День выдался чудесный, мама была счастлива, обо мне и речи нет, предполагалось, что я, само собой, счастлива. Но я знала, что это не навсегда. Знала, примеряя белое шелковое платье, знала, садясь в машину, украшенную лентами и цветами, знала, лежа на пестром покрывале в гостинице, осененной тремя звездами, – еще там, в жаркой и соленой Турции. И когда покупала новые кастрюльки для своей новой кухни, и когда спрашивала у соседки, где ближайший рынок, и когда пекла первые пироги. Да что там, знала раньше, когда первый раз переступила порог квартиры, которой предстояло стать моею меньше чем через год.
Коленька не волновался, он слишком много выпил в тот вечер, мы познакомились у друзей на чьем-то дне рождения и ушли оттуда вместе – к нему. А я не волновалась, потому что знала – рано или поздно это кончится.
Муж не хотел, чтобы я работала, я не настаивала. Мне нравилось заниматься новеньким хозяйством, изобретать оригинальные блюда, встречать мужа с накрытым столом в красивом домашнем платье. Иногда по выходным мы ездили к моей маме, но чаще выбирались с утра на прогулку, чтобы вернуться домой к обеду и заниматься друг другом. Коленька уставал на работе, ему хватало общения там, и в свободное время не хотелось видеть никого – кроме меня. Порой он приходил раздраженный, дулся или молча смотрел телевизор. Я не мешала, не лезла с расспросами. Я помнила – это ненадолго.
Как-то раз он вернулся позже обычного, от него веяло коньяком и раздражением. Обед успел остыть, я бросилась подогревать голубцы, вспомнила, что хлеб в доме кончился.
– Ты не купил хлеба? – крикнула я мужу, мывшему руки в ванной.
– Черт знает что, человек с работы пришел, уставший и голодный, а ты не могла за целый день до булочной дойти! – Коленька возмущенно хлопнул дверью, полотенце, висевшее рядом, упало на пол.
Я кинулась поднимать полотенце, чувствуя, что слезам вот-вот станет тесно в глазах и они прольются на щеки.
– Ну что еще? – буркнул муж.
– Я голубцы затеяла, за капустой сходила, за мясом, а про хлеб забыла. – Мой голос почти не дрожал, муж не выносит женских слез. – Между прочим, невелика забота – хлеба по дороге захватить. Ларек около дома.
В кухне отчетливо запахло горелым. Голубцы, предоставленные сами себе, успешно прикипели к донышку латки и принялись потихоньку обугливаться.
– Голубцы, говоришь? – Муж резко шагнул к плите, схватил желтую латку, обжегся и вывалил ее содержимое в мусорное ведро. После чего, голодный, отправился в гостиную, раскрыл кейс и зашуршал бумагами.
Я осталась на кухне – плакать. Эту ночь муж провел на диване в гостиной. Такое случалось и раньше, если ему надо было поработать допоздна.
Утром, когда я поила его кофе, Коленька, виновато потупившись, схватил меня за руку, наверное, чтобы поцеловать и помириться, но вдруг отшатнулся:
– Что у тебя с рукой?
Мизинец на левой руке почернел и съежился, сделавшись похожим на сучок. Странно, я не чувствовала никакой боли, даже не заметила, торопясь приготовить мужу завтрак. Осторожно потрогала сморщенный палец другой рукой, и он отломился с сухим треском. Я испуганно взглянула на мужа, Коленька нахмурился, взял у меня палец и выкинул под раковину, в ведро, где лежали вчерашние голубцы.
– Малыш, ты не сердись. Вчера у меня выдался очень тяжелый день, даже не представляешь. И сделка сорвалась, уплыл хороший заказ. Отдохни сегодня, давай вечером в ресторан сходим, почему мы все время дома обедаем, не знаешь? И может, к врачу какому сходишь насчет пальца, мало ли что? Я тебе днем позвоню.
Через минуту он уже садился в машину, а я махала ему из окна здоровой рукой. Я могла бы напомнить Коленьке, что мы не ходим в ресторан, потому что он терпеть не может, как выражается, «казенную пищу», но муж не позвонил. Вечером я кормила его пловом. Отсутствие пальца не помешало резать лук и тереть морковку.
– Ты была у врача? – вспомнил муж после ужина.
– А к какому врачу надо? У меня же ничего не болит, – ответила я, собирая со стола.
– Ладно, через месяц вернется из отпуска Константинович, посоветуемся, – пообещал Коленька.
Через месяц мы уехали в Турцию. Мне хотелось в Париж, но муж сказал, что летом в Париже нечего делать, жарко. А в Турции в самый раз. Должен же человек раз в году выбираться на море, позагорать, покупаться. Отдохнуть, одним словом. На этот раз он выбрал отель с четырьмя звездами.
К концу второй недели мне осточертели пляж и жара. Бессмысленное лежание на пестром матрасике, когда плавятся даже волосы и пот стекает по шее скользкими струйками. Обжигающий ступни песок, шлепанцы, натирающие пальцы, приторный запах масла для загара, рыхлые тела отдыхающих, еле прикрытые клочками купальных костюмов, вонючие турецкие сигары и крепкий кофе, от которого сердце колотится о вспотевшие ребра.
– Поехали в город, – канючила я с вечера, – поехали, пожалуйста. Вон Лиза говорила, что у нее от загара вредные родинки появились, загорать вообще вредно, на Западе уже никто не загорает, немодно.
– Малыш, нам осталось всего пару дней, надо же прогреться перед нашей слякотью, – увещевал меня муж, но я не сдавалась.
– Отправляйся один, – решила я утром, – мне и в отеле хорошо. – Муж терпеть не мог ходить куда-либо без меня, а уж оставить жену в отеле, полном праздных темпераментных мужчин, – это вообще выше его понимания. – И Лиза не зря сказала про родинки, ты видел у нее…
– Достала ты меня со своей Лизой! – заорал Коленька. – Любой отдых испортишь! Привезли на все готовое, барахла тебе целый чемодан накупили, развлекают с утра до вечера, а ты ноешь. Курица поганая! Кем бы ты без меня была? И ведь все для тебя, для семьи. Другие мужики квасят, как львы, по бабам шатаются – а дома их с распростертыми объятиями! Раз в год не может не зудеть, свинья!
Я всхлипнула и пошла за купальными полотенцами. В этом отеле сиреневые полотенца с белыми звездами, сиреневый – мой самый нелюбимый цвет. Мы просидели, то есть пролежали, на пляже на час дольше обычного, но Коленька все равно сердился, так и не отошел. Я думала, что к обеду совсем испекусь, почти не ела в отельном ресторане и без сил завалилась в постель, моментально уснув. Проснулась около шести вечера, повернулась на бок, опершись рукой о кровать, и чуть не упала. Левая рука, почерневшая и скукоженная, надломилась у запястья и болталась, как сухой листик. Я попыталась приставить руку на место, но вышло еще хуже, она отвалилась совсем. Почему-то очень не хотелось, чтобы муж заметил потерю. Я выбросила ненужную кисть в унитаз, спустила воду, накинула шаль, так, чтобы ничего не было заметно, и мы пошли пить кофе.
– Что это? – ужаснулся муж, ложась в кровать и наблюдая, как я раздеваюсь. – Где твоя рука?
– Это потому что на солнце перегрелась, – мстительно отвечала я, а Коленька задумался, но вскоре привычно навалился на меня сверху, посопел немного, подергался и откатился к стенке, спать.
Дома после отпуска муж вел себя выше всяких похвал, был нежен, предупредителен. По выходным ходил со мной на рынок, помогал чистить картошку, отбивать мясо. С одной рукой я уже не управлялась так ловко, как раньше. Он даже приносил мне цветы, не дешевенькие гвоздики с нелепой оранжевой ленточкой, а шикарные букеты, которые можно поставить разве что в ведро. Я была счастлива, но помнила, все время помнила о том же, что и до свадьбы, – это не навсегда.
Зимой, по-моему в январе, точно, сразу после Старого Нового года, позвонил мужчина, когда Коленька был на работе, и попросил передать, что платежное поручение следует отправлять по новому адресу. Я варила грибной супчик и нервничала, что плохо промыла шампиньоны, с одной рукой никак не приспособиться. После выскочила за сметаной, старая показалась мне несвежей, резала хлеб – что б дуре не купить уже нарезанный! Переодевалась, причесывалась – муж любит, чтобы я всегда выглядела как на праздник. Конечно, я забыла о звонке. Не вспомнила и на следующий день, а там – выходные. Короче, Коленьку я ужасно подвела, у него что-то опять сорвалось, он так кричал, аж визжал. Что кормит и меня, и тещу, значит, мою маму, а мы неблагодарные. Что у меня всего и делов-то – красоту на морду навести да передать раз в год, если позвонит кто по делу. Не чаще. Что на те деньги, которые он по моей милости потерял, можно не один месяц жить, но я, дескать, о деньгах не думаю, живу на всем готовом. Коленька стал повторяться в своих упреках, но все равно обидно. Я плакала и думала, а вдруг он меня выгонит к маме обратно. Но муж успокоился, мы помирились, он попросил прощения за то, что погорячился.
Только без толку, наутро вторая рука все равно отсохла, я выкинула ее и не знала, как вечером погляжу мужу в глаза.
Коленька заметил сразу, еще бы ему не заметить, если я дверь не смогла открыть и крикнула ему, чтобы он сам, своими ключами.
– Так, – сказал муж, довольно сердито сказал, – придется брать домработницу. А ведь ты знаешь, как тяжело мне выносить в доме чужого человека.
– Может быть, мама… – робко начала я.
– Вот только тещи мне здесь еще и не хватало! – прикрикнул муж, но быстро взял себя в руки.
Целый год мы жили хорошо, только в Турцию больше не ездили. Наверное, Коленька стеснялся, что у него жена – инвалид, а я так очень была довольна, я эту Турцию известно где видела. Хорошо в Комарове отдохнули, на всем готовом, как муж говорит. Я в лес ходила, грибы, правда, не могла собирать и ягоды тоже, но и так погулять приятно. А купаться – только вечером, чтобы Коленьке не было неловко.
Анна Михайловна, домработница наша, очень расторопная оказалась тетка, скромная. Все успевала, даже меня красиво причесать к мужнину приходу. На стол подаст, подождет, пока мы поедим, посуду помоет – и домой. Не слышно ее было. Мне скучно, конечно, и хочется поделать что-нибудь, а не могу со своими культяпками. Коленька меня баловал, каждый месяц новое платье, книжки покупал, детективы и любовные романы.
Но я пристрастилась – от безделья – к компьютеру. Мне такое устройство сделали, чтобы управляться могла, вот и играла дни напролет до его возвращения с работы. Хорошо было. А потом я не знаю как, но сломала комп, здорово сломала, винчестер полетел. А там у Коленьки много чего было. Я-то думала, что он все на работе хранит или в ноутбуке, чего же меня пускать было в игрушки играть, если там важная информация. Но мало ли кто что думает.