Саймак никогда не пугает читателя жупелом всеобщей автоматизации и кибернетизации; он высмеивает и тех, кто стремится заключить мир в тесную клетку собственных представлений о природе, которые принимаются за действующие законы, и тех, кто страшится этого. Смех разносит в клочья нелепые умствования и отстаивает то живое и вечное, что заключено в человеческом естестве.
Саймак остро чувствует несовершенство мира наживы, в котором живет. Он не критикует капитализм, размахивая руками и выкрикивая оскорбительные фразы (что одинаково бездейственно). Он без излишнего шума показывает самую его сущность, проникновение тлетворного коммерческого духа в сознание людей, и тогда наступает понимание, открытие бедности собственного ума, ограбленного односторонней направленностью системы (что влечет за собой прозрение).
Прибыв на планету Кимон, населенную существами, которые в своем философском развитии ушли очень далеко от жителей Земли, герой повести «Иммигрант» Бишоп никак не может представить себе их отношений, отсутствия денег, взаимного доверия и даже глубокой веры друг в друга. Он отравлен чисто американским, торгашеским практицизмом. «Можете вы представить себе, что стремление к самоусовершенствованию является таким же мощным стимулом, как и выгода?» — спрашивает его кимонка. «Нет, не могу», — отвечает Бишоп.
Его мечта о бизнесе на Кимоне разлетается в прах. В силу своей ограниченности он не понимает, для чего кимондам нужно возиться с жителями Земли, если они ничего «с этого не имеют». И он много размышляет и нравственно страдает, прежде чем приходит к выводу, что ему необходимо с азов начинать усвоение совершенно иных отношений между разумными существами, что ему еще надо пройти большую школу, и только тогда он получит почти божественную власть над природой, которая не терпит прикосновения грязных рук.
И снова мы возвращаемся к теме «школы» в рассказе «Детский сад». На сей раз невидимые существа с далеких миров строят подлинную школу в тысячу этажей уже на Земле. Они уничтожают на Земле рак и полиомиелит, они узнают сокровенные желания людей и одаряют их, но президент США отдает приказ войскам атаковать здание. Однако вокруг здания возникают невидимые стены, которые задерживают атомную бомбу и танки, но пропускают солдат, людей, влекомых любопытством, еще не осознанной жаждой знаний. Уходя в школу, люди бросают взгляд на свой невыразимо красивый край, и где-то в душе приглушенно звучит тревога: не потеряется ли в великом знании способность чувствовать прекрасное? Ведь человек — только тогда человек, когда он способен радоваться, слыша пение птицы, чуя медвяный запах полей, впитывая всем телом свежесть утра.
Саймак сложен. Он не предупреждает, нет. Он размышляет, и мы, читатели, становимся как бы участниками беседы, которую ведет умный, тонкий человек, способный своим талантом наталкивать нас на новые, собственные мысли. Нам приятно общество Саймака, потому что он не назойлив, не одержим, как это бывает у иных писателей, одной-единственной крохотной идейкой, которую они хотят во что бы то ни стало затолкать в головы всех людей.
Саймак сложен, потому что человечен. Он так же сложен, как все мы. И мы знаем, что, рассказывая о далеких мирах, он всегда думает об одном мире, который принадлежит нам, ему, всем.
«Вестерны» — целая отрасль американской литературы, ставшая популярной и в других странах. Это сногсшибательные приключения бравых американцев, осваивавших свой Дикий Запад в XX столетии. Лихие наездники, проницательные следопыты, коварные злодеи, жестокие индейцы, бесстрашные шерифы — вот далеко неполный список персонажей тысяч романов и кинофильмов, изготавливаемых и по сию пору не только в Америке, но и в Европе. Остросюжетные боевики, сдобренные мелодраматическими эффектами, легко читаются, смотрятся, забываются. У нас на материалах, например, освоения Сибири можно было бы создавать не менее увлекательные приключенческие произведения, но этого не произошло, потому что мы, обладая иным складом ума, относимся к своей истории более серьезно.
Как литературная традиция «вестерн» был перенесен в Америке в космос. Овладение иными мирами, освоение космического пространства во многих произведениях стало для многих фантастов всего лишь поводом для использования уже укоренившихся, привычных сюжетов и характеров. Так, Гарри Гаррисон, родившийся в 1925 году, начинал свой путь с сочинения «вестернов», но известность ему принесли научно-фантастические романы, уже сами названия которых («Билл — галактический герой») говорят о характере его произведений. Но почему же тогда западная критика так часто называет Гаррисона «интересным и строптивым» фантастом? Да потому, что великолепное умение строить острый сюжет осталось, и в сочетании с политической и социальной сатирой оно дает результаты, порой действительно заслуживающие внимания.
Галактический мир Гаррисона очень похож на со, временную Америку. Те же нравы, та же психология. Герой его рассказа «Ремонтник» — мастер на все руки, предприимчивый, деловой и дельный американский парень — ремонтирует космические маяки. Он находчив и смел, что дает ему возможность выходить из всех приключений целым и невредимым, и лишь одного ему не сделать — избавиться от кабальной зависимости, в которую вовлекла его трансгалактическая корпорация, так напоминающая современные международные капиталистические объединения.
И уж прямым заимствованием из «вестерна» и современного детектива смотрится «Полицейский робот», этакий металлический шериф, который, повесив на себя значок полицейского, принимается искоренять преступность на Марсе. Воюя с бандой рэкетиров, занимающихся, как и в Америке, вымогательством с владельцев магазинов под видом защиты их имущества, покупающих полицию, робот, подобно земным киношерифам, также смело вступает в схватки и также неправдоподобно нечувствителен к ударам. Ирония Гаррисона, пародийность его рассказов несомненны.
Сложнее известный в русском переводе роман Гаррисона «Неукротимая планета» (из трилогии о приключениях Язона динАльта). Это уже попытка показать, до каких крайностей может довести пренебрежительное, хищническое отношение человека к природе, которая мстит за насилие над ней уже и на нашей планете. Я помню время, когда раздавались призывы брать, брать и брать у природы, а теперь мы призываем к гармонии отношений с ней. Но не упущено ли время?.. Поспешим же возродить растительность и животный мир Земли, вернуть истраченный кислород и постоянство погоды, очистить от ядовитой химии реки и моря!
В свое время Гаррисон закончил факультет искусств Нью-Йоркского университета, работал иллюстратором, рисовал рекламные объявления для коммерческих фирм. Он быстро понял, что настоящего художника из него не получится, но способность подмечать живописные детали пригодилась ему как писателю. Он давно покинул суматошный Нью-Йорк и вообще США, жил сперва в Мексике, потом в английском графстве Кент, после чего поселился в Дании, облюбовав старинный каменный дом на берегу Северного моря, что объясняет скандинавские мотивы в его творчестве («Фантастическая сага»).
Но современная Америка упрямо вторгается в его фантастические произведения, потому что только в ней видится Гаррисону прообраз общества будущего. Воображение его неспособно представить себе лучшую долю для человечества. Он убежден, что стремление к наживе и власти, консерватизм мышления извечны. Изучив мрачные предсказания социологов, демографов, экономистов, футурологов, он создает социально-фантастический роман «Подвиньтесь! Подвиньтесь!», как всегда насыщенный действием.
Но не сюжет, а модное запугивание человечества жупелом перенаселения — главное в романе. В отличие от Саймака, предпочитающего размышлять вместе с читателем над мировыми проблемами и взывать к проявлениям добрых человеческих черт, Гаррисон не видит толку ни в социальных преобразованиях, ни в победе этических принципов. Он пессимистически, как некое неотвратимое стихийное бедствие, воспринимает жизнь на Земле даже в недалеком будущем. Уже к 2000 году леса сведены, вся нефть и уголь сожжены. Европа и Америка едва ли не сплошь покрыты городами-гигантами, где в скученности гибнут от эпидемий и голода люди. В Нью-Йорке 35 миллионов жителей, грязный воздух, миллионы бездомных людей на улицах. Электричество подается лишь в дома сильных мира сего, охраняемых вооруженными молодчиками, защищенных автоматической сигнализацией. Избранные пьют родниковую воду, едят натуральное мясо. Прочие — солоноватую, едва опресненную морскую воду и прессованные водоросли. Средства передвижения — велосипеды и рикши. Полиция разгоняет толпы голодных вонючим, рвотным газом… И хотя, посвящая роман своим детям, Гаррисон выражает надежду, что все это «останется вымыслом», фантазия его совсем недалека от действительности.
Чудеса техники в американской фантастике создают мир изобилия, общество массового потребления, и набивший брюхо человек, которому и пальцем шевелить не надо, чтобы получить любые блага и любые наслаждения, теряет всякий стимул для деятельности, деградирует духовно и физически.
Знаменитый фантаст Рэй Дуглас Брэдбери не верит в такой «рай», который, по сути, является адом. Один из героев его рассказа «Марсианский затерянный город», капитан Уайлдер, вырывается живым из фантастического города, удовлетворяющего подспудные желания человека и тем самым губящие его.
«Впереди лежали города. Маленькие города. Достаточно маленькие, чтобы люди управляли ими, а не они управляли людьми». Герой устремляется к людям с их повседневными заботами и к ракетам, нацеленным на звезды.
«Настоящие, — шептали они, — мы настоящие. Настоящий полет. И пространство и время — все настоящее. Никаких подарков судьбы. Ничего задаром. Каждая малость — ценою настоящего тяжкого труда…»
Пожалуй, это кредо и самого писателя. Он любит человека «одноэтажной Америки», труженика из небольших городов, и наделяет его психологией своих покорителей космоса. Фантаст родился в 1920 году в Уокегене, штат Иллинойс. Потомок первопоселенцев Америки, он, по-видимому, гордится этим обстоятельством. Для него нет ничего прекраснее языка и быта уходящей Америки. Говорят, что он ненавидит большие города, не летает на самолетах, не держит дома телевизора, презирает массовую культуру… В своих произведениях он борется за сохранение классических ценностей. Не этому ли посвящен самый известный его роман «450° по Фаренгейту»? Как-то он сказал, что Санта-Клауса, Всадника без головы, Белоснежку и Домового «поставили к библиотечной стенке и… расстреляли». Сказка кончилась, и сказка продолжает жить в рассказах Брэдбери.