– Забвение столь ужасно, Мхиби?
Она наклонилась вперёд, схватилась за борт повозки скрюченными пальцами так, что ногти вошли в старое дерево.
– По ту сторону ждёт не забвение, невежда! Нет, представь себе место, где толпятся раздробленные воспоминания – память о боли, об отчаянии, – все те эмоции, что глубже всего врезаются в душу. – Она ослабла, откинулась назад, медленно вздохнула и прикрыла глаза. – Любовь улетает, как пепел, Скворец. Даже личность стирается. А то, что от тебя остаётся, обречено на вечность боли и ужаса – поток осколков памяти от каждого – от всех, – кто жил прежде. В своих снах… я стою на краю. Во мне нет силы – моя воля уже выказала себя слабой, недостаточной. Когда я умру… я понимаю, что меня ждёт, что жадно хочет пожрать меня, алчет моей памяти, моей боли. – Мхиби открыла глаза, встретила его взгляд. – Это истинная Бездна, Скворец. Превыше всех легенд и сказаний, это – истинная Бездна. И она живёт сама в себе, поражённая отчаянным голодом.
– Сны могут быть лишь воображаемым воплощением наших собственных страхов, Мхиби, – сказал малазанец. – Ты выдумала справедливое наказание за то, что расцениваешь как поражение дела всей своей жизни.
Её глаза сузились.
– Прочь с глаз моих, – прорычала Мхиби. Отвернулась, надвинула капюшон пониже, отгородилась от внешнего мира – всего, что лежало за пределами вздувшихся, грязных досок дна повозки. Уходи, Скворец, уноси свои острые, как меч, слова, холодную, неприступную броню невежества. Нельзя ответить на всё, что я видела, простым, жестоким утверждением. Я не камень для твоих грубых рук. Узлы во мне крепче твоего зубила.
Твои острые, как меч, слова не рассекут моё сердце.
Я не смею принять твою мудрость. Я не смею…
Ах, Скворец. Сукин ты сын.
…Командир скакал лёгким галопом сквозь клубы пыли, пока не добрался до авангарда малазанской армии. Там он обнаружил Дуджека, по одну сторону военачальника ехала Корлат, а по другую – даруджиец, Крупп, который неловко ёрзал на своём муле, отмахиваясь руками от туч мошкары.
– Истинная чума – сей пагубный гнус! Крупп в отчаянии!
– Скоро поднимется ветер, – проворчал Дуджек. – Мы подходим к холмам.
Корлат подъехала ближе к Скворцу.
– Как она, командир?
Тот поморщился.
– Не лучше. Душа её скорчилась и иссохла так же, как и тело. Выдумала себе такой образ смерти, от которого готова бежать в ужасе.
– Ц-ц-ц… Серебряная Лиса чувствует себя брошенной матерью. Это ведёт к озлобленности. Она больше не рада нашему обществу.
– И она тоже? Это уже, кажется, превращается в состязание воль. Изоляция – последнее, что ей нужно, Корлат.
– В этом – она точное подобие своей матери, как ты только что заметил.
Он тяжело вздохнул, поёрзал в седле. Мысли бросились врассыпную; Скворец устал, нога болела и отказывалась повиноваться. Сон не шёл к нему. Никаких вестей о Паране и «Мостожогах». Магические Пути стали непроходимы. Неизвестно, началась ли осада Капастана или нет, тем более что случилось с городом. Скворец уже начал жалеть, что отослал Чёрных морантов. Армии Дуджека и Бруда быстро шагали в неизвестность; даже великую ворониху Каргу и её родню никто не видел уже больше недели.
Это всё из-за треклятых Путей и болезни, которая их теперь наполняет…
– Опаздывают, – пробормотал Дуджек.
– Лишь немного задерживаются, убеждает всех и каждого Крупп. Вспомните же последнюю доставку. Уже почти стемнело. Всего три коня осталось в первом фургоне, остальных убили, а упряжь отрезали. Четверо акционеров погибли, их души и сбережения рассеялись по всем ветрам преисподней. А госпожа каравана? Почти при смерти. Предзнаменование ясное, друзья мои – Пути поражены. И чем ближе мы подходим к Домину, тем зловонней становится… хм, вонь.
– Но ты утверждаешь, что они вновь прорвутся к нам.
– Именно так, Крупп утверждает и настаивает, Первый Кулак! Тригалльская торговая гильдия чтит свои контракты. Не стоит их недооценивать. Ныне пришёл день доставки припасов. Посему указанные припасы и будут доставлены. И если были благоразумно учтены скромные пожелания Круппа, среди таковых припасов окажутся ящики с наилучшими противомоскитными средствами, какие только способны создать искусные алхимики Даруджистана!
Скворец склонился к Корлат.
– В какой части строя она идёт? – тихо спросил он.
– В самом хвосте, командир…
– Кто-то за ней приглядывает?
Тисте анди покосилась на него и нахмурилась.
– А нужно?
– Откуда мне знать, Худ его бери?! – огрызнулся он. Затем нахмурился. – Прошу прощения, Корлат. Я сам её поищу. – Скворец развернул коня, пустил лёгким галопом.
– У гнева порог низкий, – пробормотал Крупп, глядя вслед командиру. – Но не такой низкий, как Крупп! Все грубые слова пролетают у него над головой безо всякого вреда и теряются в эфире. А те стрелы, что направлены ниже, ах, они лишь отскакивают от Круппова обильного бесстрастия…
– Брюха, ты хотел сказать, – заметил Дуджек, вытирая пыль со лба, затем наклонил и сплюнул на землю.
– Кхм! Равномерно смягчённый Крупп лишь улыбается в ответ на колкости Первого Кулака. Именно в прямолинейной грубости солдат и следует купаться утончённому человеку на марше, в десятках лиг от всякой цивилизации. Вот оно, противоядие от насмешек городских нищих, освежительный бальзам против изысканно-сардонических уколов знати – зачем колоть иголкой, когда можно ударить молотом, а? Крупп глубоко вдыхает – однако не настолько глубоко, чтоб закашляться от пыльной вони природы! – сию простую беседу. Интеллекту следует перестроиться с ловкого придворного танца со всеми его сложными, затейливыми па на дикарскую пляску под громовой топот сапог…
– Худ нас всех побери, – прошептала Корлат Первому Кулаку, – тебе удалось задеть его за живое.
Ответная ухмылка Дуджека выражала глубокое удовлетворение.
Скворец направил коня прочь от колонны, а затем натянул поводья и стал ждать подхода арьергарда. Повсюду были видны рхиви, они шли поодиночке или небольшими группами, несли на плечах свои длинные копья. Загорелые кочевники шагали легко, будто их не коснулись жара и многие лиги, оставшиеся позади. Стадо бхедеринов гнали параллельно с колонной, в трети лиги к северу. В промежутке между ними тёк постоянный поток рхиви, которые либо возвращались от стада, либо направлялись к нему. Иногда в него вплеталась повозка – пустая на пути на север, гружённая тушами при движении на юг.
Вдали показался арьергард, пообок от которого скакали разъезды: отряды малазанцев в достаточном количестве, чтобы удержать внезапное нападение, выгадать время, чтобы колонна успела развернуться и прийти на помощь. Командир снял с седла мех с водой, глубоко глотнул, пристально рассматривая своих солдат.
Удовлетворённо кивнув, он пустил коня шагом, щурясь в клубах пыли, которыми был окутан арьергард.
Она шла в этой туче, будто желала скрыться. Её походка так живо напоминала Рваную Снасть, что Скворец невольно почувствовал, как по спине побежали мурашки. В двадцати шагах позади неё шагала пара малазанских солдат, за плечами – арбалеты, шлемы надеты, забрала опущены.
Командир подождал, пока троица пройдёт мимо, затем направил коня следом. В несколько мгновений он нагнал пару морпехов.
Те подняли глаза. Честь отдавать не стали, как было принято по уставу на поле боя. Та женщина, что оказалась ближе к Скворцу, коротко кивнула в знак приветствия.
– Командир. Явились свою долю пыли проглотить, да?
– А вы обе как заслужили такую привилегию?
– Сами вызвались, сэр, – ответила вторая женщина. – Это ж Рваная Снасть там идёт. Ну, да, мы знаем, она теперь называет себя Серебряной Лисой, только нас не надуришь. Это наша кадровая чародейка, как есть.
– И вы решили прикрывать ей спину.
– Так точно. Честный обмен, сэр. Всегда.
– И вас двоих довольно?
Первая женщина ухмыльнулась из-под полузабрала.
– Мы до Худа хорошо умеем убивать, сэр, я и сестра моя. По две стрелы за семьдесят ударов сердца пускаем – каждая. А когда на то времени нет, берёмся за длинные мечи, по одному в каждую руку. А когда они погнутся, вытянем свиноколы…
– А когда железо закончится, – прорычала другая, – зубами грызть будем, сэр.
– Сколько ж у вас было братьев?
– Семь, да они все сбежали, как только смогли. И папаня тоже, но мамке без него лучше, и это она не просто так, со зла сказала, а чистую правду.
Скворец подъехал ближе, закатывая левый рукав. Наклонился с коня и показал морпехам своё предплечье.
– Видите шрамы? Нет, не эти, вот эти.
– Хороший укус, – отметила ближайшая женщина. – Только зубки маленькие.
– Ей тогда пять лет было, ведьме крохотной. А мне шестнадцать. Первая драка, в которой я проиграл.
– А что, командир, из неё вырос знатный солдат, да?
Скворец разогнулся, поправляя рукав.
– Худов дух, нет! Как только ей стукнуло двенадцать, отправилась куда глаза глядят, чтобы выйти замуж за короля. Так она сказала, во всяком случае. Больше никто из нас её не видел и не слышал.
– Бьюсь об заклад, она и вышла, – заявила первая женщина, – если хоть в чём-то на вас похожа.
– А вот теперь я чуть не подавился, солдат. И не только пылью. Продолжайте!
Скворец поехал вперёд рысью, пока не догнал Серебряную Лису.
– Теперь они готовы за тебя умереть, – сказала женщина, как только командир поравнялся с ней. – Я знаю, – добавила она, – ты это делаешь не нарочно. Нет ничего расчётливого в том, что ты ведёшь себя как человек, друг мой. Это и делает тебя таким смертоносным.
– Неудивительно, что ты тут одна-одинёшенька топаешь, – ответил он.
Серебряная Лиса криво ухмыльнулась.
– Мы с тобой очень похожи, знаешь ли. Всего-то нам надо – руки сложить чашечкой, а десять тысяч душ уже мчатся к нам в ладони. И время от времени каждый из нас это осознаёт, и тогда внезапная, огромная тяжесть загоняет нас чуть глубже внутрь. И то, что было мягким, становится чуть меньше, чуть слабее.