– Пойдем ко мне, – шепнула Наташка. – Я со старшей поварихой в комнате, она давно дрыхнет без задних ног, ей завтра в пять утра вставать, готовить на всю ораву.
Метель царапалась в окна и повизгивала: ее не пускали внутрь. Повариха ритмично похрапывала, за стенкой слева пели походные песни, за стенкой справа скрипели пружинами тощей кровати, скрипели назойливо и однообразно. Наташка так и не сняла зеленый мохеровый свитер, ворсинки от него лезли Игорю в рот и глаза. Он поднял голову и увидел за окном плотно укутанную снегом громадную ель, освещенную фонарем. Снег от света фонаря казался синим, а хвоя почти черной, и метель все царапалась и визжала, но это было так здорово: дикая, не городская зима в полуметре от постели, отделенная лишь тонким ненадежным стеклом, и комната без света, тесная, как Наташкин рот, но прохладная. Внезапный вскрик и смех Наташки, ворчание так и не проснувшейся поварихи, лежавшей совсем близко на соседней кровати, но все же дальше, чем ель в снегу за окном. Все это было счастьем, диким, немножко непристойным, в черных крапинках чужой кожи, с запахом сырой штукатурки, свежего молодого пота и снега, снега. И еще чего-то совершенно нового и незнакомого.
Ксюша долго не могла уснуть: отвыкла, успела отвыкнуть спать одна. Вздыхала, ходила на кухню пить теплое молоко, надевала толстые носки, снимала, ложилась в постель, рассматривала фотографию в дешевой ореховой рамке. Вот они в день свадьбы: она и Игорь, тут рядышком, на прикроватном столике. Игорь невозможно красив, в новом костюме, жалко, тень падает ему на глаза, не разберешь их выражения, но сейчас Ксюше кажется, что муж смотрит на нее с необъяснимой жалостью.
Где же ты, то есть понятно где, но почему не приехал, как обещал? А вдруг что-то случилось? Автобус перевернулся… Дороги скользкие за городом, может, их вовсе замело. И вот, какой уж тут сон – Ксюша вскакивает, ходит по комнате туда-сюда. Когда туда – спиной к фотографии, сюда – смотрит, не отрываясь, на милое лицо.
– Ладно, – сказала Ксюша на фотографии настоящей Ксюше, а может, наоборот: живая Ксюша – бумажной, – кончай психовать и ложись спать. Для ребенка вредно. Никуда он не денется, и с автобусом все в порядке. Он там выпил лишку и с Наташкой перепихнулся. Сейчас уже спит. А приедет послезавтра.
«Крышу у меня снесло, – думает Ксюша и ревет. – Очень даже запросто, на нервной почве. Вот, уже фотографии со мной разговаривают. Ох, если бы правда все в порядке, пусть и согрешил с кем, но сам здоров, цел-невредим, пусть, пусть!» Глядит на фотографию, и то ли сама, плача, вслух бормочет, то ли чудится ей:
– Ну, а я тебе о чем говорю: все в порядке! Ложись быстрее! Но только вот что, с мужем сразу-то в койку не кидайся, отговорись чем-нибудь. Сильное предчувствие, что привезет он от Наташки подарочек. А тебе в твоем положении это ни к чему.
Слезы у Ксюши высохли. Легла в постель, от растерянности, а больше от злости уснула.
Игорь позвонил на следующий день из поселка Рождествено, подтвердил, что у него все хорошо и задержится еще на день. Голос его, веселый и слегка виноватый, Ксюше не понравился. В понедельник, когда Игорь утром вернулся домой и попытался увлечь ее в спальню, отговорилась тем, что живот болит. Ага, это в понедельник, но чем отговариваться во вторник и так далее? Ксюша махнула рукой и постаралась не думать о будущем, хотя плохо получалось.
Во вторник Игорь, слегка смущаясь, объяснил Ксюше, что с ним в командировке на молодежном слете был приятель-врач, они говорили обо всем на свете, в том числе о беременности, и Станислав, врач, сказал, что как раз на этом сроке, ну, какой сейчас у Ксюши, не рекомендуется и даже вредна половая жизнь. А врач хороший, из продвинутой клиники, в обычной женской консультации такого не скажут, не знают о таком.
Ксюша плюнула бы на историю с фотографией, ясно же, что сон ей тогда приснился, объяснял-то муж убедительно. Она бы плюнула и забыла насовсем, но Игорь все-таки очень рассеянный. Когда Ксюша стирает его вещи, вечно в карманах что-то заваляется, один раз муж без нее джинсы вместе с часами и деньгами постирал. Вот она и проверяет карманы перед стиркой. На сей раз в кармане обнаружились таблетки трихопола. Посмотрела в справочнике: таблетки эти от всяких инфекций, но в основном от половых. Ксюша, она ведь правильная, простая и жизнь понимает по-правильному просто. Выходило, что надо с Игорем разводиться.
Так это ей стало страшно, непереносимо: то, что разводиться надо. Страшнее, чем его измена. И не то ведь страшно, что рожать через три с половиной месяца и ребенок без отца вырастет, ну и всякое такое, а то, как она без Игоря жить будет. И уже все случилось, ничего не поправить, не изменить, разве свадебную фотографию на прикроватном столике порвать. Порвать? Да как же порвать-то! Невозможно!
Села Ксюша на диван: плакать. Обед не сварила, какой обед! Джинсы мужа с таблетками в кармане не выстирала, какая там стирка!
Игорь домой возвращается довольно поздно, может, у них в редакции заседание проходило. А Ксюша давно уж плачет, все лицо опухло, не только что нос и глаза.
– Где моя звездочка? – кричит Игорь от порога. – Где две мои звездочки: маленькая и еще одна невидимая? Почему кормильца не встречают?
От этих слов-отмычек Ксюша совсем в рыданиях заходится. Игорь бежит в комнату, не снимая ботинок, хватает ее на руки, целует, прижимает к себе так, что пуговица на погончике его пиджака больно впивается Ксюше в висок.
– Что случилось? В консультации что-то сказали? На работе? Что? Что с тобой, солнце мое?
И прямо у него на руках, с этой пуговицей у виска, Ксюша, как в прорубь:
– Ты уходишь к Наташе?
Игорь молчит очень быстро. Садится с нею на руках на диван, спрашивает удивленно и даже сердито:
– Какая Наташа? Ты о чем? Кто тебе звонил?
Ксюша понимает – все правда и плачет, плачет и ничего не говорит, потому что не может одновременно плакать и объясняться.
– Так! – строго командует Игорь. – Давай договоримся, что ты не будешь слушать всякие сплетни. Знаешь, какой у нас в редакции коллективчик? Тоже хороша, взрослая уже девочка, вон беременная даже, а веришь всякой ерунде, наветам.
– При чем тут редакция? – заходится Ксюша.
– Стасик? – поражается Игорь. – Так это доктор? И все из-за того, что я отказался сделать с ним интервью! А ведь знал, что ты беременная, стервец! Это наглая ложь!
Ксюше хватает ума промолчать о сне-разговоре с фотографией, но о таблетках-то можно, таблетки она нашла! В его джинсах! Конечно, Игорь тут же все объясняет: да, эти таблетки в том числе от половых инфекций. В том числе! А знает ли она, что их принимают при отите? Обязательно надо придумать какую-нибудь гадость? Обязательно обвинять? А то, что муж ухо застудил в этой кошмарной командировке, но из мужества ей не пожаловался, чтобы не расстраивать, это, конечно, ерунда, в это никто не поверит?
Ксюша понимает – спасена! Это – ухо, конечно, ухо! А значит, можно не разводиться, и все наладится, то есть почему – наладится, все и так хорошо, они вместе, ей не придется жить без Игоря, а она бы и не смогла. Что до имени – Наташа, – они забывают об этом имени, мало ли какие имена выплывают при разговоре, ну, приснилось, случайное совпадение.
И они, помирившись, ложатся в постель, но Игорь все-таки не занимается с ней любовью. Еще полмесяца живут без любви. А через полмесяца уже с любовью. Хотя в женской консультации сказали, что при угрозе некоторых инфекций лучше остерегаться до родов. Но Ксюша все время проверяется, и у нее все в порядке. Значит, действительно – ухо. Все замечательно. И она счастлива. Только тот, первый, рай кончается. Почему-то. Хотя она поверила мужу.
После первого рая начинается другая жизнь и другое счастье, а может, то же самое, разве чуть-чуть не такое – не глупое, нет – просто: не такое безрассудное. Не безоговорочное.
Подруге Ольге Ксюша ничего не рассказывает. На всякий случай. Ольга ведь как спросит: думаешь, ухо? С сомнением спросит, с бестактной паузой. Как после этого с ней разговаривать-то?
Игорь решил для себя раз и навсегда: больше никаких интрижек. Стыдно вспомнить, как посмотрел на него доктор. Ну да, пошел к знакомому, к Стасику-доктору пошел. Не в КВД же было тащиться! Посмотрел доктор так: что же ты, безответственный придурок, имея на руках беременную жену, связался с Наташкой? Ну, так они его и подставили, предупреждать надо было про Наташку! Сами небось знали, на своей шкуре наверняка испытали, а его не предупредили. Карасев что-то такое говорил, но очень уж невнятно. И нашлась ведь какая-то сука – позвонила, рассказала Ксюшке! Нет-нет, никаких интрижек. Во всяком случае, среди знакомых. Во всяком случае, без презерватива. Ну их всех! Хватит, нагулялся. У него жена есть. Настоящая! Даже борщи варит. А в апреле будет еще и сын.
Наступил апрель. С Ксюшей решили, что первый месяц после родов с ними поживет мама Игоря. Ксюшина мама сможет приехать из своей Прибалтики только летом, тоже на месяц. Жена держалась до последнего. Она на удивление легко переносила беременность, поправилась, отяжелела лишь в последние месяц-полтора; а то ведь до смешного: у нее на работе большинство коллег не догадывалось, пока не подала заявление на отпуск, а там, как водится, без перерыва в декрет.
Игорь был внимателен к жене, даже порывался готовить, но Ксюша его окоротила. Некоторые мужья женам в таких ситуациях завтрак в постель подают, потому что жен тошнит в таких ситуациях, вот жены лежа и завтракают. А Ксюшу не тошнило. И никак Игорю не удавалось проснуться раньше нее, даже если будильник заводил. Будильник прозвенит, он подскочит, а жена уже на кухне, и завтрак готов. Бегала бегом до самого крайнего срока, чуть не добегалась: пришлось самой, одной вызывать машину в роддом, Игорь из редакции не успел. Летел по улице, и дорога летела медленнее его, облака крутились чуть ли не под коленями. Опоздал на какие-то минуты, Ксюшу увезли. В роддоме ему показалось, что услышал милый голос, наверное, она еще в приемном покое, – но медсестра не пустила, вежливо и с улыбками.