– Кармен… – прошептала я, изо всех сил стараясь сдержать нахлынувшие эмоции.
В последние недели во время нашей ночной работы у нас с ласточкой была возможность поговорить. Она извинилась, я простила. Она поблагодарила меня за заботу об Анжель. За то, что я дала ее дочери свободу, которой она сама была лишена. Бедная женщина пережила с Санчо настоящий ад.
– Теперь все позади, – сказала она.
Я смотрела на нее, не понимая.
– Он больше не будет нас донимать.
Она помолчала. В ее взгляде мелькнуло что-то такое, от чего у меня по спине пробежал холодок.
– Пожар… – проговорила она.
К чему она клонит?
Я огляделась. Пепел. Обломки. Моя разрушенная жизнь. Так это Санчо поджег мастерскую?
Кармен кивнула. Подавленная. Отрешенная. Она колебалась. Подбирала слова.
– Мы поссорились. Как обычно. Но на этот раз зашло слишком далеко. Я сказала, что ухожу от него. Буду жить с Анжель. Уволюсь из мастерской Герреро. И…
Она вздохнула.
– И предложу тебе свою помощь.
Она опять замолчала.
– Услышав твое имя, он взбесился. Сказал, что Анжель – обычная проститутка, как и все остальные, кто там работает. Что все они заслуживают гореть в аду… Он вернулся через час, от него несло бензином. Взгляд был совершенно безумный.
Она подняла на меня глаза. Я смотрела на нее, потрясенная.
Санчо поджег мастерскую! Даже не проверив, есть ли кто-то внутри. Жанетта, Симона, Анжель. Его дочь. Чудом обошлось без жертв! Этот человек просто псих.
– Я все поняла, только когда стали прибывать пожарные, – продолжила Кармен. – Но было уже слишком поздно. Пламя уже было видно от церкви.
Несмотря на весь ужас этой истории, у меня отлегло от сердца: Роми была ни при чем!
Лицо Кармен застыло, голос стал приглушенным:
– Я вышла как раз в тот момент, когда Марсель припарковался перед домом.
Марсель? Он-то тут при чем?
Я вспомнила вечер, когда произошла трагедия. Мы все сидели у камина, слушали мадемуазель Веру и… Марсель куда-то уходил. Дважды. Сначала за сухим молоком. А потом… Может быть, он встретил Санчо в городе?
– Esta guarra, hijo de… Сукин сын…
Кармен плюнула на пол. Санчо был одержим нашей мастерской.
– Хромая испанка – орудие дьявола! – кричал он. – На костер ведьм!
Я не могла в это поверить. Марсель, должно быть, слышал об угрозах старого пьяницы. И все понял, увидев пламя.
Я ждала, что Кармен продолжит рассказ. Но она не произнесла больше ни слова.
Санчо не вернется.
68
От Роми тоже не было никаких вестей.
Лишь ближе к лету мы получили от нее письмо, полное восклицательных знаков, что выдавало ее восторженное состояние. Твоя мама снова обрела свободу и воплощает в жизнь свои мечты. Она встретила мужчину. Звездного агента. Он говорит, что у нее талант. Что он поможет ей пробиться на сцену. Она берет уроки. По вечерам он водит ее в рестораны. Город Света! Есть ли на земле место прекраснее? Накануне вечером она ужинала в чудесном ресторане! Пила шампанское и думала о нас. Она надеется, что с малышкой все хорошо. «Передайте Лиз, что мама ее очень любит! Даже больше, чем музыку, и даже больше, чем Париж!»
Я сохранила все ее открытки, все ее письма. Иногда я перечитываю их и думаю, что же нам следовало тогда сделать. Поехать к ней? Заставить ее вернуться? Она была больна, Лиз, а мы слишком сильно любили ее, чтобы разрушать ее мечты.
Тем временем ты росла. Очаровательная куколка с темными локонами и зелеными глазами. Люпен, Колетт, Тереза, Вера, я – все мы заботились о тебе. Для всех нас, за исключением твоей бабушки, это было впервые. Никому из нас еще не доводилось видеть, как растет ребенок. Мы узнавали все вместе с тобой. Твои повадки, любимые блюда, детские горести. В наших глазах ты была восьмым чудом света. Ты переходила из рук в руки и радостно кричала, когда Люпен сажал тебя на плечи. Гедеон учил тебя петь, Тереза читала стихи. Все мы восхищались твоими успехами. Первый зуб, первый шаг, первое слово. Бернадетта назначила тебя своим сушефом. В промежутках между нагоняями Марселю, который лез пальцами в кастрюлю, она учила тебя готовить баскский пирог. Может, интерес к кулинарии возник у тебя благодаря времени, проведенному с ней на кухне? Мне хочется в это верить.
Мы с Колетт иногда брали тебя в мастерскую. Новое здание было в два раза больше того, что сгорело. В лучшие годы у нас работало до сотни швей. Это был несомненный успех.
Коллекция для Диора стала триумфом. Наши модели были раскуплены за несколько недель. Vogue, Elle, Harper's Bazaar – все восхищались эспадрильями месье Диора, а он при каждом удобном случае нахваливал нас. Эти эспадрильи были сделаны вручную в Стране Басков, в Мастерской Ласточек!
Очень скоро французских заказов стало больше, чем американских. Наши эспадрильи были нарасхват у кинозвезд, таких как Грейс Келли и Брижит Бардо.
К тому времени, когда месье Диор скончался, мы уже сделали себе репутацию. Я всегда буду помнить его, Лиз. И его преемники тоже нас не забыли. Вскоре другой кутюрье пригласил нас принять участие в одном из его дефиле. Великий человек, который настаивал, чтобы я звала его просто Ив, но ты, вероятно, знаешь его как Сен-Лорана.
Заказ Диора наконец-то пробудил интерес прессы. Через три дня после дефиле La République des Pyrénées опубликовала обо мне статью с фотографией. Я так и состарилась под своим канотье с вишнями, но все еще была красива.
Шли годы. Ты росла среди лент, подошв, бусин и пробок от шампанского. Была любимицей швей и мадемуазелей, но всегда требовала моего присутствия. Цепляясь за мои руки, прячась у меня в ногах, ты засыпала, только держась за мой палец. Каждый вечер я укладывалась рядом с тобой. Это было наше время. Я бы ни за что на свете не отказалась от этих минут. Держа твою руку в своей, я слушала, как замедляется твое дыхание. Я вдыхала запах твоих волос. Иногда я оставалась до поздней ночи, не в силах расстаться с тобой.
Ты придумывала сказки, а я рисовала к ним иллюстрации. Сказки о жадных драконах, хрупких чудовищах, очаровательных русалках. Твоему любопытству не было предела. За одним вопросом всегда следовал другой.
– Палома, а что такое пупок?
– Память о маме.
– Зачем нужны звезды?
– Чтобы показывать нам, откуда мы пришли.
– А стихи?
– Чтобы петь без звука.
– А музыка?
– Чтобы заставить эмоции танцевать.
– Что такое дружба?
– Встреча с прошлой жизнью.
– А любовь?
– Сердце, которое искрится.
69
Тебе исполнилось три года. Ты обожала животных. Собак, кошек, птиц. Медведей, лис и муравьев. А больше всего – овец.
Поэтому каждое воскресенье мы с тобой ездили в горы. Я делала для тебя сиденье повыше, подкладывая толстый справочник, надевала тебе на голову панамку, садилась за руль кабриолета, и мы отправлялись в путь. Твои волосы развевались на ветру, взрывы смеха рассыпались по окрестным пастбищам.
Мы проводили день у старого баска, с которым меня когда-то познакомил Анри. Летом пастух уходил со своим стадом на горные пастбища. Овцы паслись между небом и землей, в тумане или под лучами солнца, среди всех оттенков зелени, которые сменяли друг друга от подножия гор до их вершин.
– Бе-е! Бе-е! – кричала ты при виде черных голов, щиплющих траву.
В своей хижине баск по-прежнему занимался изготовлением сыров. Простое деревенское строение из крупных камней. Внутри – дровяной очаг, три табурета с облезлыми ножками. И огромный пастуший пес, положивший морду на передние лапы.
Я здоровалась со стариком, он кивал в ответ. Я молча смотрела, как он, сгорбив плечи под изношенным свитером, наливает молоко в котел. Перемешивает смесь. Как скатывает небольшой плотный шарик, смоченный сывороткой. Заворачивает его в полотно. Так, теперь надо пометить корочку треугольником. Посолить. И забыть о нем на несколько месяцев. До тех пор, пока он не приобретет нужный оранжевый оттенок и тот самый, ни с чем не сравнимый аромат.
Ты тем временем бегала за овцами. Обнимала их, как плюшевые игрушки, восхищалась их мягкости после стрижки. Дойные овцы, казалось, радовались твоим неуклюжим жестам. Старый пастух одобрительно кивал, посмеиваясь. Отрезав кусочек сыра перочинным ножом, он протягивал его тебе своими искривленными от возраста пальцами.
Когда-то ты обожала этот сыр, Лиз. Любишь ли ты его сейчас? Возвращаются ли к тебе эти воспоминания, когда ты кладешь на язык кусочек оссо-ирати? Говорят, что вкус и запах – это основа памяти. Всплывает ли перед тобой мое лицо?
Я помню твой смех, как будто это было вчера.
Однажды летним днем мы снова приехали навестить старого баска и его овечек. Животные сбились в кучку поблизости от хижины, среди камней. Ты побежала к ним. У меня с собой был небольшой гостинец для пастуха – бутылка вина и пара эспадрилий.
– Привет, Бишенте! – сказала я, входя в маленькую темную хижину. – Я привезла тебе…
Я застыла в изумлении. У него на ногах больше не было традиционных джутовых сандалий. Угадай, на что он променял их, Лиз! На «Патогас»!
Я подняла голову, потрясенная.
Он был здесь. Совсем не изменился. Широкий лоб был уже не таким гладким, как прежде, но темно-синие глаза и озорная улыбка остались такими же, какими я их помнила. Денди, в котором было что-то неуловимое, одновременно плутоватое и бесшабашное. Я вскрикнула от изумления.
Анри.
В хижине царила тишина. Пахло дровами, землей и молоком.
Он с веселым интересом разглядывал мою шляпку с вишнями. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Щеки раскраснелись, я не могла связать двух слов.
Старый баск взял свою палку, берет и вышел, собака бежала за ним по пятам. Он жил в одиночестве, но это не мешало ему понимать людей лучше, чем они сами себя понимали.
– Привет, Роза, – спокойным голосом сказал Анри.
– Привет…
Тишина. Звон колокольчиков на шеях овец. Жужжание мухи на окне.