плечами и небрежно перевернула страницу.
Колетт вернулась в мастерскую и руководила работой швей. Жанетта и Анжель были рады столь умелой наставнице и тепло ее приняли. За прошедшие годы Колетт ничуть не утратила своего мастерства. Потрясающая, изобретательная, остроумная: слов не хватало, чтобы описать эту женщину, над которой, казалось, время было не властно.
Ее американские контакты очень нам пригодились для продвижения наших моделей. После танцовщицы танго настала очередь Голливуда открыть для себя мои эспадрильи. Мы отправляли их в качестве подарков актрисам, чьи фото красовались на обложках глянцевых журналов – теперь они приобрели то влияние, которым в свое время обладали кокотки. За их нарядами пристально следили, их обсуждали, им подражали. «Альма» для Мэрилин Монро, «Берни» для Лорен Бэколл, «Тереза» для Марлен Дитрих. А для Элизабет Тейлор – «Роми», сандалии из золотистой кожи на танкетке из натурального джута. Красивая брюнетка с аметистовыми глазами была кумиром нашей девочки. Французских звезд мы тоже не оставили без внимания, и наши эспадрильи пополнили гардероб Жозефины Бейкер, Жанны Моро и совсем юной актрисы, которая нравилась мадемуазель Терезе: Брижит Бардо.