(перевод с казахского)
Сакен Сейфуллин(1894–1939)
Разлученные лебедиПоэма
Есть сказочные уголки,
В лесной одетые убор.
Там, в глубине моей Арки,
Есть озеро средь синих гор.
И так светла его вода,
Что камешки видны на дне,
А берега его всегда
В туманной легкой пелене.
И нежных водорослей сеть —
Узором в глубине волны…
Стоять бы здесь и все смотреть
На озеро со стороны.
Безмолвьем дышат берега,
Здесь нет огней и нет людей,
Сквозь заросли лишь тростника
Белеют шеи лебедей.
Свободы баловни, они
Белее, чем вершины гор;
Всегда вдвоем, всегда одни, —
Не отвести от них мне взор.
С утра до самой темноты
Здесь не смолкает птичий гам…
Они величье красоты
Дают безмолвным берегам.
И, если я в степи бывал
Без провожатых, без друзей,
Я шел всегда к безмолвью скал,
К призывным песням лебедей.
На мягком лежа берегу,
Я утопал в траве по грудь;
Здесь не бывать я не могу —
Прохлады светлой не вдохнуть,
Вдали от городов пожить
Немудрой жизнью степняка, —
Меня всегда могла манить
И зачаровывать Арка.
Раз я у озера бродил
И вслушивался в каждый звук…
И будто заново открыл
Его звучанья тайну вдруг.
Увидев в озере себя,
Ныряли птицы в глубь волны,
Рачишку в клюве теребя,
Являлись вдруг из глубины.
Вот пигалица там, вдали,
Привычно хнычет в камышах,
Касаясь крыльями земли
И кувыркаясь в облаках.
Клекочет чайка, червяка
Хватая цепко, как палач.
И слышится издалека
То хохот, то как будто плач.
Гогочет гулко гусь-урод,
В какой-то кается вине,
И юрких уток хоровод
Скользит по мраморной волне.
Но этот гомон, плач и крик
Не дорог памяти моей,
И сердце хочет хоть на миг
Услышать песни лебедей.
Я ждал. Я слушал. Я смотрел.
Но глазу жадному видны
Лишь зелень камышовых стрел
Да рябь нетронутой волны.
Но вдруг совсем вблизи возник
Несмелый лепет, песни зов.
И вот плывет один из них —
Мой белый лебедь. Он готов
Лететь и петь, любить и ждать,
Принять и счастье и позор.
Он ждет любимую опять,
Над гладью крылья распростер.
Но слышится издалека
Та песня, что всего сильней,
И лебедь, вздрогнувши слегка,
Уже летит, стремится к ней,
Я знал, что каждый этот звук,
На землю чуткую упав,
Цветком на ней родится вдруг,
Не только слышным – зримым став.
Пускай разлука коротка,
Всегда желанна радость встреч…
Крыло, как будто бы рука,
Касается любимых плеч.
Вот рядом лебеди плывут
Сквозь птичий гам, и стон, и визг
И вдруг волну крылом порвут
На сотни бирюзовых брызг.
Лишь в зеркало воды взглянут —
Вода становится светла;
Одним движением смахнут
Все брызги с белого крыла,
И тонких водорослей сеть
Они своим движеньем рвут,
Не уставая плыть и петь;
Они вдвоем поют, плывут,
Вдыхают нежный аромат,
Порвав невиданный узор,
Вдоль мягких берегов скользят
В прозрачный утренний простор.
Камыш касается лица,
Но я не двигаюсь, стою.
Они ведь ищут без конца,
Как выразить любовь свою.
…Но почему же, почему
В тиши такой, в любви такой
Она глядит в глаза ему
С необъяснимою тоской?
Что так негаданно могло
Ее глаза подернуть мглой,
Что звонкий звук заволокло
Глухого горя пеленой?
Вот лебедь крылья распростер
И, набирая высоту,
Покинул нежных волн простор,
Летит и плачет на лету.
Печальны взмахи крыльев-рук,
А крик подруги – словно стон…
Еще один прощальный круг —
И вот вдали растаял он.
Всегда разлука тяжела
И долгой кажется всегда;
Хозяйкой в сердце к ним вошла
Неотвратимая беда.
Вдруг вспыхнул шорох и погас,
Прошелестел и замер он,
И берег для ушей и глаз
Безмолвьем вновь заворожен.
Но лебедю неведом страх,
Он головы не повернул
На этот шорох в камышах,
Который мелких птиц вспугнул.
Но миг – и в камышах сверкнул
Ружья жестокий холодок,
Огонь цветы перечеркнул,
Расцвел в сиреневый дымок.
И выстрел, словно гром в грозу,
Над водной гладью прозвучал
И первобытную красу
Развеял, подавил и смял.
И, дрогнув, ахнула волна,
И ахнул, пораженный в грудь,
Несчастный лебедь. Тишина.
Не в силах он крылом взмахнуть.
Был браконьер невозмутим,
Укрытый в камышовой мгле,
И лебедь всем теплом своим
В последний раз прильнул к земле.
Он вытянулся, будто спит…
Убийца, встав из камыша,
Прикончить лебедя спешит
Холодным лезвием ножа.
Насквозь прошила пуля грудь,
Оставив теплый, вязкий след,
А лебедь тянется взглянуть
В последний раз на яркий свет.
А белогривые валы
Все бились у прибрежных скал,
И вал, разбившись у скалы,
Грозя, убийцу проклинал.
И вот, прошлепав по воде,
Вновь браконьер ножом сверкнул,
И вот, глухой к чужой беде,
Он крылья лебедю свернул.
Убийца ловок, точен, скор,
Он зубы скалит, как шакал.
К любви подкравшийся, как вор,
Убив – он гордо зашагал.
Но вдруг, покинув вышину,
Поспешно крыльями шурша,
Друг грудью врезался в волну
Вблизи густого камыша.
Почуял, что беда стряслась, —
И жизнь ему недорога,
Когда любовь столкнула в грязь
Рука коварного врага.
И лебедь не лететь не мог:
Он облака крылом обвил
И рухнул вдруг у самых ног
Убийцы счастья и любви.
«Убей меня, я смерть приму,
Мне больше не сужден полет…»
И, близко подойдя к нему,
Проклятье громко лебедь шлет,
Рыдая, бьет крылом волну,
Убийце преграждает путь, —
Не рвется больше в вышину,
А дулу подставляет грудь.
Но браконьер, убив одну,
Другого не посмел убить,
Хотел смягчить свою вину,
Любовь оставив в мире жить.
Вот крылья снова воздух мнут,
Но, места не найдя и там,
Вдруг опускаются, плывут
За браконьером по пятам,
Трепещут по траве густой
И вдруг застонут, прозвеня:
«О, я молю тебя, постой,
Убей меня, убей меня!»
Вокруг убийцы все кружась,
Летел, бежал, не отставал,
То вдруг смотрел, остановясь,
Просить врага не уставал.
А браконьер от пота взмок,
Шел без оглядки все вперед,
Но снять ружье, взвести курок
Убийца силы не найдет.
И лебедь снова ввысь взлетал,
Как стон – могучих крыльев взмах,
И вновь к земле он припадал
С тоской предсмертною в глазах.
К земле прижав крутую грудь,
Он крыльями траву хлестал,
И, чтобы воздуха глотнуть,
Он снова высоко взлетал.
Обходит смерть таких, как ты,
Глядит на них со стороны,
Когда и солнце, и цветы,
И боль, и счастье не нужны.
Жестоким горем потрясен,
Живой, трепещущий слегка,
Вновь напрягает крылья он
И вновь летит под облака.
«Не расставаться никогда, —
Клекочет клятвенный обет, —
Пусть не почувствует вода
Разлуки одинокий след».
Все выше, выше крыльев свист,
Все дальше, дальше зелень трав…
И, крылья сжав, он прянул вниз,
Со свистом воздух разорвав.
Неудержимый, смят в комок,
Стук сердца крыльями обвив,
Разбился он у самых ног
Убийцы счастья и любви.
И вот все замерло кругом,
Кровь розовеет на груди,
В последний раз взмахнув крылом,
Любимой он шепнул: «Прости…»
Упал он наземь, весь в крови,
Он оживет в легендах вновь.
Нежнее в мире нет любви,
Чем лебединая любовь.
Из азербайджанской поэзии(перевод с азербайджанского)
Зейнал Халил(1914–1973)
Сердце
1
Если где-то погас очаг,
Как огарок свечи, зачах,
Значит, сердце мое сгорело.
Если кто-то попал в беду,
Я в нее, как в огонь, войду,
Чтобы сердце мое сгорело.
Для врага – острие клинка,
Щит надежный для земляка,
Если бой идет, – мое сердце.
Сотни битв вспоминая вновь,
Разжигает живую кровь
Против кровопролитья сердце.
Сколько было жертв у свинца!
Сироте заменило отца
Или брата сестре – мое сердце.
Тяжесть века несло на плечах,
Пламя века алело в очах…
Изменялось от времени сердце.
Ни на отдыхе, ни на войне,
Хоть мгновение, наедине
Не осталось со мной мое сердце.
В мире не было строже судьи,
И от стрел справедливой судьбы
Не прикрыло меня мое сердце.
2
В эту ночь, накануне битвы,
Тишиной окопы объяты.
Если сердце еще не убито,
О победе гремит набатом.
Я достал махорки щепотку,
Закурил свою самокрутку
И, приклад положив под щеку,
Задремал всего на минутку.
Показаться бы мог соседу
Огонек угольком дубовым,
А про отсвет сердечного света
Я не смог объяснить бы словом.
Не махорка в бумаге тлела
И дымком надо мной клубилась, —
Это сердце мое горело,
В клетке ребер птицею билось.
Пламя сразу же разгорелось.
А как только рассвет забрезжил,
Мне оно сообщило смелость
И взошло пожаром надежды.
Сколько братьев – живых и павших —
Было армией, взводом – нами…
И на головы ворогов наших
Мы обрушили это пламя.
Может быть, врагу показалось,
Что, пройдя этим смертным пеклом,
Я дотла сгорел, и распалось
Мое сердце холодным пеплом.
Нет, рожденный в пламени боя,
Я живу легендой нетленной
И доволен своей судьбою,
Осветившею тьму Вселенной!
Не нужно мне…
Рассветный соловей в нарядной клетке
Не нужен мне.
Цветок в хрустальной вазе, не на ветке,
Не нужен мне.
Прикованный к асфальту голубь кроткий
Не нужен мне.
И царь зверей за цирковой решеткой
Не нужен мне.
Десятки рыб в аквариуме тесном
И дождь, идущий в фильме интересном,
Мне не нужны.
Изменчивые люди, что сумели
Друзьями слыть, врагами быть на деле, —
Мне не нужны.
И почести, которые добыты
Из ненависти, лицемерно скрытой,
Мне не нужны.
Богатства мира, ставшие твоими,
Но по грошу добытые другими,
Мне не нужны.
Слова льстецами сотворенной славы,
Даримые налево и направо,
Мне не нужны.
Все чуждое родной земле и небу,
Все, что неправедно досталось мне бы,
Не нужно мне!
Все то, что у врагов моих в цене, —
Не нужно мне.
«Если истина остра, как кинжал…»
Если истина остра, как кинжал,
Ты, как заяц, перед ней не дрожи.
Я поблажек в трудный век избежал,
Не унизился до лести и лжи.
Кто-то другом в твое сердце стучит,
Хлеб радушья ты ему поднесешь,
А потом между лопаток торчит
В спину всаженный предательский нож.
Сколько мир наш натерпелся от лжи,
От предательства врагов и друзей!
Только истине бессмертной служи,
Только истина – для счастья людей.
Больше жизни ты ее береги!
Оставайся человеком – не лги.
«Явившись в этот мир…»
Явившись в этот мир,
Тебя узнал я сразу,
О царственная серая чинара.
Поэтом став, тебе
Не изменил ни разу,
О царственная серая чинара.
И в солнечные дни,
И в ночи новолунья
Ты даришь красоту,
И нет ценнее дара.
Ты свет моих очей,
Ты добрая колдунья,
О царственная серая чинара.
Я память ворошу…
Приходят мне на помощь
Горячность юности
И мудрость горцев старых,
Вазех и Низами…
Ты их, наверно, помнишь,
О царственная серая чинара.
Ты верный друг Гянджи,
Ты гордость дедов наших,
О царственная серая чинара.
Пока я жив, расти
И становись все краше,
О царственная серая чинара.
Когда умру,
Ты над моей могилой
Лист красный оброни…
Ты путь мой начинала!
Так осени меня
В конце своею силой,
О царственная серая чинара.
«Мы – гости в этом мире…»
Мы – гости в этом мире…
Эй, скажи-ка:
Ты думал ли, зачем нам разум дан?
Секунды нет во времени великом
Задуматься,
Когда ты обуян
То завистью, то ненавистью дикой,
То попеченьем, как набить карман,
Внести раздор исподтишка, без крика,
Обменивая злобу на обман.
Мы – гости в этом мире…
Неужели
Не сможем, уходя в холодный мрак,
Спросить себя:
Что сделать не сумели?
Какой оставили мы след иль знак,
К могиле шествуя от колыбели?
Но не хватает времени никак
Задуматься об этом важном деле.
Ты смерти не захочешь, но умрешь…
И слышу я уже слова у гроба
(Коль будет гроб),
В словах не будет злобы,
А явится на похороны ложь…
Могилу (если выроют) чащоба
Так скроет от людей,
Что не найдешь.
И не оставит в памяти вовек
Твою судьбу хороший человек.
Костер
– Поэт! Поседела твоя голова.
Наверно, зима замела ее снегом.
Друзей ты не радуешь искренним смехом,
И слишком печальными стали слова…
Скажи, почему ты печален, поэт?
– Я тяжесть несу на плечах неустанно,
А тяжесть огромная – для каравана,
В пустыню цепочкой несущего след.
Качается наша Земля на оси,
Над ней набухает смертельная бомба…
И если тебе от сочувствия больно,
Ты груз этот вместе со мною неси.
Ведь если однажды духовный урод
Погасит надежды во вспышке мгновенной,
С Землею исчезнут все звезды Вселенной,
Свой путь оборвет человеческий род.
– Да, ноша твоя чересчур тяжела…
Поникла спина, и лицо пожелтело,
Как будто внезапно зима налетела
И злобной метелью твой путь замела.
– Давно уже очи не ведают сна,
Давно передышки рассудок не знает.
Земля от сыновней любви расцветает,
Лишь ради людей существует она.
В груди у меня негасимый костер,
За целую жизнь его сила окрепла.
Моя седина – только горсточка пепла,
Но пламя пылает в груди до сих пор.
И если для смерти настанет черед,
Не сможет и смерть погасить это пламя…
От искры одной разгорится кострами
И каждую душу живую зажжет.
Со смертью посмертный продолжу я спор.
И будут сражаться то бурно, то немо
Рожденные в сердце стихи и поэмы —
Простой, человечный и вечный костер!
«Я когда-то был чинаром…»
Я когда-то был чинаром —
Украшеньем этих мест.
Был я выше всех окрест.
Как палаткой, был ветвями
С четырех сторон прикрыт,
Тенью и полутенями
Повсеместно знаменит.
Прожил жизнь свою недаром.
Я когда-то был чинаром…
Зелень моего листа,
Высота и чистота,
Мужество и красота —
Похвалой из уст в уста
Славу мне несли недаром.
Был всегда богат друзьями,
А врагам сулил беду.
Я не зря всегда, как знамя,
Возвышался на виду.
Я когда-то был чинаром.
Людям, молодым и старым,
Горным ланям и отарам,
А порой влюбленным парам
Отдавал я в жаркий день,
Словно хлеб последний, тень.
В черный день лучи иссякли,
Тучей опустилась мгла,
Туча молнией, как саблей,
Ствол могучий рассекла.
Одолеть меня стремилась,
Чтоб не думал о добре,
И живая кровь струилась
По израненной коре.
Даже птицам прикасаться
Страшно к веткам – все болит.
Вместо прежнего красавца
Встал безрукий инвалид.
Я когда-то был чинаром.
Покачнулся, но не пал,
Силу из земли черпал,
Не надломленный ударом.
Неразрывна связь корней
С мощью почвы материнской,
Не сломить врагу моей
Гордой силы исполинской,
Не сломать моих ветвей!
Исчезай, туман кровавый,
Возрождайся, жизнь, со славой.
Было трудно, было плохо,
Но из праха я восстал,
И гордится мной эпоха,
Мне Земля как пьедестал.
Я когда-то был чинаром,
Быть вовек чинаром мне,
Прожил жизнь свою недаром,
Значит, прожил жизнь вдвойне.