в Берлин! Понимаешь?
Лена смотрит на меня без всякого выражения.
— По правилам надо сказать: «Я была в Вингродене и вернусь сюда снова». Потому что ты живешь в Берлине.
— Не вижу разницы.
— Еще лучше было бы написать «Я была в Вингродене и когда-нибудь снова вернусь сюда, потому что здесь так здорово». Хотя кто станет такое писать. Тем более здесь совсем не здорово.
— Гм…
Лена морщит лоб.
— Я уже объяснял Масловецки, но он не понимает.
— Я тоже.
— Можно вообще написать: «Я люблю Вингроден и обязательно вернусь сюда». Так правильно. Хотя тоже смешно, потому что никто, кроме Масловецки, не любит нашу дыру.
Знаешь, какое словосочетание получается из букв в названии?
Лена мотает головой.
— «Вроде нигде». Ужасно, да?
— А по мне — даже романтично.
Я смеюсь, как смеются над плохой шуткой.
— Что здесь романтичного?
Лена делает шаг ко мне, притягивает к себе мою голову и целует меня в губы. Ее язык касается моих губ. Ненадолго. На несколько секунд. Целая вечность. Которой мало. Но у меня все равно перехватывает дыхание, и сердце отдается где-то в горле.
— Увидимся вечером.
Лена проводит пальцем по моей щеке, разворачивается и уходит.
18
Уже в половине девятого мы с Карлом поднимаемся по наружной железной лестнице на крышу мастерской. Вилли, Отто и Курт пришли еще раньше и установили наверху длинный стол, лавки и гриль, от которого в небо идет кольцами дым. На улице до сих пор жарко и светло, но здесь дует легкий ветерок. Участок пола, на котором мы стоим, застелен досками, а под ними — листы жести. Деревянный забор ограждает площадку размером около тридцати квадратных метров от остального пространства, покрытого рубероидом и гравием. Забор — высотой по пояс, он поставлен для того, чтобы никто не подошел слишком близко к краю и не упал. Облокачиваться на перила лучше не стоит, потому что дерево гнилое, прямо как на веранде у Карла.
Крыша — единственное место в деревне с панорамным обзором, и хотя смотреть вокруг почти не на что, я все равно люблю сюда приходить. Прошлым летом мы с Масловецки частенько засиживались тут до полночи, пили пиво и гоняли мячи для гольфа, а Карл восседал на своем складном стуле и пополнял запасы синеньких бумажек. Тем же самым он занят и сейчас, с той лишь разницей, что сегодня на нем хороший костюм и он чисто выбрит. Я тоже при параде, но если бы я знал заранее, что Курт и Отто придут в рабочей одежде, не стал бы так выряжаться.
— Вы вообще знаете, по какому поводу мы сегодня собрались? — спрашиваю я этих троих.
— Прощальная вечеринка для Георгия! — выкрикивает Отто, занятый тем, чтобы повесить цветные бумажные фонарики на шнур, натянутый между пляжным зонтиком и пустым, давно не использующимся баком для воды. Фонарики он заказал у одного торговца, который продает военную форму, ордена, монеты и тому подобный хлам бывшей ГДР. Они желтые, с серпом и молотом. Отто развешивает их на все праздники, даже на Рождество; сегодня вечером, пожалуй, впервые изображенные на них мотивы имеют хоть какое-то отношение к происходящему.
— Верно, друзья! — кричит Курт. — Выпьем за здоровье нашего сумасшедшего русского!
Он осушает свой бумажный стакан и подбрасывает еще древесного угля в гриль, рядом с которым пристроился спящий Рюман.
Вилли, одетый по торжественному случаю в длинные серые брюки и черную рубашку, смотрит на меня и качает головой:
— Знаю, о чем ты сейчас думаешь, Бен. Эти двое невыносимы. Но мы-то с тобой понимаем, зачем мы тут собрались.
Он улыбается мне и продолжает расставлять свечи, сухие цветы и гипсовые фигурки ангелов по столу, на котором уже появились стопочка пластиковых тарелок для каждого, стаканчики, две миски с макаронным и картофельным салатом, корзинки с нарезанным хлебом, несколько бутылок красного вина и бумажные салфетки.
— Куда подевался Масловецки? — спрашиваю я собравшихся.
Из их болтовни вполголоса я понимаю, что Масловецки не выходил ни с кем из троих на связь. Я сажусь рядом с Карлом на складной стул и тянусь за одной из бутылок, которые лежат в жестяной ванночке со льдом. Но передумываю и наливаю себе стакан яблочного сока, который пьет Карл.
— Знаете, о чем я подумал? — спрашивает Отто после того, как он повесил последний фонарик и взял себе пива.
— Нет, — говорит Курт. — Но ты нам явно сейчас расскажешь.
— Я подумал… а не могли наши марсиане… взять и прикончить Георгия?
Боже, сегодня снова придется выслушивать этот бред!
— И зачем они это сделали? — спрашивает Курт, садится на лавку и начинает сворачивать бумажные салфетки пополам. — У них же нет мотива.
— Верно, какой тут может быть мотив, — говорит Вилли.
— Мотив есть всегда, — возражает Отто, — даже когда его нет, он все равно есть. Просто ты его не видишь.
— Ты хочешь сказать, мы его не видим? — спрашивает Курт.
— Именно, — говорит Отто, — для нас он неочевиден.
— Может, Георгий раньше был тайным агентом и имел дело с внеземными цивилизациями, — добавляет Отто.
— Или космонавтом, — говорит Курт.
— В любом случае как-то странно, что после убийства Георгия тарелка больше не появлялась, — говорит Вилли.
— Они выполнили задание, я так думаю, — говорит Отто. — Они шпионили за нами, напали и испарились.
— Господи, — бормочет Вилли.
И все трое погружаются в молчаливые раздумья.
Я отклоняюсь на спинку стула и закрываю глаза. Весь этот бред сильно напоминает мне одну из тех театральных постановок, которые Карл раньше смотрел по телевизору. Сегодня вечером я увижу ее живьем. Группа дилетантов из Вингродена сыграет скетч «Марсиане и загадочное убийство». Может, зря я не выпил пива.
К счастью, по лестнице наверх уже поднимаются Хорст и Альфонс с корзиной для белья, до краев загруженной колбасками, дюжина которых сразу же оказывается на гриле. Хорст рассказывает, как Альфонс вчера порезал себе палец, когда разделывал мясо, и разговор переходит с инопланетян-убийц на инфекции, гангрену и ампутацию.
Ровно в девять приходит Лена. Она одета в песочного цвета платье до пола, подпоясанное широким черным матерчатым ремнем, на шее у нее — деревянные бусы. Похоже, она накрасилась и что-то сделала с волосами, потому что выглядит она сногсшибательно. Стоило Лене появиться, Вилли, Отто и Курт сразу же перестали вести себя как болтливый деревенский сброд и вошли в образ болтливых Казанов. Они наперебой предлагают ей стул, бутылку пива, бокал вина и соленые палочки. Они обращают ее внимание на колбаски, на то, как декорирована крыша, и на закат. Все трое шутят и хихикают, словно мы собрались здесь не для того, чтобы помянуть Георгия, а чтобы выбрать самого резвого самца сезона. Даже Вилли, который совсем недавно делал вид, что морально превосходит Курта и Отто, в присутствии Лены мутировал в льстивого шута. Только Хорст и Альфонс ведут себя сдержанно, ну, и Карл, конечно. Он, к моему удивлению, отложил свою коробку и журналы и полностью сосредоточился на всем происходящем вокруг него. Лицо у него довольное, и я почти завидую тому, что его голова фильтрует внешние сигналы и избавляет его от необходимости понимать все сказанное этими идиотами.
Через полчаса суматоха, вызванная приходом Лены, начинает утихать. Все сидят за столом и едят колбаски с салатом и хлебом из пластиковых тарелок и пьют пиво, вино или яблочный сок из бумажных стаканчиков. Последние проблески света еще видны над горизонтом: светлая полоса, чуть выше — розовая, а потом синяя. Фонарики похожи на светящиеся планеты, нанизанные на ось, вокруг них вьются мотыльки, иногда крошечные искорки вылетают в небо и гаснут. В воздухе пахнет костром и подгоревшим жиром. Сейчас, когда все заняты только тем, чтобы набить себе брюхо, и лишь изредка обмениваются, причавкивая, довольными репликами, атмосфера становится почти торжественной.
— А где же Масловецки и Йо-Йо? — спрашивает Лена через некоторое время.
— И правда! — выкрикивает Отто. — Куда они подевались?
— Может, возникли проблемы в участке, — считает Вилли.
— Давайте позвоним ему и спросим.
Предложение Лены вызывает всеобщее смущение.
— У нас нет телефонов, — поясняю я.
— У Масловецки есть, — говорит Курт. — А у нас нет.
— У меня тоже есть, — сообщает Вилли. — Вот только батарейка села.
— Аккумулятор, — поправляет Хорст.
— В мастерской есть телефон, — говорит Вилли.
— Но контора заперта, — добавляет Отто.
— Я знаю, где лежит ключ, — сообщаю я.
— Есть другой вариант.
Лена достает из переднего кармана платья мобильный-раскладушку и открывает его.
— Кто-нибудь знает номер Масловецки?
Снова всеобщее смущение и молчание. Мы здесь очень редко звоним куда-то. Друг другу вообще не звоним, потому что почти каждый вечер видимся в «Белой лошади». На Рождество все звонят своим родственниками, из которых редко кто выбирался сюда на праздники. Единственные, кто время от времени звонит мне, — это мама, госпожа Вернике и врач Карла.
— Секундочку! — вдруг вскрикивает Курт, достает из заднего кармана своего комбинезона потертый кошелек, ищет по всем отделениям и в итоге радостно предъявляет нам бумажку. — Вот номер!
Он передает записку Вилли, а тот дальше — Отто. Они так осторожно берут ее в руки, будто речь идет о ценном историческом документе.
Лена набирает номер и подносит телефон к уху. Отто, Курт, Вилли, Хорст и Альфонс смотрят на нее во все глаза. Как дети в ожидании фокуса.
— Да? Алло? — Да, это я, Лена! — Спасибо, хорошо. Мы тут все сидим на крыше мастерской, и не хватает только вас и Йо-Йо! — Что? — Где?
Лена обращается к нам.
— Они недалеко от Штрерица.
Все кричат наперебой, пытаясь сообщить Лене, что Штрериц находится примерно в двадцати пяти километрах отсюда в направлении Кремберга.
— Через пятнадцать минут? Да, отлично! Что? Бен? Да, он здесь. Минуточку. До встречи.