— Мы столько не сделали.
— Вы тоже сражались.
— Олег Кошевой был солдатом? — неожиданно спросил Малек.
— Конечно. Настоящий солдат.
Он помолчал, вероятно, вспомнил прошлые тревожные дни, потом снова стал рассказывать о себе.
— Сейчас я живу на бульваре Анатоля Франса… Название этой улицы мы сохранили. Очень хороший писатель… Среди французских кинематографистов у нас тоже много друзей.
Малек сказал этим все о своем отношении к колонизаторам и к народу, к его культуре.
Не обошлось без традиционного вопроса о его будущих планах.
— Конечно, я еще мало работаю. Но хотелось бы сделать ленту о молодежи Алжира. Такие фильмы есть… Но я бы начал ленту с переулков Касбы, с мальчишек, которые оттуда бегают в школы, вниз, в центр города… Представляете…
Он рассказывал о пути героев своей будущей ленты. О пути в буквальном смысле слова. Мальчишка пробегает оживленную площадь у мечети-усыпальницы Сиди Абдерахмана и мечети Рыбаков… И дальше, мимо Алжирского университета и Национальной библиотеки…
— Представляете… Расстояние в восемь веков, тревожных, напряженных… А потом солнце… Много-много света… Как здесь…
Он задумался.
— Потом на экране появятся новые герои. Чуть старше… Они ищут в пустыне воду… Вам не доводилось там бывать? Рядом с колодцами вырастают рощи финиковых пальм. Я снимал уже… В поисках воды нам очень помогают советские специалисты…
Малек заметил, что режиссер поднимается, и поспешил закончить:
— Планы большие…
— Мы будем ждать ваш фильм…
Раздался резкий хлопок в ладоши.
— Танец называется «Всадники», — сообщил Малек. — Он совсем не воинственный…
Под бурную восточную музыку мчались всадники, сопровождая своего друга в соседнюю деревню в гости к невесте.
Понятное беспокойство
Несколько советских хлопкоробов стоят и с удивлением рассматривают «ватное» дерево. Плоды — продолговатые коробочки — почти уже созрели. Молодой африканец, понимая любопытство гостей, приподнимает плод, потом трясет за край своей вылинявшей рубашки: вот что дает дерево!
Председатель колхоза «Ленин юли» Букинского района Ташкентской области Ислам Борходжаев просит показать, как потом обрабатывается темно-сероватое волокно.
Они, гости и хозяева, сейчас обходятся без переводчика. Юноша смотрит на пальцы хлопкоробов, перебирающих волокно, и приглашает гостей к дому. Там, в тесной комнатушке, на земляном полу стоит ткацкий станок. Пожалуй, это название будет громким для столь примитивного орудия труда. Оно наследство прошлого. Вот такие «станки» и получила молодая республика Занзибар в январе 1964 года, когда был свергнут султан, изгнаны ставленники колонизаторов. Народ объединился в кооперативы.
Первое впечатление от острова такое, что он кажется райским уголком. Взметнулись вверх гордые кроны кокосовых пальм. Застыли плотные гвоздичные деревья. Широко раскинулись плантации кофе и какао.
Но вот близкое знакомство.
Кокосовые пальмы растут медленно и трудно. В небольшие ямки на морском берегу зарываются орехи. Росток пробьется месяца через четыре. Он будет хилым и капризным. Несколько раз в день его нужно поливать. Он требует соли, золы и, конечно, внимания. Года через три пальму можно будет пересадить на плантацию… Пройдут еще годы, и только тогда появятся орехи.
Разумеется, орехи собирают так же, как и в прошлых веках. С победным ритуальным криком юноши ловко взбираются вверх и рубят острым ножом «панга» стебли орехов.
На острове Занзибар есть и более капризные деревья — гвоздичные. Им нужны и свет, и жара, и влажность. И опять внимание. За год плотное, высокое дерево даст человеку килограмма три знаменитых ароматических специй. Только надо вовремя сорвать все нераскрывшиеся соцветия, мелкие, нежные…
Потом на приемном пункте отделяют бутоны от стебельков-цветоножек и сушат несколько дней.
Все делается руками.
Земельные участки мелкие, раздробленные. Обрабатываются они примитивно.
— Машин нет, — сразу же замечает Ислам Борходжаев. — Да на таких участках трудно развернуться и без машин.
— Конечно, нет! — Молодой африканец смущенно покачивает головой и вытягивает перед собой руки…
Возвращаясь из африканской поездки домой, Ислам Борходжаев часто вспоминал встречи на Занзибаре.
Позади остались чужие моря. И вот на рассвете в утреннем тумане показался долгожданный порт.
— Одесса! — Нет, Борходжаев не воскликнул. Он произнес название этого города-героя почти шепотом.
Я сразу понял, что с Одессой у него многое связано.
— Да… Здесь мне пришлось воевать. Я освобождал этот город.
Через некоторое время я снова встретился с Борходжаевым. Уже в Буке.
Вспоминали мы и о поездке в далекий африканский край. Ислам Борходжаев вернулся к разговору об экономике молодых кооперативов Занзибара.
— Читал, что в Москве учатся юноши и девушки с острова. Скорее бы они возвращались. Очень нужны там специалисты…
…Мне понятно беспокойство этого человека, который освобождал от фашистов Украину и Польшу, а сейчас руководит колхозом «Ленинский путь», где трудятся люди семнадцати национальностей.
Обелиск Независимости
К площади, расположенной недалеко от порта, пожалуй, сбегаются все улицы и улочки Дар-эс-Салама. Сжатые накаленными стенками притихших домов, они радостно вливаются в широкий простор.
На площади и пальмы выглядят величественно. Своей гордой осанкой пальмы пытаются обращать внимание только на себя. Но объективы фотокамер старательно ощупывают со всех сторон обелиск Независимости.
Нужно захватить не только его, но и пламя, и постамент с датой освобождения Танганьики: «9 декабря 1961 года». И конечно, африканцев, в ярких свободных одеждах.
У обелиска много юношей тоже с фотоаппаратами.
— Ухуру! Ухуру! — раздаются голоса.
На языке суахили это — независимость, свобода.
С короткого слова и начинается разговор.
Показывая на орденские планки нашего товарища, высокий парень, резко размахивая руками, старается узнать:
— Аскари? Аскари?
Слово «солдат» очень похоже на узбекское.
Обрадованные, что поняли парня без переводчика, мы киваем.
— Да, да!
Парень приглашает нашего товарища сфотографироваться у обелиска Независимости, на ходу отрывисто сообщает другие понятные слова.
— Москва — Ленин…
Отступила, примолкла яркая толпа. Видно, этого парня здесь уважают.
Через минут пять мы узнали, что он студент и… поэт. Он читает стихи. Тут уж без переводчика, к сожалению, не обойтись.
Парус поднимая, торопись страна.
Торопись от прошлого, от цепей и сна.
Танганьика — это значит «парус в саванне». Торопись с таким народом, молодая страна! Торопись! Мы тоже желаем тебе добрых попутных ветров…
Африканцы прощаются с нами.
— Аскари! — уважительно повторяет юноша.
Наш товарищ смущенно оглядывается и, наконец поняв, в чем дело (он один завладел вниманием молодежи!), начинает указывать на спутников.
— Аскари, аскари!
Да! И поэт Захиджан Абидов, и председатель колхоза Ислам Борходжаев, и многие другие защищали свою Родину.
Растерянный юноша переводит взгляд с одного, на второго, на третьего…
Такой встречи он не ожидал! Опомнившись, парень становится рядом с нами.
…Торопливо щелкают фотоаппараты.
Тропический ливень
Атлантика не скупится на тучи… Они рождаются неожиданно, плотные, серые, будто волны у Зеленого мыса. И не скажешь, что тучи ползут или плывут. Достаточно нескольких минут, как небо, недавно голубое, пронизанное солнцем, темнеет, тяжело повисает над землей.
Становится совсем душно.
Для Ахмедова этот сезон дождей уже не первый. Ахмедов научился вовремя переходить на ту сторону улицы, где больше домов с «козырьками». Ливень начинает метаться по навесам, словно отыскивая хотя бы незначительную щель. Потом ливень выдыхается. Устало падают последние, крупные капли. И вновь тишина. Вновь голубое небо. Только надолго ли…
Когда Ахмедов летел сюда, то в самолете услышал о температуре: двадцать восемь градусов. Вот тебе и Африка… Один из жарких месяцев в Гвинее!
У трапа Ахмедов невольно провел платком по лбу.
— Тепло?
Встречал главный инженер. У него эта привычка осталась с давних пор — прищурить глаза, спросить о чем-нибудь, а потом здороваться, шумно хлопая ладонью по плечу.
— Здесь совсем другие градусы… Влажность, брат… Экватор рядом.
После этого вступления главный инженер будто впервые увидел Ахмедова.
— Явился, черт! — И он обрадованно обнял друга. — Ну, с приездом, с приездом…
Те же сильные руки…
Главный инженер, наверное, сам ощутил, что плотная модная рубашка мешает Ахмедову даже дышать.
— Поедем домой, и все нейлоны ты выбросишь… Гибель с ними.
В этот вечер они долго бродили по темным улицам Конакри. Ахмедов не ожидал, что так будет выглядеть столица, пусть небольшого, молодого государства. Только в домах, где находились правительственные учреждения, сверкали лампы дневного света.
Город, казалось, был пропитан влажностью.
— В Москве шел снег… — напомнил Ахмедов. — Вчера…
— Снег? — переспросил главный инженер. — Да… Удивительная штука — снег…
Сам он с Волги. Был хорошим лыжником.
— Снег… — Главный инженер посмотрел на туфли, покрытые рыжеватым налетом. — Бокситы… Даже в городе дают о себе знать… А разрабатывать по-настоящему пока нет сил… Колонизаторы не строили электростанций. А без энергии, просто руками, многое не сделаешь…
В городе хозяйничала буйная растительность. Деревья, кустарники, цветы пробирались сюда из джунглей, пристраиваясь, кто как может.
Баобаб стоял величественный, упираясь ветвями в крышу соседнего дома. Еще одно усилие, и он снесет ее…
По каменной стене ползли самые нежные цветы — орхидеи… Они дышали влажным, солоноватым воздухом, были довольны и сыты.