На похоронах был и беспредельно преданный царице Билли Боне. Изумил он нас безмерно. От тоски и горя старый пират не находил себе места, рычал и выл как смертельно раненный морской лев. И наконец нашел выход своему отчаянию, учинив в нашем курортном городке невиданное побоище. Уцелел лишь один свидетель — знакомый мне спортсмен-скалолаз. С ловкостью ящерицы взобрался он на отвесные скалы и с высоты видел страшную бойню. Он-то все нам и рассказал.
Через день после похорон фрегат Билли Бонса заплыл в бухту мирного, залитого солнцем городка. На мачте легендарного фрегата в знак миролюбия развевался голубой флаг. Бархатный сезон был в разгаре. Играла музыка, люди веселились, загорали, а столь памятная Билли Бонсу таверна «Грязная гавань» была переполнена. Многие ее посетители узнали грозный фрегат. Они выбегали на пристань, криками и жестами приветствовали на удивление мирно настроенного прославленного пирата.
И вдруг из тридцати пушек левого борта прогремел залп. Пляжи и ближние улицы наполнились грохотом Рушащихся зданий, воплями раненых, звоном стекол.
Фрегат на ходу развернулся правым бортом к другому пляжу. И снова залп, картечью и ядрами сметавший постройки и рвавший людей в клочья. Спасения не было: городок окружен неприступными горами.
Весь день грохотали залпы и слышались с фрегата свирепые вопли: «Йо-хо-хо и бутылка рома!» Весь день полыхали пожары, летели щепки и клубилась пыль. Разыгравшийся к вечеру ливневый шторм смыл все это в море.
На другой день я побывал там. От нарядного курортного городка остались развалины, разрушена до основания и наша вилла, и я нисколько не пожалел об этом.
На острове сиреневых птиц в опустевшем дворце жил я, словно окаменевший и ко всему равнодушный. Грызла тоска, терзала все та же мысль: нехорошо, бесцельно и пошло пролетела здесь моя жизнь.
Может быть, на другой планете (только, упаси Боже, не под волшебными облаками), в другой жизни все сложится иначе? В одном волшебные облака все же пощадили меня: умер я тихо, без малейшей боли. Просто той же осенью устало присел на скамейку в саду, сердце остановилось — и все. И уже невесомый, незримый для живых видел с высоты, как безутешны были Фрида, Джим и Билли Боне. А на юнгу смотреть было нестер-: пимо жалко. Он упал на свежий могильный холмик и ревел, не стесняясь ребячьих слез и забыв о капитанском достоинстве.
С грустью, но и с облегчением покинул я эту планету и вообще всю эту дурацкую галактику с ее дурацкими счастливыми облаками. Пролетев с десяток миллиардов световых лет, очутился в каком-то звездном мире, присел на вершину одинокой и холодной планеты, осмотрелся. К счастью, это была самая обыкнове» ная галактика. Ее бесчисленные солнца тихо расходились, и у меня не возникало мальчишеского желания как это было уже однажды, ускорить разлет звезд и галактик, швырнуть Вселенную в черный омут тепловой смерти. Вот и прекрасно. Я теряю свойства своего непонятного метафизического мира, где все иначе. Я пригоден для новой вещественной жизни в образе уже совсем обыкновенного человека. Но когда и где это произойдет? Хотелось бы в той галактике, в Млечном Пути, и на той планете, где побывал и, увы, сотворил такое, что помогло старпому и Крысоеду укорениться в том мире и наделать немало злодейских дел. Надо исправить мною содеянное.
Но как это сделать? Я поднял взор к тихо сиявшим звездам и умоляюще прошептал: «Господи, помоги». Не знаю, услышал ли Бог мою просьбу или действие чародейских облаков еще не кончилось, но мне повезло. Мне выпало великое счастье прожить одну из самых несчастливых жизней. Это не парадокс. Трудная, но осененная великой целью жизнь выпрямила душу обывателя, облагородила и возвысила мое вечное «Я».
Случилось это на одной из планет Млечного Пути. Не сладкая досталась мне планетка, не сахар. Одно название чего стоит — Окаянная.
Часть вторая
Летел я быстрее света, миновал множество самых разнообразных галактик и, снижая скорость, приблизился к Млечному Пути. На окраине в одной из звездных спиралей отыскал Солнечную систему и планету, на которой я когда-то так легкомысленно просвистел сокрушительным ураганом и встретил старпома в образе мезозойского чудовища. Но мезозой давно кончился, и потому опуститься на планету я пока не решился. Мало ли что там произошло? Надо осмотреться и подумать.
Я присел на скалу уже знакомой мне голой каменистой Луны и увидел висящий в пустоте огромный шар планеты. На ее дневной стороне голубели моря и океаны. Очертания материков заметно изменились, но узнать их можно. Но что там сейчас? На этих с виду мирных и пока еще зеленых материках? Вероятно, там уже довольно развитая цивилизация.
Об этом можно догадаться хотя бы по тому, что Луна оказалась не такой уж голой и пустынной. Взошло солнце, и вдали, почти на горизонте, засверкали купола каких-то строений. Я спустился со скалы и зашагал по лунным низинам, по ровному слою многовековой пыли. Смешно сказать — зашагал. На мне китель с погонами штурмана звездного флота, брюки и сапоги с крепкими рубчатыми подошвами. Но ни одного рубца, ни малейшего следа не оставлял я на мягкой пыли. Я наклонился, но не смог ни сдуть, ни сдвинуть ни одной пылинки. Что ж, надо снова привыкать к бестелесности, к своему незримому присутствию в вещественном мире. И к полному бессилию в нем.
Пыльный, с каменистыми выступами грунт кончился. Я ступил на идеально ровную асфальтированную площадку и увидел шеренгу ракет, выстроившихся как солдаты на параде. Не пассажирских, а боевых ядерных ракет, нацеленных почему-то на планету, на ее зеленые материки. Видать, на планете не все ладно. Кого-то надо держать в страхе, под постоянным прицелом. Рядом с ракетами на металлических решетчатых основаниях высились круглые строения. Там под прозрачными куполами — пульты управления.
Под одним из куполов я и пристроился невидимкой. В кресле перед пультом сидел дежурный офицер с сонными глазами. Неподалеку двое других играли в шахматы и тихо переговаривались. Я уже привык, что в моей голове любая незнакомая звуковая речь как-то сама собой становилась понятным обшекосмическим языком.
— Какого черта смена не идет? — проворчал один из игравших.
— Идут, еле-еле плетутся, — засмеялся офицер за пультом.
Из приземистого здания, похожего на казарму, вышли двое в скафандрах и неторопливо приближались. Ни Для кого не видимый, кроме самого себя, я проник в казарму. Солдаты еще спали. И вдруг из динамика прогрохотала команда:
— Тревога! Все по местам!
Солдаты вскочили, поспешно одевались, напяливали скафандры и разбегались кто куда — к ангарам, к радиолокаторам, к пультам управления.
— Куда торопитесь? — рассмеялся солдат, последним покидавший казарму. — Опять учебная тревога…
Но тревога не была учебной. Я влетел в главный командный пункт, имевший связь с планетой, и увидел чем-то озадаченного старшего офицера. Около него еще три офицера, тоже явно растерянных.
— Ничего не понимаю, — бормотал старший, показывая на экран, на котором дергалась и плясала какая-то красная физиономия. — Генерал требует сбить звездолет. Чей? Наш? Не разберу. Да исправьте вы связь, черт побери! Ничего же не видно и не слышно!
Пляска на экране прекратилась, и все увидели побагровевшего, разъяренного генерала.
— Вы что, оглохли! — гремел генерал. — На корабле заключенные. Сбежали! Корабль стартовал с Северного космодрома. Сбить! Уничтожить!
— Экран в сторону Северного! — скомандовал старший офицер, уяснивший наконец задачу.
Крупным планом выступила на экране ночная сторона планеты. Вскоре сверкнул на солнце металлический облик звездолета, набиравшего скорость. Из его дюз рвался яркий сноп пламени.
— Мать моя! — ахнул один из офицеров. — Это же «Сириус», наш лучший космический крейсер! Как можно уничтожать такого красавца!
— Приказы не обсуждают! — рявкнул старший. — Сбить!
К кораблю устремились ракеты. Обгоняя их, я полетел в ту же сторону. И только оказавшись в пилотской кабине, сообразил, что помочь смельчакам я не в состоянии. А смельчаки что надо! Весь экипаж сложнейшей космической громадины всего из трех человек!
Над пультом склонился высокий светловолосый мужчина, рядом женщина, внимательно следившая за бегом цифр на панели. У их ног вертелась пятилетняя девочка.
— Мама! Папа! — голосила девочка. — Они убьют нас!
— Не смогут, дочурка, — ответила женщина. — Сейчас мы спрячемся в суперпространстве.
За иллюминаторами, гася звезды, ярко вспыхнули разрывы ракет. Корабль вздрогнул, но в тот же миг провалился в черную непроглядную ночь. «Успели», — с облегчением подумал я. В суперпространстве корабль неуязвим, искать его здесь так же бессмысленно, как щепку в океане или пылинку в стоге сена.
В рубку управления вошел четвертый член экипажа — рослый детина с подчеркнуто четкими движениями и до того эталонно правильными чертами лица, что я догадался — робот.
— Мистер Грей, как там наши животные? — спросила женщина.
— В полном порядке, сударыня, — вежливо ответил Мистер Грей и состроил умильную улыбку.
— Рано радуешься, красавец, — проворчал мужчина. — Мы, кажется, сбились с курса. Высчитай, сколько мы пролетели. Ты это делаешь точнее машины.
— Девять световых лет, — ответил Мистер Грей, взглянув на панель с мелькающими цифрами и формулами.
— Ого! Надо выйти в открытое пространство и сориентироваться. Как по-твоему, Ася? — Мужчина с жалостью посмотрел на жену.
Та слегка побледнела и храбро ответила:
— Надо, Свен.
Девочка со страхом смотрела на родителей. Она понимала, чем грозит выход в пространство в незнакомом месте. Можно напороться на звезду и мигом сгореть. Невозмутимым был лишь Дориан Грей — так полностью звали робота. Как я вспомнил потом, такое имя носил литературный герой какой-то необыкновенной и, главное, неувядаемой красоты.
— Можете не беспокоиться, — сказал Мистер Грей, снова взглянув на панель. — Мы на прежнем месте. Машина в тот раз соврала и сейчас просит извинения, старается исправить ошибку.