– Доброе утро. Я здесь, чтобы повидать Саймона Иллиана.
– Хм… – Тот набрал что-то на комме. – Вас по-прежнему нет в моем списке, лорд Форкосиган.
– Нет, зато я стою у вас на пороге. И намерен здесь оставаться, пока не добьюсь каких-либо результатов. Позвоните вашему начальнику.
Дежурный помедлил, но пришел к решению передать кому-нибудь рангом повыше обязанность осадить фор-лорда, даже такого мелкого и странного, как Майлз. Они быстро добрались до уровня секретаря Гароша (бывшего иллиановского); тут Майлз изгнал дежурного с его места и прорвался к самому Гарошу.
– Доброе утро, генерал. Я здесь, чтобы повидать Иллиана.
– Опять? Мне казалось, что этот вопрос я закрыл. Иллиан не в том состоянии, чтобы общаться с кем-либо.
– Я и не думал, что он в состоянии. Я прошу разрешения увидеть его.
– В вашей просьбе отказано. – Рука Гароша потянулась, чтобы отключить комм.
Майлз удержался от того, чтобы вспылить, и попытался подобрать льстивые слова и вкрадчивые доводы. Он был готов говорить весь день напролет, пока не заговорит всех настолько, что его пустят внутрь. Нет, никаких нежностей – Гарош ценит прямолинейный подход, хоть и тщательно приспосабливает стиль своей речи к стандартам высшего общества Форбарр-Султаны. – Гарош! Поговорите же со мной! Ваши отговорки устарели. Что здесь, к дьяволу, происходит, отчего у вас вся шкура встала дыбом? Я же пытаюсь вам помочь, черт побери!
На мгновение лицо Гароша стало не столь хмурым, но тут же снова ожесточилось. – Форкосиган, в этом месте вам больше делать нечего. Потрудитесь удалиться.
– Нет.
– Тогда я прикажу вас вывести.
– Тогда я вернусь.
Губы Гароша сжались в узкую полоску. – Полагаю, пристрелить вас я не могу, учитывая, кто ваш отец. Кроме того, известно, что у вас… проблемы с головой. Но если вы по-прежнему будете мне досаждать, я могу вас арестовать.
– По какому обвинению?
– Одного вторжения на закрытую территорию достаточно для годичного заключения в тюрьме. Полагаю, я смогу добавить к этому еще кое-что. Сопротивление при аресте – почти что точно. А парализовать вас я прикажу без колебаний.
«Он не посмеет». – И сколько раз?
– А сколько раз, вы полагаете, это будет необходимо?
Майлз процедил сквозь зубы: – Дальше, чем до двадцати двух, вы и сосчитать не сможете – даже если снимете сапоги, Гарош. – На этой пострадавшей от мутаций планете упомянуть лишнее число пальцев было серьезным оскорблением. И Мартин, и прислушавшийся секретарь наблюдали за накалявшимся обменом репликами с растущей тревогой.
Физиономия Гароша побагровела. – Ну, все. У Иллиана было размягчение мозгов, когда он вас увольнял – я бы отдал вас под военный трибунал. Сейчас же вон из моего помещения!
– Нет, пока не увижу Иллиана.
Гарош выключил комм.
Минутой спустя из-за угла появились двое вооруженных охранников и направились к Майлзу, который упрашивал дежурного попытаться еще раз вызвать секретаря Гароша. «Дьявольщина, он не посмеет… или?..»
Посмел. Безо всякого вступления охранники ухватили его под руки – каждый под свою – и потащили к дверям. Их не заботило, достают его ноги до земли или нет. Мартин тащился следом с видом до крайности возбужденного щенка, не уверенного, лаять ему или кусаться. Сквозь двери. Сквозь ворота. На тротуаре за внешней оградой Майлза поставили на ноги, едва не уронив.
Старший офицер сказал охранникам у ворот: – Генерал Гарош только что отдал прямой приказ: если этот человек снова попытается войти в здание, вы должны его парализовать.
– Есть, сэр, – откозырял старший охранник и беспокойно поглядел на Майлза. Майлз, залившись краской, судорожно глотал воздух, грудь его стиснуло от унижения и ярости. Охранники развернулись на месте и ушли.
В скудной, узенькой полоске сквера на противоположной стороне улицы стояли скамейки, с которых открывался вид на жуткую архитектуру здания СБ; сейчас, когда на улице сгустился знобящий туман, они были пусты. Майлза трясло; он перешел улицу и сел на одну из них, уставясь на дом, уже во второй раз нанесший ему поражение. Мартин неуверенно проследовал за ним и робко присел на дальнем конце скамейки, ожидая распоряжений.
Дикие видения рейдов тайного оперативника а-ля Нейсмит проносились в его мозгу. Он представил, как под его предводительством наемники в серой форме высаживаются, словно ниндзя, на штаб-квартиру СБ… чушь. Вот тогда его действительно пристрелят, верно? Презрительный смешок сорвался с его губ. Иллиан – единственный пленник, до которого Нейсмиту не дотянуться.
«Как посмел Гарош угрожать мне?» – бесился про себя Майлз. Черт, а почему бы ему не посметь? Свихнувшись на том, чтобы его оценивали исключительно по его собственным заслугам, Майлз сам посвятил последние тринадцать лет тому, чтобы опустошить лорда Форкосигана. Он желал, чтобы в нем видели его самого, а не сына своего отца, не внука своего деда, не потомка одиннадцати поколений всех прочих Форкосиганов. Он так упорно старался, что нечего удивляться: ему удалось убедить всех и каждого, даже самого себя, что лорд Форкосиган… не в счет.
Нейсмит был одержим идеей победить любой ценой и чтобы его победу видели все. Но Форкосиган… Форкосиган не может сдаться.
«Это не совсем одно и то же, верно?»
Не сдаваться – это семейная традиция. В прошлом лордов Форкосиганов закалывали, стреляли, топили, топтали и сжигали заживо. Совсем недавно и весьма впечатляюще одного из них разнесли взрывом чуть ли не напополам, затем заморозили, оттаяли, зашили и снова вытолкали – шатающегося, словно в стельку пьяного, – в жизнь. Майлзу стало интересно, не было ли легендарное упрямство Форкосиганов отчасти капризом фортуны – однако везением или нет, он сказать не мог. Может, один-двое из них на самом деле и пытались сдаться, но упустили свой шанс, как в той байке о генерале, чьими последними словами по легенде были: «Не волнуйтесь, лейтенант, противник никак не сможет вдарить по нам при…»
Про Дендарийский Округ шутили: некогда его жители хотели бы сдаться, но не нашли ни одного достаточно грамотного, чтобы разобрать цетагандийское предложение об амнистии, так что в растерянности им пришлось сражаться до победы. «Во мне больше от горца, чем я думал.» Мог бы и раньше заподозрить это за человеком, которому втайне нравится вкус кленовой медовухи!
Нейсмит мог доказать что убил Форкосигана. Он мог ободрать с маленького лорда все привлекательные человеческие качества, до самой основы, до голого камня дендарийских гор, холодного и бесплодного. Нейсмит присвоил его энергию, отнял время, смелость, ум, заставил его голос звучать еле слышно, украл даже его сексуальность. Но с этой точки даже Нейсмит не может продвинуться дальше. Горец, бессловесный, как его скалы, не знает, что такое «уйти». «Я тот, кому принадлежит Форкосиган-Вашный.»
Майлз откинул голову и захохотал, ощущая открытым ртом металлический привкус моросящего дождя.
– Милорд? – обеспокоено позвал его Мартин.
Майлз откашлялся и потер лицо, пытаясь стереть диковатую улыбку. – Извини. Просто я только что понял, почему до сих пор не собрался привести свою голову в порядок. – А он-то думал, что хитрец – это Нейсмит. Последний Бастион Форкосигана, а? – Это вдруг показалось мне таким забавным! – На самом деле смешно. Подавив очередное хихиканье, Майлз поднялся.
– Вы ведь не собираетесь опять попытаться туда войти, а? – с тревогой спросил Мартин.
– Нет. Не тотчас же. Сперва в особняк Форкосиганов. Домой, Мартин.
Он еще раз принял душ, чтобы смыть с себя утренний налет дождя и городской копоти, но главным образом – чтобы соскрести противный, непрекращающийся запах позора. И еще ему пришел в голову обычай крещения, принятый у народа его матери. С полотенцем вокруг талии он облазил несколько гардеробов и шкафов и выложил одежду, чтобы посмотреть, все ли в порядке.
Свой мундир Дома Форкосиганов он не надевал уже несколько лет, даже на День рождения императора и на балы в Зимнепраздник, изменяя ему ради, как тогда ему казалось, более высокого статуса настоящей военной формы Имперской Службы, парадной зеленой или дворцовой красно-синей. Он разложил коричневый мундир на постели – пустой, без украшений, словно сброшенная змеиная кожа. Проверил швы и серебряную вышивку форкосигановских эмблем на вороте, погонах и рукавах на предмет повреждений и потертостей, однако прежде, чем убрать мундир в шкаф, какой-то дотошный слуга вычистил и прикрыл его чехлом, поэтому тот был в отличном состоянии. Темно-коричневые сапоги, извлеченные из специального мешка, по-прежнему мягко поблескивали.
Графам и их наследникам, ушедшим в почетную отставку с действительной Имперской службы, по старому обычаю дозволялось носить на фамильных мундирах военные награды, в знак признания официального и исторического статуса форов как… что там была за сумасшедшая фраза? «Мускулы Империи, Правая Рука Императора»? Но никто никогда не называл форов «Мозгами Империи», сухо отметил Майлз. И как это случилось, что никто не провозгласил себя, скажем, «Желчным Пузырем Империи» или «Императорской Поджелудочной Железой»? Некоторые метафоры лучше не изучать, а оставить так.
Майлз ни разу еще не надевал одновременно все накопившиеся у него знаки отличия. Отчасти потому, что четыре пятых из них имели отношение к засекреченным операциям, а что за удовольствие носить награды, о которых не можешь рассказать никакой доброй истории? А отчасти потому… а почему? Потому что они принадлежат адмиралу Нейсмиту?
Майлз церемонно разложил все свои награды на коричневом кителе в должном порядке. Знаки невезения – как тот, что Форберг только что получил за ранение, – заполнили целый ряд и еще часть следующего. Самая первая его медаль была от верванского правительства. А самая последняя высокая почесть с некоторым запозданием прибыла почтой со скачковым кораблем от благодарных мэрилакцев. Он любил тайные операции; благодаря им его заносило в столь странные места! Он выложил не больше и не меньше, как