о засовываю ключ-карту в замок каютной двери. Раз, другой, огонек мигает красным, рука машинально, отдельно от мозга, переворачивает карточку, дверь наконец поддается. Я вваливаюсь в каюту, захлопываю дверь и чувствую, что у меня начинают болеть глаза. Может быть, я даже наполовину ослепла, потому что как иначе объяснить то, что я вижу? Точнее, то, чего не вижу. Лилин фирменный беспорядок — переворошенное постельное белье, скомканная одежда, разбросанные вещи, наполовину вывалившееся содержимое рюкзака, торчащего из-под койки — исчез, оставив после себя ослепительную белизну чистых нетронутых простыней и абсолютно пустого прикроватного столика. С каким-то нездоровым отчаянием я шарюсь по каюте, но не нахожу никаких следов недавнего Лилиного пребывания — ни розового рюкзака, ни брошенной расчески со светлыми волосами между зубьев, ни даже зеленой жвачки на столике. Ничего.
Лилю похитили и замели все следы, бьется в голове новая мысль, вытесняя первую, спонтанную — я схожу с ума.
Я бегу на ресепшен, чтобы они сделали объявление по громкой связи и помогли найти Лилю. Запыхавшись, не успев отдышаться, вываливаю на администратора за стойкой нашу невнятную историю (были вместе — Лиля пропала — не могу найти — никаких следов — помогите). Потом приходится повторить все с начала и более внятно. Администратор делает объявление (и Лиля, которая должна, просто обязана это услышать, надеюсь, очень скоро подойдет к ресепшену). Стучит по клавиатуре. Что-то мне говорит.
— Что, простите?
— Дайте, пожалуйста, вашу ключ-карту.
Я машинально лезу в карман джинсов, вытаскиваю карту и кладу ее на стойку. Хочу сконцентрироваться на чем-нибудь, на чем угодно, но не выходит — мысли мечутся, как стая маленьких рыбок.
— …больше никого.
— А?
— В вашей каюте зарегистрированы только вы, больше никого.
— Нет, это какая-то ошибка, — начинаю злиться я. Сейчас только документационной путаницы не хватало. — Лиля зарегистрирована со мной.
Уголки губ администратора опускаются, он снова стучит по клавишам. Потом качает головой.
— Простите, но…
— Мы вместе пришли в порт, вместе зарегистрировались и вместе заселились в нашу двухместную каюту, — перебиваю я. — И полвечера мы были вместе. А теперь я не могу ее найти.
— Правда? — почему-то спрашивает администратор, как-то подозрительно на меня косясь. И, видимо, поняв по моему перекосившемуся лицу, что не дождется ответа на свой идиотский вопрос, добавляет:
— У вас одноместная каюта. Может, вы что-то перепутали?
В голосе звучит искреннее сожаление. Ну да, думаю я. Ты считаешь, что я перебрала и несу бред? Но бред сейчас несешь ты. Именно это я собираюсь сказать, когда администратор поворачивает ко мне монитор, и слова застревают где-то под языком. На экране — мой номер каюты. Мои паспортные данные. Только мои, не Лилины. И сбоку в информационной колонке — такие знакомые фотографии моей каюты.
Моей одноместной каюты.
Словно во сне я виновато улыбаюсь, забираю свою ключ-карту и возвращаюсь на свою палубу. Подхожу к своей каюте. Первая шестерка номера на двери перекосилась и съехала, свесилась, превратив каюту в 9999. Спокойствие. Руки не трясутся, поэтому дверь открывается с первой попытки. Все по-прежнему. Мои вещи на своих местах. Сумка — на столике. Куртка — на крючке. Шарф закинут на верхнюю полку. На тумбочке открытый пакет сока, из-за которого мы поспорили с Лилей. Она хотела апельсиновый, а я — томатный. Сок, кстати томатный, хотя мне казалось, что я уступила Лиле. Из-под кровати торчит дьютифришный пакет. Из-под кровати. Одной-единственной.
Наверное, начинается качка, потому что каютный пол вдруг начинает уходить у меня из-под ног. Я хватаюсь за ручку двери в душевую, чтобы не упасть, и дверь открывается. Хотя я еще не мылась, кабинка выглядит как парная, стекло и зеркало запотели, кафель мокрый, на полу валяется скомканное полотенце. Я проветриваю душевую, пытаясь унять дрожь в ногах и отогнать мысли о том, что надо бросать пить, сейчас или никогда, уже действительно пора, и тут в рассеявшейся парной на зеркале проступают четкие буквы. Сердце на секунду сжимается от ужаса, а потом радостно бьется в припадке облегчения: я не сошла с ума. Это все Лиля. Не знаю, как она это провернула. Но знаю, что это, несомненно, ее почерк, и послание ее столь же несомненно:
Встретимся на верхней палубе!
Я даже не злюсь, хотя Лиля меня изрядно напугала. Наверное, она в сговоре с администратором на ресепшене. Это неудивительно — Лиля умеет убеждать людей. Переведя дух, я решаю подняться наверх. Лифт высаживает меня на восьмой — верхней — палубе, но я вижу лестницу, ведущую еще выше. Видимо, туда можно попасть только так, только через восьмую, потому что кнопки «9» в лифте точно не было.
Девятая палуба — открытая. Я вижу Лилю сквозь стекло раздвижной двери и выхожу к ней. Набираю воздуха в легкие, чтобы разразиться гневной тирадой, но она поворачивает ко мне свое бледное лицо, и я не издаю ни звука.
Я никогда не видела такой ненависти. Лиля смотрит на меня, не отводя взгляда, и холод ее глаз проникает мне в сердце. Хотя, наверное, это просто очень холодно на палубе.
— Давай зайдем внутрь, — громко говорю я, но звучит почему-то испуганный шепот. Я машинально делаю шаг назад. Кажется, мое тело чувствует угрозу, но сознание не понимает почему.
Лиля смеется. На палубе больше никого нет.
— Ты всегда была туповата. И, как в случае с отцом, слепа, — говорит Лиля.
Я хочу залепить ей пощечину, но тело словно парализовало. Я неотрывно смотрю на какую-то зеленую ниточку, торчащую у Лили изо рта. Что это, думаю я, пытаюсь отогнать ненужную мысль, но все равно думаю: что это, что это, что это? Лиля прослеживает мой взгляд, усмехается и начинает тянуть за зеленую нитку. Я засовываю замерзшие руки в карманы пиджака и отвожу глаза. Больше всего мне хочется вернуться в каюту, лечь на чистые простыни и провалиться в сон, а проснуться уже в Стокгольме.
— Боже, да ты так ничего и не поняла? — искренне удивляется Лиля. Я поднимаю глаза. Зеленая нитка исчезла. Зато в глазах Лили появился какой-то задорный огонек. Нездоровый. Мне это не нравится.
— Где ты была? — выдавливаю я из себя. — Я тебя обыскалась! Что за идиотские шутки?
— Идиотские? — невозмутимо переспрашивает Лиля. — А над предыдущими моими шутками ты смеялась. Это было очень забавно, — фыркает она. — Смешнее, чем год назад.
— Год назад?
Голову пронзает жуткая боль, как будто меня хорошенько приложили каким-нибудь ломом. Я в ужасе оборачиваюсь, но сзади меня никого нет. Когда я смотрю на Лилю, улыбка исчезает с ее лица. На нем снова только холодная ненависть. Почему-то я чувствую вину.
— Убийца, — говорит Лиля. — Серийная убийца.
— Неправда, — шепчу я, но уже не в силах отогнать воспоминание: я смотрю на скорчившееся тело Лили, с трудом елозящее по мокрому полу душевой, на чересчур яркие потеки на стекле кабины, на свое отражение в зеркале над раковиной.
— Неправда, — повторяю я, сейчас и тогда, в ответ на ее взгляд, полный непонимания и обвинения: убийца. Захлопываю дверь в душевую, оставляя Лилю, ее кровь и ее обвинения там, отгораживаясь от них, отрекаясь. Прижимаюсь к двери спиной. И на самом деле мне совершенно нечего ей возразить. Потому что она чертовски права.
— Ты бросила меня умирать. — Она делает ко мне шаг. Я инстинктивно делаю шаг назад.
Лиля отлично выглядит, гораздо лучше, чем тогда, когда я видела ее в последний раз. Действительно видела. Ни капли крови, ни синяка, ни царапины. И вся она словно стала легче, светлее. Счастливее.
— А потом бросила меня еще раз. Так же, как и его.
И снова ее шаг вперед, и снова мой назад. Эта резкая головная боль — сколько сейчас может быть времени? Ну конечно, зажигается у меня в голове, когда я смотрю на часы. Видимо, именно в этот момент год назад я ударяюсь головой о железный край держателя шлюпки, пытаясь подтянуть Лилю за ее свитер повыше. Боль неимоверная. Впрочем, мне ли жаловаться, тем более сейчас?
Хотя я вовсе не уверена насчет сейчас. Сегодняшний день нелепым трафаретом накладывается на такой же, только год назад.
Девятое сентября. День рождения сестры. Лиля, увязавшаяся со мной в поездку. Паромный терминал. «Лидия», плывущая по волнам. «Дьюти-фри». Лиля намекает на то, что хочет духи, а я без всяких намеков покупаю подарочные наборы мини-бутылочек со спиртным. Один, другой, третий. Привезу сестре, думаю я, она совсем не выезжает из дома. Но на самом деле не привезу.
Днем все более-менее нормально, но к вечеру настроение у нас обеих портится. Мы ссоримся. К ночи моя злость достигает своего предела. Подарочные наборы потихоньку опустошаются. Лиля возвращается ровно через пять минут после того, как я начинаю закипать. Сколько можно там шляться?! При этом перестав отвечать на звонки. Когда она заваливается в каюту, явно нетрезвая, я складываю руки на груди и смотрю на нее в упор. Взгляд должен быть осуждающим и недовольным, но я чувствую, что он просто усталый. Лиля садится на койку и стягивает с себя кеды, не обращая на меня внимания.
Часа два назад мы сильно повздорили (черт меня дернул сунуться в ее личную жизнь и ее отношения с друзьями) и, обменявшись взаимными оскорблениями, ударились в бойкот. Я высказала Лиле все дерьмо, что накопилось у меня в душе после гибели ее отца. Стало легче. Поигнорировав меня около десяти минут, Лиля оделась, демонстративно накрасилась и ушла. Я была так зла, что даже не волновалась за нее. Потом увидела ее по монитору в каюте — в зале ресторанной палубы, там, где шел концерт и люди за столиками медленно, но верно напивались на неделю вперед. В общем-то она была у меня на виду. Я постепенно остывала. Этому поспособствовали мини-бутылочки водки из «Дьюти-фри». В какой-то момент я подняла глаза, и Лили на мониторе и в зале не оказалось. Вот тогда я и заволновалась. Позвонила ей несколько раз, но трубку она не взяла. Я понятия не имела, из-за того ли, что мы разругались и она бесится, или ее уже лапает в углу какой-нибудь пьяный пассажир. Я прошла всю ресторанную палубу, но Лилю не нашла. Вернулась в каюту в надежде, что она уже там, и без сил опустилась на пуфик, обнаружив каюту пустой.