Ливень загнал инженеров под навесы. Тогда-то Ахмедов и получил первый урок немудреной науки, как держать себя в сезон дождей. Они перебегали от здания к зданию по центральной улице, мимо хорошо освещенных витрин. Здесь был район агентств авиационных компаний. Милые стюардессы улыбались с реклам, приглашая посетить дальние города.
Инженеры присели на выступ одной из витрин, а потом, оглянувшись, захохотали.
— Сразу домой потянуло?
За стеклом была реклама… Позолоченные купола Василия Блаженного… Синева Байкала…
Закрытая на ночь контора «Аэрофлота» со своим нехитрым убранством помогла вспомнить о многом…
— А помнишь, как ты заявился на стройку? Еще в гимнастерке, сильный, молодой. Говорил, что можешь выполнить любое задание.
Ахмедов тоже смеялся…
— Но строгий техник целый допрос учинил…
— Как же. Протягиваешь руки ко мне и утверждаешь: все сделаю.
— Так считал… Бывали сложные задания… Награждали за их выполнение.
— Вот это меня испугало… Надо было снова учиться, как школьнику. Надо добиваться новых наград.
— Не подвел? — продолжал смеяться Ахмедов.
— Не подвел… — серьезно сказал главный инженер. — Работал, учился… — И подумав, твердо заключил: — Нет, не подвел.
Мимо пробегали крепкие подростки… А ливень хлестал и хлестал…
…Снова сезон дождей встречает Ахмедов. Почти два года прошло с того памятного вечера, а каждый раз, проезжая по центральной улице, он с нетерпением ожидает здание с витриной «Аэрофлота».
Осман чувствует это и сбавляет скорость. Настроение у советского инженера самое подходящее, чтобы снова поговорить о Москве, о России, о том, как инженер был солдатом.
— У нас в деревне не верят, что вы были солдатом.
Ахмедов пожимает плечами, улыбается.
— Как же мне доказать?
— Можно доказать. Вы можете… Просто в деревне всегда видели других солдат… Совсем других. Страшных людей.
Потом снова начинается разговор об электрических станциях.
— То, что мы сделали здесь, — говорит Ахмедов, — только начало. Дизельные станции — не выход из положения.
Он рассказывает о тарахтящих движках, о мигающих лампочках.
— Значит, и у вас так было?
— Конечно, Осман. С этого начиналось.
— И я смогу строить?..
— Конечно… Научился же машину водить.
Осман мчится с подчеркнутой лихостью. Иногда даже проскочит нужный поворот… Потом долго молчит, старается не смотреть на советского инженера. Ему не по себе за украденное время. Оно так дорого. Это Осман видит, знает…
Не зря расспрашивал Осман советского инженера о всех мелочах. Хотелось сделать что-нибудь приятное, доброе… Наконец осмелился и предложил:
— Побывайте у нас в деревне.
Он боялся, что инженер раздумает, и торопливо добавил:
— У вас же праздник… Новый год… Я подсчитал…
Ахмедов рассмеялся.
— Ну, что ж… Поедем…
Они сделали только одну остановку у станции Пастера. Нельзя было проехать. Молодой врач обиделся бы. Станция недавно получила электроэнергию и теперь может, как говорит врач, развернуться…
Он знает русский язык, учился в Москве и очень любит Ахмедова. Во время остановки под проливным дождем врач вытаскивает из клетки полусонную змею и долго, горячо объясняет инженеру о целебных свойствах яда.
У деревни машину встречает веселый разговор тамтамов… Двенадцать конусообразных хижин сразу пустеют. Все жители выбегают навстречу.
Осман улыбается. Он знает, с какой завистью на него смотрят земляки. Особенно мальчишки. А что будет, если он вдруг заявит, что уезжает в Страну Советов учиться!
Ахмедов сидит рядом со старейшиной под навесом. А на площадке, не обращая внимания на ливень, рождается танец. Тамтамы горячат юношей и девушек…
И трудно сказать, кто устанет быстрее…
Вспыхнули факелы, освещая счастливые лица…
Обретенное счастье
Ступеньки спускаются к морю. Десятки лет соленая вода хлестала по крепким камням. Остались следы — извилистые морщинки да оспинки. Почерневшая от времени тяжелая металлическая дверь сейчас открыта.
Мы выглядываем, щурясь от яркого солнца и сверкающего моря.
Эту дверь открывали обычно ночью. Гремя цепями, шли рабы. Их торопливо усаживали в шлюпки, чтобы до рассвета переправить «живой груз» на корабль.
Сколько по этим ступенькам прошло человек? «Дом рабов» был построен в 1776―1778 годах. Сохранились данные, что только за десять лет, с 1783 по 1793 годы, рабовладельцы вывезли с острова Горэ свыше 330 тысяч африканцев.
Остров Слез, как его еще называют в народе, находится в нескольких километрах от Дакара. Сейчас от сенегальской столицы ходят моторные лодки. Они привозят многочисленных туристов. Остров Слез небольшой по размеру. Его можно без труда обойти пешком. Пыльные дворики, несколько современных зданий, мечеть и католический костел. На стене костела прикреплен листок: «Дорогие посетители, своими пожертвованиями помогите восстановить историческое здание, в котором тысячи людей обретали счастье».
О каком счастье идет речь? Оказывается, иногда рабов перед отправкой за океан подвергали массовому обряду крещения…
Пригнувшись, молча туристы обходят каменные мешки «Дома рабов». Здесь теперь размещается музей. В камеру (семь шагов в длину) набивали до восьмидесяти человек. В стенах торчат тяжелые кольца. Через них проходили цепи, к которым приковывали людей. Были камеры для женщин, отдельно — для девушек, для детей. Бегство с острова Горэ исключалось. Кроме охраны были еще цепи, бурное море, акулы. Все экспонаты музея — это колодки, наручники. Служитель поднимает и гремит старым, теперь уже безобидным, железом. Весело предлагает примерить наручники. Он неплохо говорит по-французски. Его рассказ переводит сотрудница Советского культурного центра в Дакаре Мухаббат Абдуллаева. Мы понимаем, что ей не терпится расспросить нас о родном Ташкенте, но нещадно эксплуатируем, задаем новые и новые вопросы. К Абдуллаевой приходит помощь — бойкая девочка лет восьми-девяти, дочка служителя музея. Она появилась совсем неожиданно и, почувствовав на себе внимание, ловко повернула разговор в нужное русло. Ее интересует Советский Союз, советские школьники. И расскажите, пожалуйста, о Советской стране.
А можно ли ей поехать учиться в Ташкент?
— Сейчас многие учатся… — говорит Абдуллаева. — Уже даже вернулись в Дакар.
— На доктора? — уточняет девочка.
— И на доктора можно… Вот тоже врач…
Девочка с уважением смотрит на одну из наших спутниц.
— Настоящий врач? — удивляется школьница.
— Самый настоящий…
Разговор прерывает звонок. Недалеко от «Дома рабов» находится школа. И там, вероятно, перемена окончилась. Девочка приглашает в школу. Мы идем за ней и не слышим, как служитель складывает поржавевший металл в ящик.
Совсем рядом звенит, надрывается колокольчик.
В классе один из мальчишек стремительно подвигается и уступает мне место за партой.
Учитель старается быть строгим, начинает урок.
Ребята слушают невнимательно, разглядывая неожиданных гостей. Мальчишка вытаскивает тетрадь и открывает ее. Между страницами лежит вырезанный из газеты портрет Юрия Гагарина…
Я понял, что эта тайная и большая мечта… И ему нужно сразу, немедленно с нею поделиться: ведь гости, конечно, зашли ненадолго.
Я дарю мальчишке значок… Космический корабль…
Молодой учитель, не выдержав, подходит к нам. Оказывается, он совсем не строг. И глаза у него горят так же, как у маленьких учеников.
Конечно, ему тоже надо подарить значок…
Воздушные шары
С башни Сиагрем открывается живописный вид на знаменитый Ниагарский водопад. Полюбовавшись с 32-этажной высоты водяным каскадом, посетители спускаются в ресторан.
Из широких окон ресторана тоже видны водопад, американский берег, проспект, стоянки разноцветных машин, бассейны, отели. Много красок. Таких же ярких, как в Монреале на выставке ЭКСПО-67, особенно на острове развлечений ля Ронд.
Собственно, в этом году красочно выглядели и другие города, в которых нам пришлось побывать. У Канады был праздник. Города убраны, расцвечены флагами и флажками с эмблемой — знаменитым кленовым листом.
Мы любуемся яркой картиной, делимся впечатлениями.
С краской, показным весельем связаны и неожиданные встречи.
На одной из улиц Монреаля с нами познакомился продавец шаров.
— Из Ташкента? — переспросил он. — Я бывал там. Давно. В годы нэпа.
Колючие глазки внимательно осматривали нас.
— Я, конечно, уехал вовремя, — сознался продавец. — Я был очень богат.
Я посмотрел на его шары.
— Как видите, живу… — засуетился он. — Имею свое дело.
И вдруг он заговорил зло, откровенно.
— Я даже не уехал. Началась война. Я сразу перешел к гитлеровцам.
— Не получилось? — просто спросил мой спутник, монтажник Мамаджан Саидов.
— Что? — не понял продавец шаров.
— Вернуться к нам…
Руки у продавца тряслись. Эта дрожь передавалась шарам. Они странно вздрагивали в воздухе.
Продавец не знал, что сказать. Он был не рад начатому разговору. Он помнил о нас, о нашей победе уже много лет. Вероятно, ожидал случая хотя бы высказаться вслух, бросить нам в лицо несколько злых слов.
И это не получилось…
Продавец хотел казаться счастливым, обеспеченным. Он кивнул на витрины богатых магазинов, на праздничную улицу.
— Так живем…
А мы смотрели на легкие шары.
Шары тоже были яркие и руки в краске. Руки продолжали дрожать.
Мы ушли, оставив этого человека с его бессильной злостью на шумной, чужой улице.
Другая, странная встреча произошла недалеко от Монреаля, в индейской резервации, куда устремляется поток туристов.
В резервации есть окруженная пошатнувшимся деревянным частоколом лужайка с вигвамом. Зрители располагаются на бревнах, заменяющих скамейки. Перед зрителями танцуют женщины и дети.
Щелкают фотоаппараты… Как же! Нужно заснять настоящих индейцев.