А на другой день так и случилось. С первой же пролетевшей мимо машины крикнули:
— Победа! Победа!
И все почему-то повернулись к Усману.
Он смотрел вслед машине и разглаживал усы. Его пальцы заметно дрожали.
Усмана хлопнули по плечу и напомнили:
— Из-под земли.
— Что?
— Он уже забыл? А кто в госпитале шум поднимал, клялся: из-под земли все достану, но плов сделаю…
Все наперебой стали вспоминать фразы Усмана, повторяя их нарочно с акцентом.
— «Настоящий ферганский сделаю!»
— «Когда праздник — плов нужен!»
Усман растерянно оглядывал друзей.
— Казан нужен… Котелок такой большой, — бормотал он. — Рис нужен. Где брать его? Морковь! Тмин!
От этого перечисления Усман даже вспотел. И как только он необдуманно мог пообещать!
— Красный перец, баранина… — не мог остановиться солдат. — Разве можно достать? Откуда!
Все, не сговариваясь, хором крикнули:
— Из-под земли!
И весело расхохотались.
…Вскоре удивительный, редкий запах пополз по дворику. Солдаты одобрительно говорили:
— Все-таки затеял!
— Котел вот только не нашел. Переживает по-настоящему.
Вскоре Усман торжественно поднял крышку: плов был готов.
Наконец-то он посмотрел в сторону друзей и только хотел пригласить их с котелками, как взгляд неожиданно остановился на группе мальчишек.
Одного из них солдат узнал.
Повернувшись, Усман ушел в дом и потом вышел с целой грудой тарелочек. За ним шла женщина с добрым десятком ложек.
Усман подозвал мальчишек.
— Быстрее, быстрее… Ждать нельзя. Плов надо сразу есть… Победа!
Мальчишки несмело подходили, но, получив из рук солдата тарелочку с горкой какой-то необычной каши, усаживались на траве.
Хозяйка раздавала ложки.
К Усману подошел Иржи и протянул небольшой красный карандашик.
— Память!
Усман взял.
— Хорошо. Сегодня же домой напишу письмо этим карандашом. Ты вырастешь, приезжай тоже к нам. Узбекистан! Солнце! Фергана! Плов!
— Приеду! — пообещал Иржи.
…Он действительно приехал. Много лет спустя. Он ходил по Ташкенту и всматривался в смуглые лица.
Но почему-то он смотрел на молодых, на тех, кто был похож на солдата, предсказавшего конец войны.
Однажды Иржи невольно рассмеялся. В голову пришла очень простая мысль: ведь солдат должен постареть почти на двадцать лет!
Иржи со своими спутниками, молодыми чехословацкими специалистами сельского хозяйства, был и в Ферганской долине. Поздно вечером они сидели в саду колхоза имени Ленина. Перед ними стояли вазы с фруктами, над пиалами с чаем поднимался пар.
Потом вазы убрали, освобождая место для лаганов, больших, сохраняющих тепло блюд.
— Попробуйте плов! — пригласил агроном.
Иржи улыбнулся.
— Мне уже приходилось. У нас, в День Победы, солдаты делали плов. Угощали.
— О! — удивился агроном. — Я тоже делал плов в Чехословакии. Сразу после войны. И тоже угощал маленьких.
Иржи замер.
— Да вы ешьте, ешьте… Вкусно?
— Очень, — сознался он.
— Даже подарок там дали, — добавил агроном.
Иржи не мог дождаться конца ужина. Только тогда он решился спросить:
— Где тот подарок? От детей!
— Могу показать! Я его храню! Но это завтра.
С трудом засыпал Иржи. Ему вспоминались дороги, по которым двигались к Праге беженцы. Торопились. Знали, что, пока подойдут, родной город будет освобожден.
Утром рано пришел агроном. Поздоровавшись, он вынул из кармана сверточек и развернул его.
На Иржи смотрели черные пуговки глаз. Маленькая куколка была одета в национальное платье. Оно уже поблекло. Только глаза сверкали.
— Девочка одна подарила… — словно оправдываясь, произнес агроном. — Многое связано с этим подарком. Это было за Прагой…
— За Прагой? — зачем-то переспросил Иржи.
Подержав куколку на ладони, он осторожно вернул ее агроному.
Знакомые слова
Впервые я познакомился с югославами в начале 1945 года. На каком-то тихом украинском полустанке встретились наши эшелоны. К нам, выпускникам военного училища, бросились парни в защитных гимнастерках.
— Добар дан, друже!
Не нужно было переводчиков, чтобы понять это приветствие. Собственно, мы сами его перевели, обратившись к бывшим бойцам.
— Добрый день, товарищи!
Парни смотрели на нас с виноватой улыбкой. Мы поняли, в чем дело. Для них война была окончена, и они ехали учиться в Москву. Мы торопились в другую сторону, на запад.
Наше искреннее восхищение подвигами партизан и бойцов Югославии (а у многих из парней были боевые ордена!) сделали свое дело. Разговор стал шумным, горячим, хотя немного бессвязным. Мы спешили узнать о их жизни, а парни в свою очередь сыпали десятки вопросов о Москве, о советском народе, о делах на фронте.
Помню, к нам подбежал парень с книжкой в руках и гордо объявил:
— Вот… «Как закалялась сталь»!
Парень знал русский язык лучше других. У них в партизанском отряде был русский офицер, с которым парень и подружился.
— Его подарок, — показал книгу бывший партизан. — Скоро сам прочту. Обязательно сам.
Наш эшелон тронулся первым. Мы слышали добрые возгласы.
— Среджан пут, друже!
И снова мы перевели это приветствие, обращаясь к оставшимся у своих теплушек парням:
— Счастливого пути, товарищи!
…Я вспомнил эти события в поезде, когда он отсчитывал последние метры по венгерской земле, приближаясь к границе Югославии. И вот граница. Я вздрогнул от знакомого приветствия:
— Добар дан, друже!
По узкому проходу вагона приближался молодой пограничник.
Казалось, это был парень из эшелона. Я смотрел на знакомое лицо, знакомую улыбку.
Конечно, это другой человек! Со времени встречи прошло много лет. А пограничник так же молод, как парни, которые ехали в Москву.
Пограничник вновь улыбнулся и поднял руку к козырьку:
— Среджан пут, друже!
Поздно вечером мы были в Белграде. Город сверкал разноцветными огнями, которые отражались на свинцовой глади Савы и Дуная. Город, отдыхая после жаркого, рабочего дня, дышал спокойно, ровно. Уже утихал и центральный район — площадь Теразие. Машины мчались бесшумно, словно боялись потревожить блестящий, но сонный мир витрин. Все реже попадались прохожие. Город засыпал. Ведь ему нужно подниматься рано. Уже в шесть утра браться за работу.
Утром он особенно красив, белый город, полный солнца и зелени.
Белградом можно любоваться долго, не уставая, делая для себя все новые и новые открытия.
Но с лиц югославских товарищей пропадает улыбка, когда мы едем туда, где покоится прах героев Белграда. Трудно назвать кладбищем большой парк. Но в газонах утопают плиты с именами югославских и советских воинов. Их более двух тысяч, этих белых плит.
По аллеям гуляют белградцы. Здесь много и приезжих.
В колясках притихшие малыши. Может, и этим малышам передалось настроение взрослых?
Читаю на плитах имена освободителей Белграда. Имена сербов, хорватов, македонцев, словенцев, черногорцев.
С ними рядом плиты с фамилиями русских, украинцев, казахов, узбеков.
«Василий Михайлов, Герой Советского Союза», «Советски борец Каримов», «Степан Червенко»… А сколько плит с короткой надписью: «Непознати советски борец» («Неизвестный советский воин»). Имена советских солдат и офицеров, отдавших свою жизнь за освобождение Югославии и его сердца — Белграда, стали священными в полном смысле этого слова.
…Сгущались сумерки. Сейчас мы вернемся в сверкающий разноцветными огнями город. Сегодня он стал нам еще ближе и дороже.
Цветы, цветы, цветы… Мы проходим вдоль свежих красочных газонов.
У выхода с кладбища нас окружают школьники. Одной девочке я дарю цветную открытку.
— Это Валентина Терешкова.
— Терешкова! — восхищается девочка, широко открыв глаза.
— Ого! — удивляются мои спутники. — У тебя глаза, как у Валентины!
Девочка смотрит на открытку, потом на нас. Она не знает, что сказать. Такое сравнение, да еще при подругах!
Школьники провожают нас до машины. И снова звучат знакомые, чудесные слова:
— Среджан пут, друже!
Первый полет
Огромное дерево протянуло свои ветви над ущельем. Дерево было старым, крепким, гордым.
К нему нас и вела переводчица Миланка.
— Бои были короткими, — повернувшись, сказала она. — Фашисты не могли продержаться и одного дня.
Сверху был виден серпантин горной дороги. Мы уже поднялись за тысячеметровую отметку.
— Оккупанты мстили черногорцам там, внизу. Сжигали целые деревни, города…
Мы думали, что Миланка хочет нам показать с этой площадки, на которой возвышалось одинокое дерево, удивительную красоту Черногории.
А она показала дерево и дощечку на нем. Надпись до предела лаконична: «Миша». И дата гибели советского солдата: «5 апреля 1943 года».
Рядом с деревом холм, могила солдата.
— О нем много рассказывают. Бежал из плена, учил черногорцев воевать. Во всех деревнях о нем знают, — говорила Миланка.
К дощечке была прикреплена полевая звездочка. Та самая, какую солдаты носили на шапках и пилотках. Вероятно, эту звездочку советский воин хранил и в самое трудное время.
Тихо в горах, спокойно.
Неожиданно мы заметили почти у самого обрыва двух мальчишек. Они были так заняты своим делом, что не обратили на нас внимания.
Та торжественность, с которой ребята готовились запустить обыкновенный планер, говорила о многом. Так можно запускать только космические корабли. Отрывистые, четкие команды…
И наконец планер поплыл над ущельем.
Зачарованные мальчишки смотрели вслед ему, не двигаясь…
Старый мост
По стенам Калемегданской крепости ползут гибкие зеленые стебли. Из-за камней топорщится трава. Без них камни выглядели бы совсем мрачно.
Собственно, как они должны выглядеть? История у крепости довольно невеселая.
— Единственные уцелевшие остатки старого города… — говорит переводчица. — Но об этом можно узнать скорее изучая историю, чем исследуя стены. Каждый завоеватель, как правило, разрушал здесь все, что находил… Затем он строил другие укрепления, которые разрушались новым завоевателем.