Ах да, он же закрыл дверь… чтобы никто не мешал им… и сейчас они зашли так далеко в сад…
– Давай вернёмся, – попросила Шепсет.
– Нет, прежде расскажи мне, – настойчиво проговорил Рамсес, жёстче, чем когда-либо, хотя в следующий миг добавил теплее: – Прошу тебя. Ты всегда говорила, что боишься за меня. Что это – удар по всей нашей династии, и теперь я – самая близкая цель. Разве убийца отца, подобравшийся ко мне, возможно даже входящий в самое близкое моё окружение, не угрожает мне более?
– Нет, я не думаю, что… – тихо проговорила девушка. – Не думаю, что он… она бы стала…
– Кто?
– Прости меня, Рамсес…
Он обхватил её лицо ладонями, всё ещё нежно, но удерживая так, что девушка не могла отвернуться. Его взгляд заполнил собой всё.
– Я сумею принять любую правду.
Эта правда билась в ней, силясь вырваться наружу, а от острого чувства опасности перехватывало дыхание.
Искажённое лицо женщины в белых одеждах.
Кровь, капающая с кинжала… заливавшая собой всё…
«Ты не сможешь избежать того, что живёт внутри тебя. Но в час, когда придётся выбирать, выбирай мудро».
– Твоя мать Тия. Она нанесла удар.
Рокот голосов Той Стороны отступил. В этот миг сосредоточения истины тишина обрушилась на жрицу.
Во взгляде Рамсеса отразилось безумие. Нет, он не бросился обвинять жрицу во лжи или выплёскивать бессильный гнев – просто смотрел на неё, чуть отстранившись. А потом покачал головой.
Тишина осыпалась осколками.
– Ох, Шепсет…
Вдалеке она услышала лай Хека, которой отозвался Ветер.
Присутствие Владыки Усермаатра стало вдруг таким ярким и ослепительным, словно день сменился ночью.
И тогда Шепсет увидела… увидела…
32-й год правления Владыки
Рамсеса Усермаатра-Мериамона
За окном гремели празднества, но ему хотелось тишины. Мысли двигались медленно, нехотя, и разум словно онемел. Даже шевелиться не хотелось. Он отдал все свои силы последним ритуалам и заслужил этот отдых. Просто отдаться во власть целительных снадобий и провести этот день и последующую ночь без кошмаров.
– Отец, празднества скоро завершатся, – настойчиво повторял царевич. – Когда будет лучший день для ликования, как не сегодня? Наш народ должен быть уверен в своём будущем, в том, что на тебе династия не прервётся. Почему же ты так упрямо не желаешь объявить наследника?
Владыка Рамсес устало поднял взгляд, глядя на своего младшего сына.
Наследник уже был избран им и объявлен. Придёт время, и старший царевич вернётся, чтобы занять предназначенное ему место. Владыка не собирался назначать никого больше, зная, что в своём выборе не ошибся.
– Мой Владыка, – мягко увещевала Тия. – Твоё сердце скорбит по старшему сыну, но… твой народ ведь более не верит ему. И возможно, его уже даже нет среди живых…
– Довольно.
Прозвучало слабее, чем он хотел, но достаточно, чтобы оба замолчали.
– Отец, почему? Почему ты считаешь меня недостойным, как бы я ни пытался угодить тебе? Сколько бы ни делал для тебя и для наших людей…
Рамсес поднялся, глядя на сына сверху вниз, несмотря на изнуряющую усталость, охватившую его после ритуалов у алтаря Амона.
– Ты знаешь почему.
«Потому что я вижу твоё сердце».
Тия охнула, прижав пальцы к губам. Бедная женщина. Материнская любовь иногда так застит взор…
– Ты стареешь, становишься немощен. Неужели ты думаешь, что этого никто не видит? – прошипел царевич. – Твоё величие скоро останется лишь на стенах твоего Храма! Но вместо того, чтобы назначить преемника, ты цепляешься за свою власть, как…
Силы в руках Владыки было ещё достаточно. От пощёчины голова молодого Рамсеса дёрнулась, а из рассечённой губы пошла кровь.
– Устал льстить мне, мальчик? Пошёл прочь. Ради твоей матери я сделаю вид, что не слышал этих слов.
Во взгляде царевича отразилась ненависть, тёмная, как горизонт перед песчаной бурей. Обманчивая маска мягкости и невинности пошла трещинами. О нет, он никогда не был ни слабым, ни нерешительным, каким его считали другие. Его разум был остёр, как клинок, и хитрости ему было не занимать.
Владыка Рамсес знал это, как знал и то, почему именно вынужден был отправить старшего сына на дальние границы.
– Не хочешь объявить добровольно… значит, твоя смерть проложит мне путь!
Владыка был почти готов, опоздав лишь на доли мгновений, когда сын сдёрнул с петли на поясе ритуальный хопеш и бросился на него. Сила и молодость были на стороне царевича.
Но Владыка Рамсес, даже ослабленный недугом и снадобьями, всё ещё оставался воином, военачальником своего народа, управлявшим колесницей, натягивавшим тугую тетиву лука, рубившим врагов своей земли. Перехватив руку царевича, правитель вывернул её почти до хруста, заставляя выронить клинок. С силой ударил сына под дых и под колени, сбивая с ног. Поднял хопеш, нависая над царевичем. И теперь в глазах юноши, так похожих на глаза его матери, плескалась не только ненависть, но и страх.
Но не было ни капли сожаления.
– Нет, прошу тебя! – рыдала Тия. – Не убивай его. Не убивай нашего сына… пощади…
Владыка Рамсес не выпустил клинок, лишь крепче сжал рукоять. В его сердце уже не было жалости, и всё же он медлил сделать следующий шаг. Возможно, с годами он потерял решимость, а возможно, недуг в самом деле притупил восприятие.
Что-то ужалило его в плечо сзади, быстро, точно укус змеи. Владыка обернулся, встречаясь взглядом с Тией. Она смотрела на супруга распахнутыми глазами, беззвучно шепча «прости», и по лицу струились слёзы. С кинжала в её руке капала кровь…
Но это была такая пустяковая рана… жаль только, что она, именно она нанесла удар в спину…
Взгляд Тии вдруг метнулся выше, поверх его плеча.
– Нет… нет! – вскрикнула она.
Обернуться Рамсес уже не успел, захлебнулся собственной кровью. Рухнул на колени, заливая алым одежды своей женщины. Тело подвело его, оказалось вдруг таким хрупким и ломким. Жизнь угасала слишком быстро. Тия кричала, и лицо её было искажено страшным осознанием, болью – за него.
«Я бы простил тебя…» – хотел сказать Владыка, но сознание померкло.
И словно одного удара, рассёкшего горло, было недостаточно, его толкнули в спину, заставляя пасть…
1-й год правления Владыки
Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
«– Твои собственные разум и сердце могут стать угрозой на этом пути…
… Потому ты можешь оступиться и не услышишь его.
Сама запрёшь…
своё восприятие…»
Шепсет хватала ртом воздух. Как же сильно она ошибалась, как сильно! Внутри звенел крик Тии, а перед глазами стояло её лицо, искажённое мукой. И кровь, заливавшая белые одеяния, была не из раны, нанесённой ею вскользь, чтобы спасти сына.
Рамсес склонил голову набок, изучающе глядя на жрицу. В его лице и взгляде больше не осталось ни следа былой мягкости – он понял всё в тот же миг, когда Шепсет перестала заслоняться от правды. Когда перестала оправдывать каждый его жест и каждое решение. Когда увидела то, что не позволяло увидеть её собственное сердце.
Как и предупреждали жрецы.
Дело было не в том, что Владыка не желал говорить с ней.
Дело было в том, что она не желала услышать.
– Мать скорбела по нему. По-своему она всегда любила его, знаешь, – голос Рамсеса был почти скучающим. – Такое уж это чувство, любовь… парализует, словно отравленная стрела, в самый нужный момент. И, наверное, он любил её тоже, хоть немного, по-своему… если вообще хоть кого-то мог любить. Владыка Обеих Земель ведь не человек. Лишь сосуд для великой Божественной Силы, которым все восторгаются, которому поклоняются. Который обязан любить весь свой народ… и на самом деле не любит никого.
– Ты ошибаешься, – прошептала Шепсет.
Рамсес рассмеялся.
– Ах, ну да, тебе ведь перепала толика его великого чувства, Хекерет-Нэсу.
Теперь в этом титуле было презрение.
– А ты что же, завидуешь, что я стала его наложницей, а твоей – так и нет? – прошипела она ошеломляющую ложь, в которую верили в его свите.
И добилась своего – такая прямота молодого Владыку изумила. Прежде, чем Рамсес опомнился, Шепсет оттолкнула его, что было силы ткнула кулаком под дых и пустилась наутёк, не глядя, через сад.
Мёртвые вели её, подгоняя. Присутствие Владыки озаряло ночь, словно перед её взором стоял ясный день, а не кромешная темнота.
– Хека! – с отчаянием крикнула девушка.
Мысли лихорадочно заметались. Почему сейчас она не могла призвать ни Руджека, ни других? Вот уж кто дал бы ему отпор. Но возможно, Шепсет просто стала слишком…
… слишком живой…
Рамсес настиг девушку – силы в её ударе оказалось немного. Повалил на землю, подминая под себя. Шепсет постаралась вывернуться, гибкая, как кошка, но он схватил её за волосы, рывком поднимая на колени, прижимая к себе. От боли из глаз брызнули слёзы.
– Как жаль, – прошептал он. – Жаль, что мне ты оказалась не настолько предана, как ему… А я так ценю преданность, знаешь? Когда-то ведь именно я устроил для тебя лёгкую смерть. Понимаешь теперь, почему мать так настаивала на твоей вине? А я пожалел тебя, мою глупую влюблённую девочку, отчаянно преданную мне.
В тот миг Шепсет думала не о собственной глупости. И даже не о своей неуместной преданности, заставившей её прийти к Рамсесу, презрев все предупреждения и опасности.
Она думала о Нахте, который был с ней сквозь всё. И о том, что она так и не успела сказать ему…
Имя сорвалось с губ само с тихим всхлипом. Она зажмурилась, дрожа, когда Рамсес коснулся сухими губами её виска.
– Не знаю, какие силы защищают тебя, моя прекрасная… Знаю лишь, что от такого – как и говорил наш бальзамировщик – не оправился бы даже живой Бог.
Боль взорвалась алым заревом. Вой мертвецов захватил собой всё – скорбная песнь по их поверженной защитнице. Кровь хлынула из рассечённого горла, и почти со стороны Шепсет увидела, как её тело обмякло в погибельных объятиях Рамсеса.