(перевод с французского)
Шарль Бодлер(1821–1867)
Приглашение к путешествию
Дитя, сестра моя!
Уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем,
Где для любви – века.
Где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем,
И солнца влажный луч
Среди ненастных туч
Усталого ума легко коснется,
Твоих неверных глаз
Таинственный приказ —
В соленой пелене два черных солнца.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой,
И мы войдем вдвоем
В высокий древний дом.
Где временем уют отполирован,
Где аромат цветов
Изыскан и медов,
Где смутный амброй воздух околдован,
Под тонким льдом стекла
Бездонны зеркала,
Восточный блеск играет каждой гранью.
Все говорит в тиши
На языке души,
Единственном, достойном пониманья.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой,
В каналах корабли
В дремотный дрейф легли,
Бродячий нрав их – голубого цвета,
Сюда пригнал их бриз,
Исполнить твой каприз,
Они пришли с другого края света.
А солнечный закат
Соткал полям наряд,
Одел каналы, улицы и зданья,
И блеском золотым
Весь город одержим
В неистовом предсумрачном сиянье.
Там красота, там гармоничный строй,
Там сладострастье, роскошь и покой.
Фантастическая гравюра
На странном призраке ни признака наряда,
Одна картонная корона с маскарада,
Которая с его костлявым лбом слита.
Загнал конягу он без шпор и без хлыста.
И призрачный Конь Блед под призрачною тучей
Роняет пену с губ, как в приступе падучей.
Две тени врезались в Пространство. Путь открыт.
И вечность искрами летит из-под копыт.
Он поднял над толпой пылающую шпагу
И гонит по телам поверженным конягу.
Как домовитый князь, свершает он объезд
Погостов без оград, разбросанных окрест.
Почиют крепко там при свете солнц свинцовых
Народы всех времен – и сгинувших и новых.
Беатриче
В краю, лишенном трав и страждущем от жажды,
К природе жалобы я обратил однажды.
И, разум отточив острее, чем кинжал,
Холодным острием я сердцу угрожал.
В тот миг могильной мглой над самой головою
Нежданно облако возникло грозовое.
Порочных демонов орду оно влекло,
Глазевших на меня и холодно и зло.
Сто любопытных глаз впились в меня во мраке —
Так на безумного, толпясь, глядят зеваки.
Шепчась и хохоча в зловещей тишине,
Они злословили бесстыже обо мне:
«Вы видите вон там, внизу, карикатуру?
Безумец Гамлета задумал корчить сдуру!
Рассеян мутный взгляд, он немощен и нищ,
Не правда ли, друзья, как жалок этот хлыщ?!
Шут в вечном отпуске, комедиант без сцены,
Кривлянием себе набить он хочет цену,
И песней жалобной, десятком жалких слов
Он силится увлечь и мошек и орлов.
Нам, изобретшим все подобные уловки,
Он преподносит их в бездарнейшей трактовке».
Конечно (мрачная душа моя горда
И выше вознеслась, чем демонов орда),
Я отвернуться мог, божественно спокойный,
Но вдруг я разглядел в толпе их непристойной
Ее – которая в душе моей царит.
(И солнца не сошли с начертанных орбит!)
Смеясь моей тоске, отчаянью, невзгодам,
Она врагов моих ласкала мимоходом.
Виктор Гюго(1802 – 1885)
Оды и баллады
Сильф
Гроза обрушилась, шутя,
На беззащитное дитя.
– Откройте, – крикнул он, я голый!
«Ты, что жадному взору в окне освещенном
Вдруг предстала сильфидой в смирении скромном,
Отвори мне! Темнеет, я страхом объят!
Бледных призраков полночь ведет небосклоном,
Дарит душам покойников странный наряд!
Дева! Я не из тех пилигримов печальных,
Что рассказы заводят о странствиях дальних,
Не из тех паладинов, опасных для дев,
Чей воинственный клич откликается в спальнях,
Будит слуг и пажей, благодарность презрев.
Нет копья у меня или палицы быстрой,
Нет волос смоляных, бороды серебристой,
Скромных четок, меча всемогущего нет.
Если дуну отважно я в рог богатырский,
Только шепот игривый раздастся в ответ.
Я лишь маленький сильф, я дитя мирозданья,
Сын весны, первозданного утра сиянье,
Я огонь в очаге, если вьюга метет,
Дух рассветной росы, поцелуй расставанья
И невидимый житель прозрачных высот.
Нынче вечером двое счастливых шептали
О любви, о горенье, о вечном начале.
Я услышал взволнованный их разговор,
Их объятья мне накрепко крылья связали,
Ночь пришла – а свободы все нет до сих пор.
Слишком поздно! Уже моя роза закрылась!
Сыну дня окажи ты великую милость —
Дай до завтра в постели твоей отдохнуть!
Я не буду шуметь, чтобы ты не смутилась,
Много места не надо – подвинься чуть-чуть.
Мои братья уходят в цветущие чащи,
Открывают им лилии сладкие чаши,
Травы в чистой росе, как в вечерних слезах.
Но куда же бежать мне? Дыханье все чаще:
Ни цветов на лугах, ни лучей в небесах!
Умоляю, услышь! Ночи темные эти
Ловят маленьких сильфов в незримые сети,
К белым призракам, к черным владеньям влекут…
Сколько сов обитает в гробницах на свете!
Сколько ястребов замки в ночи стерегут!
Близок час, когда все мертвецы в исступленье
Пляшут в немощной ночи при лунном свеченье.
Безобразный вампир, полуночный кошмар,
Раздвигает бестрепетной дланью каменья
И могиле приносит могильщиков в дар.
Скоро карлик, весь черный от дыма и пепла,
Снова спустится в бездну бездонного пекла.
Огонек промелькнет над стеной камыша,
И сольются, чтоб в страхе природа ослепла,
Саламандры огонь и Ундины душа.
Ну, а если мертвец, чтоб от скуки отвлечься,
Средь костей побелевших велит мне улечься?!
Иль, над страхом смеясь, остановит спирит,
Мне прикажет от мирных полетов отречься,
В тайной башне мечты и порывы смирит?!
Так открой же окно мне, покуда не поздно,
Не вели мне отыскивать старые гнезда
И вторжением ящериц мирных смущать!
Ну, открой же! Глаза у меня, словно звезды,
И признанья умею я нежно шептать.
Я красив! Если б ты хоть разок поглядела,
Как трепещет крыло мое хрупко и смело!
Я, как лилия, бел, я прозрачнее слез!
Из-за ласки моей и лучистого тела
Даже ссоры бывают порою у роз!
Я хочу, чтоб сказало тебе сновиденье
(Это знает сильфида), что тщетны сравненья:
Безобразна колибри, убог мотылек,
Когда я, как король, облетаю владенья, —
Из дворца во дворец и с цветка на цветок.
Как мне холодно! Тщетно молю о тепле я…
Если б мог за ночлег предложить, не жалея,
Я тебе мой цветок и росинку мою!
Нет, мне смерть суждена. Я богатств не имею —
Их у солнца беру и ему отдаю.
Но укрою тебя я во сне небывалом
Шарфом ангела, феи лесной покрывалом,
Ночь твою освещу обаянием дня.
Будет сон этот нового счастья началом,
От молитвы к любви твою душу маня.
Но напрасно стекло мои вздохи туманят…
Ты боишься, что зов мой коварно обманет,
Что укрылся поклонник за ложью речей?!
Разве слабый обманывать слабого станет?
Я прозрачен, но тени пугаюсь своей!»
Он рыдал. И тогда заскрипели засовы,
Нежный шепот ответил нездешнему зову.
На балконе готическом дама видна…
Мы не знаем, кого удостоила крова, —
Сильфу или мужчине открыла она!
Великан
Даже облака в недоступном небе боятся, что я последую за моими врагами в их лоно…
О, воины! Рожден я был средь галлов смелых,
И Рейн переступал мой пращур, как ручей.
Меня купала мать в морях обледенелых,
И колыбель была из шкур медведей белых,
Поверженных отцом, сильнейшим из мужей.
Отец мой был силён! Но возраст сгорбил спину,
На лоб морщинистый легла седая прядь.
Он слаб, он стар! Увы, близка его кончина…
И трудно вырвать дуб и вытесать дубину,
Чтобы дрожащий шаг в дороге поддержать.
Я заменю отца! Хотя умрет он вскоре,
Он завещал мне лук, и дротик, и быков.
Я по следам отца пойду, осилив горе,
И если дуну я на дальний лес со взгорья, —
Дыханием сломлю столетний дух стволов.
Став отроком едва, я на альпийских кручах
Торил себе тропу в нагроможденье скал,
И голова моя тогда терялась в тучах.
И часто я следил полет орлов могучих,
И с голубых небес их прямо в руки брал.
Перекрывало гром в грозу мое дыханье,
Гасило молнии извилистый полет.
Когда резвился кит в бескрайнем океане,
Я ждал у берега моей законной дани
И доставал кита, создав водоворот.
Ударом удалым учился настигать я
Акулу в глубине и ястреба вдали,
Медведю смерть несли жестокие объятья,
Ломала рысь клыки, но лишь рвала мне платье, —
Мне причинить вреда укусы не могли.
Но отрочества мне прискучили забавы,
И устремлен теперь я к мужеству войны.
Проклятья плачущих, победный запах славы
И воины мои с оружием кровавым,
Как пробужденья клич, сегодня мне нужны.
Во мгле пороховой, в горячке рукопашной
Все, словно вихрь, войска сметают пред собой,
А я встаю один, огромный, бесшабашный,
И, как баклан в волну врезается бесстрашный,
Ныряю смело я в кровавый, мутный бой.
Потом иду, как жнец среди колосьев спелых,
И остаюсь один в поверженных рядах.
Доспехи – словно воск для великанов смелых,
И голый мой кулак легко пробить сумел их,
Как узловатый дуб в уверенных руках.
Я так силен, что в бой иду без снаряженья,
Одетые в металл, мне воины смешны.
Из ясеня копье не знает пораженья,
И волокут быки мой шлем без напряженья,
Когда они в ярмо попарно впряжены.
Ненужных лестниц я не строю для осады,
Я просто цепи рву у крепостных мостов,
Кулак мой, как таран, легко крушит преграды;
Когда в пылу борьбы мне ров засыпать надо,
Обламываю я ограды городов.
Но, как для жертв моих, и мой черед настанет…
О, воины! Мой труп не бросьте воронью!
Пусть гордый горный кряж моей могилой станет.
Когда же на хребты здесь чужестранец глянет,
Не сможет разглядеть средь многих гор – мою.
Послушай-ка, Мадлен
Любите же меня, покуда вы прекрасны.
Послушай-ка, прекрасная Мадлен!
Сегодня день весенних перемен —
Зима с утра покинула равнины.
Ты в рощу приходи, и снова вдаль
Нас позовет врачующий печаль
Звук рога, вечно новый и старинный.
Приди! Мне снова кажется, Мадлен,
Что, уничтожив зимний белый плен,
Весна оттенки пробуждает в розах…
Так хочет угодить тебе весна:
На вереск ночью вытрясла она
Цветное платье, вымытое в росах.
О, если б я овечкой стал, Мадлен,
Чтобы затихнуть у твоих колен,
Когда коснутся белой шерсти руки!
О, если б я летящей птицей стал,
Чтоб в бездне неба я затрепетал,
Призыва твоего услышав звуки.
Когда б я был отшельником, Мадлен,
Ко мне бы ты явилась в Томбелен
Для исповеди и для покаянья,
Свои уста приблизила б ко мне,
Шепча в благочестивой тишине
Про грех вчерашний девичьи признанья.
О, если бы я получил, Мадлен,
Глаз мотылька моим глазам взамен,
То в темноте я стал бы страстно-зорким,
И билось бы нескромное крыло
В прозрачное, но прочное стекло
Твою красу скрывающей каморки.
Когда выходит грудь твоя, Мадлен,
Из плена крепостных корсетных стен,
А черный бархат разомкнет объятья, —
Стесняясь неприкрытой наготы,
Торопишься простосердечно ты
На правду зеркала набросить платье.
О, если б захотела ты, Мадлен,
Ты воцарилась бы, как сюзерен,
Над преданностью слуг, пажей, вассалов.
В твоей молельне, радующей глаз,
Скрывал бы камни шелк или атлас,
Пышнее, чем убранство тронных залов.
О, если б захотела ты, Мадлен,
То не вербена или цикламен
Тогда твою бы шляпку украшали,
Тогда носила бы корону ты,
И вечные жемчужные цветы
На ней бы никогда не увядали.
О, если б захотела ты, Мадлен,
Дворец бы дал на хижину в обмен
Я – граф Роже, я – раб твоей причуды.
Но если хочешь, буду пастухом,
Вдвоем с тобою в шалаше глухом,
Как во дворце, я вечно счастлив буду.
Пьер Дэно(р. 1935 г.)
«зима взлет чибиса и небеас…»
зима взлет чибиса и небеса
и солнце зимнее и зимний воздух
под шепот ливня шелестит плетень
ручей цветущий прорастает в русло
наш дом в дремоте ночи напролет
меж близостью волны и близостью ненастья
лучи дождя надежные дороги
наперекор ветрам благодаря ветрам
а может быть благодаря морям
пишу стихи я как стихия неба
и строчки разорвут оковы слова
как птицы притяжение земли
«интимно бесконечен вечный берег…»
интимно бесконечен вечный берег
в галактике волны
и невесом песок как след дыханья
и тьма и мы как призраки сиянья
хрип ветра стон бездонности небес
полуслепых
призыв последний взгляд
сраженная вершина и молния зачавшая зарю
освобожденный обнаженный корень
одну ладонь с другой единый слил порыв
над морем чистота парит крыла раскрыв
и будет крик расти покой небес порвав
«тотчас падет туман…»
тотчас
падет туман
едва посмею
исторгнуть жест и взгляд и слово
изнутри вовне
на неподвижную страницу немую
даже для самой себя
смола
как лабиринт
и не сумею
преодолеть переплетенье пальцев
тумана этого и лабиринта
и тело
слитое
с другим реальным телом
отныне безымянно
недвижимо
непостижимо
«тьма всех ночей без сна…»
тьма
всех ночей без сна
сведет с ума
ее поток лишь врозь огнями вспорот
она ведет сквозь полустертый город
сквозь мысль
отсутствие и отрицанье
и сердце рвет предчувствие страданья
мысль меркнущую
перед толщей стен
в их сердцевине вязнущую прочно
бормочущую вздорно и неточно
ущербную поверженную в прах
и в дрожь
отсутствием и отрицаньем
предчувствием страданья
и страданьем
«запустенье впереди и сзади…»
запустенье
впереди и сзади
лишь одно дыханье где-то здесь
чей-то вздох по крайней мере есть в надписях
дрожащих
и напрасных
в прошлом в безвозвратности и вечном
запустенье
дуновенье ветра успокоившегося давно
разжимая и сжимая руки и в объятиях
сжимая снова
эту тяжесть
эту невесомость
в запустенье
непрозрачных стен
где у них
нет трепетного тела
отрешенности бесстрастной нет
«огни внезапно заалели…»
огни внезапно
заалели
и нам не одолеть бы их
на бакенах горящих
морскую даль пронзая жестким взором
не бросить вызов
но удержит зыбь
а свойства этой зыби неизвестны
она засасывает
укрощает
с туманом вместе безупречной пылью
и наготой
без горизонта стекол
с шагами
затоптавшими слова
и поступь
по пустыне
и в пустыне отверженности мрачные огни
«единственный размноженный единственный…»
единственный
размноженный единственный
велящий преступить препоны
шрамы
застывшие навеки волны улиц
в единственном стекле
а в недрах волн
безумный вызов
пространству четкому
и я такой далекий
от самого себя такой
далекий
словам уничтожающим
друг друга
малейшее движенье взгляд признанье
последнее и мне необходимо
все сызнова начать
«кто идет сюда…»
кто идет сюда
ты ли это
но никто
сюда не приходит и не может
прорвать
препятствий
и не я ли не ты ли жестоки
в этот час
против нас самих
соглашаемся
первый идущий
возвестит нам истину в слове
снимет маску и тяжесть плоти
этот холод
с тупым пристрастьем нас терзающий
уничтожая
и последний приют защиты
пядь земли между наших пальцев
пядь земли
и я неизменный но другой
меня не ищи ты
«буря…»
буря
брызги стекла
мятеж
клочья смеха
техцветье флага распростертого
безвозвратно над ликующим кликом дроздов
волны сотканы
из пурпурной
вечно-чистой голубизны
о приподнятая земля продолжающая вздыматься
смута
исступленье дыханья
в стоне моря
облученье
властью вещей
неизменней земли лучистой
невещественнее волны
«слово…»
слово
дитя в миллионах оттенков значенья
перебежит перепрыгнет
огонь
обжигающий только поленья
то обрушится искрами то вознесется как факел
даже в пепле оставшемся
тот же угасший огонь
сам себя пожирающий
в самосожженье
в душной толще грядущего
в легких обломках значенья
зачинается это дитя
зачинаемся мы
зачинается слово лишь в слове
живое мгновенье
«на острие…»
на острие
рождающихся жестов
всегда
блестящий мир
все то о чем молчим или кричим
рука
несет другой руке навстречу
и отдает и принимает дар
деяния в себе вмещают слово
сиюминутное
оно победоносно
оно идет
тропинкою судьбы притягивая все перспективы
их незапятнанность
и раскрывает значение мгновенья в продвиженьи
тропинкою судьбы
значенье каждой вещи
значенье нас самих
«мужчина спящий сном спокойным это…»
мужчина спящий сном спокойным это
и смысл согласия и суть рассвета
и женщина которая паря танцует
над землей и с ней заря
мужчина или женщина
интимно
с землей соединяют небеса
как радуга
в интимности всеобщность
ни ты ни я а воплощенье всех
в обширной истине
любые люди
любвеобильны
люди проникают
и проникаются
подобно нам
мы отраженье их
их робость радость
их край земли
одна из многих радуг
«извечно…»
извечно
здесь меня никто не ждал никто ко мне
конечно
не выходит
извечно возникаю одиноко
но
я не знаю из каких глубин
какого будущего
а в словах моих лишь плоть
которую терзают
когти
но раны никакой
или стенанья
или смятенья в горле но пространство
вторгается
в какое-то лицо
из вечности
«поля дрожат от предвкушенья жатвы…»
поля
дрожат от предвкушенья жатвы
рокочущим снопам
набухшим зернам слов
свершение
суля
из вековых глубин исторгнутым волнам
из тьмы
словесной к строчкам-жемчугам
венкам словосплетенья
речь обрести
веля
стирают немоту
мой путь и снег и пламя
и распластавшая пожар
земля
«почему земля…»
почему
земля
обречена то прошлому то будущему
и я оцеплен со всех сторон
погружаюсь наивно во тьму времен
погружаюсь
опять выплываю
плыву
и в неведенье снова живу
чтобы скоростью молнии овладеть
и забыть замереть охладеть
орошенная мной
бесконечна земля
погребенная
под
а земля в самом деле прекрасна
погружаюсь в нее покидаю ее не напрасно
продолжаюсь и продолжаю
«круговороты…»
круговороты
все более нежные
на самой границе ветра
нервы
водорослей или кружева
сотканы щедро
все больше и больше
все шире
аллеи поля прилистники пламени прорастающего
островами растениями песками густыми волнами гнездами
глиняными
их теплым дымом песчаными гнездами их пухом незримым
галоп травы
знамена плюща
корни
крадущие берега
утонувшие в вечном тумане
«меховые мосты моховые озера…»
меховые мосты моховые озера
заболонь
капля
за каплей
и кровь
каплет
заросли ежевики низкокрылые
к семени семя
заболонь
куст врастающий в куст
уголь тлеющих трав
брызги крови
а в скальных глубинах на вершинах колодцев заболонь
прорастающая в горизонт постепенно от дерева к дереву
следом новый прилив
все растенья вселенной
«парусников гордых лемеха высекают молнию…»
парусников гордых лемеха высекают молнию
в зигзаге видно очертание плеча
и роится
по вершинной воле
песенка мгновенная и абрис круглой словно яблоко груди
плавных бедер а по воле листьев песенка все звонче и живей
фраза к фразе
дополняет образ
теплых очертаний
живота где леса объединились вместе
где органный нарастает звук
вереска охапка светлячков
невод погружаемый все время
в волны золота
суровый лемех подтверждает нежность парусов
«Их поступь не слышна ни на мгновение…»
Мари Карлье
Их поступь не слышна ни на мгновение
и облик их скрывает сновидение
кустарник с перламутровыми иглами
и новорожденный незрячий свет
им колет пальцы те которых нет
носительницы воду принесли
источника иссякшего вдали
как те застывшие в молчанье капли
на кончиках нависших сталактитов
помедлив канут в жизнь мою в забвение.
Вода которую между ресниц коплю
и между букв слагающихся в имя
моей жены уснувшей
вода ладоней слившихся в объятии
здесь на опушке сна
вода на стеклах в окнах уснувшей комнаты
между раскатов бури.
Они с немым терпением идут по длинным улицам
мертвы пороги
завесы из иссушенной коры
стропила крыш леса без гнезд веселых
вода сгнивающая подо льдом поблекший образ.
На границе ветра утонет город остановит их
и губы приоткроются на миг
морской песок янтарь тысячелетний
глаза их где кончаются потоки
их щеки когда солнце пьет росу
и если льется дождь по их рукам груди
то создается замок на мгновенье.
Лишь на границе ветра пробужденье.
Круг горизонта как крыло в движенье
и синий жаворонок в миг полета.
Мимолетность
В городе, в его нимбе, выкованном из солнца, улицы бегут вдоль каналов, где светится тьма, цепляясь за престарелый плющ берегов, где свежесть становится дымом, выдыхаемым трюмами барж, укрываясь в тени подмышек, осязая свежесть груди; улицы обвивают полинявшим шарфом фасадов шею женщины торопливой; улицы, покачнувшись, протягивают грозе тополиную стройность, ноги танцовщиц, белизну молока в осиянной оправе черных чулок, и разбиваются на букеты стеклянных иллюзий, окрашенных цветом нарцисса: мои пальцы пробивают дорогу в пыли и пыльце среди хрупких яичных скорлупок на краю тротуаров, в мерцании, рядом с лужами после дождя, среди вывесок неугасимых, и гораздо больше дрожащих, чем ресницы в любовном экстазе; среди праздно гуляющих женщин, у которых медовые ноги, и пчелиные талии, и шиньоны, распростертые крыльями чайки, хотя крылья так часто жмутся к ее пепельно-серому тельцу и несытому животу; их походка создана наспех из разорванных кружев джаза; среди окон таких высоких, что мыльные пузыри облаков, проскользнув сквозь узор занавесок, проникают во тьму и молчанье покинутых спален – пробивают себе дорогу, чтобы строго окуривать серой; ей не терпится загореться, ибо я закрываю глаза: платье, мокрое от дождя, сохранив тепло ее тела, завладело телом моим на скрещенье бегущих улиц Триумфальной Арки и Танремонд, и я сплю, хотя в Лилль шагаю, в этот день – 18 мая 1961 года.
Франсис Карко(1886–1958)
Прощай
Этот жалкий кабак много лет
Осень долгим дождем убивает.
Я пришел, но тебя уже нет,
От страданья любовь убывает.
Я страдаю, когда ты ушла,
Я смеяться учился искусно.
Плачу я без любви, без тепла
И живу с той поры только грустно.
Ты хотя бы на память храни
Мое сердце, тоски неизбежность,
Ты храни эту древнюю нежность
И от ран почерневшие дни.
Грудь чужую осыплет мой смех,
Лаской губы чужие я встречу.
Их зубами своими помечу…
Все равно ты прекраснее всех.
Полночь
В переулке пустом,
Занавешен дождем,
Ждет гостей дом свиданий.
Плач полночных часов,
Словно скрипнул засов
В глубине сонных зданий.
Кто крадется тайком
Здесь, в ненастье таком?
Тени двух ожиданий…
В переулке пустом
В ночь небесных рыданий.
Морис Фомбёр(1906–1981)
Эта красотка весна
Эта красотка весна
Из дому гонит девиц,
Эта красотка весна
Солнцем озарена:
Девушке пара нужна,
Парень в кадрили как принц…
Нежно скрестила пути
Юных парней и девиц
Эта красотка весна
Солнцем озарена.
Эта красотка весна —
Времени капля одна,
Очень красива весна —
Недолговечна она.
Песня о красавице
Под деревом в цвету
Красавица сидит,
Красавица грустит —
Возлюбленного нет,
Возлюбленного нет, —
Никто не защитит.
Под деревом в цвету
Ей студит сердце снег,
Ей студит сердце снег,
Белеет на лету.
Красавица, не плачь,
Любовь – причина бед!
Страданье предпочту,
Страданье от любви,
Страданье предпочту
Я одиноким дням,
Где сердце студит снег
Под деревом в цвету.