I
А. Ревичу
Легко ль чужой язык перелагать?
Не речь – настрой души неодинаков.
Легко ль на плечи гордые поляков
Российские рубахи надевать?
Словарь славянский славен, словно рать,
Но древний Суздаль не похож на Краков.
Без всяких сроков и сановных знаков
Легко ль дружину дружбы собирать?!
Две стороны единого удела,
Двойное торжество святого дела
И тяжесть двуязычья для руки…
О непосильный груз сердечной дани!
И русский шлет ясновельможной пани
В небытиё две страстные строки.
II
Жизни собственной легка ль маета?
Тесно в сердце, как в дорожной котомке.
А быть может, не поймут ни черта
После смерти эти люди – потомки.
Ведь в мешке не покупают кота.
А в столе, не то, что в книге, – потемки.
И к плечам твоим приладит мечта
Вместо крылышек бумажных – постромки.
Только кто-нибудь потребует вдруг
Твой восторг, твою любовь и недуг,
Краткость слов твоих и строчек протяжность.
И покажется обычной тогда
Сладость горького от века труда,
Невесомой биографии тяжесть.
III
Кто по национальности Верлен?
Сегодня, изменив язык и почерк,
Как и его беспечный переводчик,
Свершает он невиданный обмен.
Какой обман – забвение и тлен!
Гребет трудолюбивый перевозчик,
Взрезают воды Стикса весла строчек,
И мысль доносит память общих ген.
И обретают общий ритм сердца,
И вдруг привычность своего лица,
Как в зеркале, в чужом лице находишь.
Великому не надо доброты,
К нему приникнув, вырастаешь ты:
Творя себя, другого переводишь.
Мир вашему праху
Мир вашему праху!
Те, кто умер в своей постели,
Те, чьи кости в земле истлели,
Те, чью голову положили на плаху!
Душам, отданным страху,
В долгоживущем теле,
Всем тем, что выжить сумели —
Мир вашему праху!
Вечность часто короче недели…
Столько сделать все не успели!
Мир вашему праху!
Не оракул я и не знахарь…
Воин, зодчий, палач и пахарь
Мир вашему праху!
Мель
Не милостыни – милости молю,
Бессмысленно взывая к добрым людям.
Мы слишком просто говорим: «Люблю»,
Хоть знаем, что непостоянны будем.
Но ближним я раздумывать велю —
Тогда мы дальних, может, не осудим.
Нам глубина нужна, как кораблю,
Тогда и мы куда-нибудь прибудем.
Но тем, кто правит, только канитель
Промеривать, где глубина, где мель,
Мужицкими холеными руками.
А если мель – то ни к чему промер:
История оставила пример,
Как пользоваться можно бурлаками.
Земной рай
Ах, рай земной! Прекрасная юдоль,
Поскольку нет теперь иной юдоли.
Но кто-то отдавил мою мозоль,
И нет в аптеках средства от мозоли.
Старались мыло запасти и соль,
Когда старухи о беде мололи.
Нет у меня беды. Есть только боль.
Зато в аптеках средства нет от боли.
А прокормиться можно бы пока:
Есть хлеб и даже пачки молока,
А иногда – глядишь – подбросят мяса.
Коровушки не снизили удой…
И все же, как перед большой бедой,
Уже пора готовить нам припасы.
Цивилизация
Муравьиных не счесть формаций,
Но, эпохи в генах храня,
Столько бывших цивилизаций
Муравьи несут для меня.
И для новеньких популяций,
Муравьиных прав не тесня,
На одной из безвестных станций
Я отдам эстафету дня.
Все проходит – фижмы и тульи…
Но заметьте – мы строим ульи
По подобию городов.
И, когда воцарятся пчелы,
Позабудут, как все учел он
Этот пасечник – САВАОФ!
Старая большевичка
Не книга жизни – только предисловье,
Миг радости – и вечная печаль.
Страницы первых глав пропахли кровью,
Там, что ни строчка, – то свинец, то сталь.
Но вновь кладет газеты к изголовью.
Свинца вдохнет – и снова станет жаль,
Что где-то, кто-то жертвует любовью,
И вновь она с тревогой смотрит вдаль.
И в даль грядущего, и в даль былого,
Но ничего не переделать снова,
Недаром стал всесилен человек.
Все грезила о перестройке мира.
Есть на Арбате у нее квартира —
Арбата хватит ей на краткий век.
Оловянные солдатики
Нет чинов и нет наград,
Но мои команды святы.
Так раскрашенных солдат
Муштровала я когда-то.
Песни петь учила в лад,
Разъясняла, что им свято.
И ходили на парад
Оловянные солдаты.
Пели бодро на параде,
Что чужой земли ни пяди
Получить мы не хотим.
Шли мы оловянным маршем,
И в цветном бездумье нашем
Путь наш – неисповедим!
Присказка
Может, плыть кораблю,
Может, швартоваться,
Может, говорить: «Люблю»,
Может, притворяться.
Может, жизнь загублю —
Нет нужды стараться,
Может быть, во хмелю
Буду услаждаться.
Может – да, может – нет,
Невелик мой секрет,
Несложна задача.
Хмель, еда и табак —
Не Земля, а кабак!
Может, все иначе?!
«По Москве я блуждаю тенью…»
По Москве я блуждаю тенью,
Растеряв почему-то плоть…
Но не в силах я внять смиренью —
До сумы, до каторги вплоть.
И за днем все теряю день я,
И не могут меня смолоть
Жернова могучего тренья, —
В этом дух помогает хоть!
Руки в стороны, ноги врозь!
Спрячьте розги – пройдут насквозь.
Что мне сделается, скаженной?!
Сквозь людей прохожих иду,
Вижу все на свою беду —
Новостроящийся Блаженный!
Олимп
Мне, в общем-то, не привыкать
Все парадоксы объяснять
Логичною причиной.
Выкрикиваю в пустоту
Я сумасшедшую мечту,
Взываю: «Будь мужчиной!»
Нет, не простил Олимп измен,
Но исчезали боги
И совершали свой обмен
На новые чертоги.
Дорога – кладезь перемен.
Мне с каждым – по дороге.
Коль новый бог придет взамен, —
Я встану на дороге!
Странный проситель
Мне, словно божества, – слова,
Я не гожусь на роль просителя…
И плещется бассейн «Москва»
Там, где был храм Христа Спасителя.
А ты, осмыслив мир едва,
В себе провидишь победителя…
И плещется бассейн «Москва»
Там, где был храм Христа Спасителя.
Теперь я скромно говорю,
Что всем бассейн «Москва» дарю.
(О, москвичи! Меня простите ли?)
Но не отдам я никому
Мою суму, мою тюрьму,
Мой Китеж – ХРАМ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ.
Начало расплаты
НЕ по щучьему веленью —
По хотенью моему
Всенародному терпенью —
Всенародную суму.
Нам привычно это тренье…
Если терпишь – то забвенье
Почему-то… Почему?!
Я ни в чем не виновата,
Для меня живое свято,
И неведом мне азарт.
Плохо в мамонтовой шкуре…
Но сегодня в Байконуре
Состоялся новый старт.
Музей вечности
О бравой бренности на поле брани
Я почему-то слов не нахожу.
Ведь я всего лишь вечности служу,
А вечность – не предмет для собиранья.
Но, может, если приложить старанья,
(Об этом умозрительно сужу,
Хотя витриной умников ссужу), —
Собрать удастся звездное сиянье.
Всегда неполон будет каталог.
Но честь тому, кто хоть отчасти смог
Представить людям вечности частицу.
Но чтоб не спятил этот гусь с ума,
Я лучше объясню ему сама.
Что вечность в вечности – не сохранится.
«Вычеркивали строчки черной тушью…»
Вычеркивали строчки черной тушью,