«Иванов родом из Сибири, жил и работал в деревне. Первая его жена умерла рано, остались дети без матери. Женился он на другой, но мачеха с первого дня невзлюбила детей и уговаривала мужа отдать их в детдом. Он не согласился, считал для себя позором. Скоро они продали дом, скотину, собрались и уехали из села. Никто не знал, куда они уехали и где живут.
В один ясный, солнечный день студент Коля, приехавший из города в свою деревню, взял у дедушки ружьё, встал на лыжи и пошёл погулять по лесу. Встретил лисицу, выстрелил, но промахнулся. Лиса уходила всё дальше и дальше в тайгу. Он двинулся за ней и зашёл далеко, потерял след, оглянулся и увидел, что лиса бежит за ним. Тогда он повернул обратно, лиса ушла в сторону, он за ней, но у дерева заметил свежий детский след. Пошёл по этому следу, пришёл к большому засохшему дереву и увидел в дупле девочку. Она замерзала, плакала. Коля помог ей спуститься с дерева, покормил и взял девочку с собой. Она была худая, одни кости и кожа.
Когда они пришли домой к дедушке, девочка рассказала, как её звать, кто её родители, из какой она деревни и как попала в тайгу.
Звали её Иринка, фамилия Иванова, из деревни Глухомань. Пошли они вместе с отцом и мачехой в лес собирать ягоду. Зашли далеко, устали, в одном месте около речушки сели и поели, потом собирали ягоды, а после разожгли костёр. Очень устали и у костра быстро заснули.
Когда проснулись, отца и мачехи рядом не было. Дети стали кричать: папа, папа! Плакали и звали отца, но он не откликнулся.
Наступил вечер, было темно и страшно. Дети прижались друг к другу, замолчали и заснули. Утром проснулись, опять кричат: папа, папа! Плакали и рыдали, но их никто не услышал. Достали из сумки хлеб, сало и поели. Пошли к речке, попили воды, потом расшевелили палкой костёр, горячие угли задымили. Понемногу костёр разгорелся. Недалеко лежали старые, упавшие от бури сосны. Наломали сучьев, время от времени подкладывали в костёр и грелись. Собирали вокруг бруснику и кедровые шишки, лежавшие на земле, питались ими. То, что было в сумке, они скоро съели, не осталось и крошки хлеба.
Почти каждый день дети слышали где-то далеко паровозные гудки, но уходить с этого места боялись, всё ещё ждали отца.
Настала осень, холодно, голодно. Девочка надела отцовскую телогрейку, взяла сумку с брусникой и кедровыми орехами, братишку Сережу за руку, и пошли они в ту сторону, где часто были слышны паровозные гудки.
В одном месте, около огромного засохшего дерева с дуплом, сели отдохнуть и поесть. Неожиданно около них появились волки. Дети испугались, закричали от страха, девочка вскарабкалась на дерево, но не успела поднять братика, волки схватили его зубами и разорвали на части. Девочка залезла в дупло и сидела так двое суток. Когда волки ушли, всё же осмелилась спуститься на землю, но постоянно оглядывалась, не вернулись ли волки. Вспомнила, что говорил дедушка: «Волки боятся огня». В кармане телогрейки она нашла спички, собрала сухие сучья, разожгла костёр и долго его поддерживала. Собрала оставшиеся от братишки косточки, выкопала ямку и похоронила. Сама дрожала от страха и холода, слёзы туманили глаза. На её счастье, в лесу были брусника и кедровые орехи, ими она и питалась. Выпал снег, жизнь в тайге стала суровее, брусника и кедровые орехи оказались под снегом. И всё же она боялась покинуть это дупло, ставшее для неё защитой и от холода и от зверей.
Студент Коля сразу заявил в милицию. Стали разыскивать отца и мачеху, но те как в воду канули!
Коля уехал в город учиться, Иринка осталась с дедушкой и бабушкой. Они сказали, что она теперь будет им внучкой. Так она и жила с дедушкой и бабушкой до семнадцати лет, окончила десять классов. К этому времени Коля получил диплом Иркутского юридического института и приехал в деревню к дедушке. Коля полюбил Иринку, женился на ней и увёз её с собой работать по направлению в Южно-Сахалинск. Работал он следователем прокуратуры.
Однажды Коля пришёл домой и говорит:
– Иринка, собирайся, сегодня будем обедать в ресторане!
Та быстро оделась, и они отправились в ресторан.
В это время по залу проходила директор этого заведения. Коля и говорит Иринке:
– Посмотри, кто идёт.
Она посмотрела и вздрогнула. Она узнала мачеху.
– Спокойно, не показывай вида, что ты её знаешь, – шепчет на ухо Коля.
Позже он нашёл и отца Иринки, который работал помощником начальника милиции.
Молодые люди пообедали и ушли. А вскоре получили приглашение на новогодний вечер, который проводили в том же ресторане. Там были руководящие работники и начальники с жёнами. Сели за столы. Почти напротив Иринки сидели её отец и мачеха. Подняли бокалы с вином и поздравили друг друга с Новым годом, с новым счастьем. Немного погодя Коля поднялся со стула, высоко поднял бокал с вином и громко сказал:
– Я поднимаю бокал и пью до дна за несчастных детей, которых бросили отцы и матери!
Выпил и сел.
Отец Иринки и мачеха посмотрели друг на друга и покраснели. Отец тут же встал и хотел уйти…
Вскоре его и мачеху арестовали. Потом их осудили и отправили на Колыму.
Видно, отца все-таки мучила совесть, что он бросил своих детей в лесу на погибель, он повесился».
В «Мальдяке» моим соседом по нарам был бывший профессор Киевского университета по фамилии Иваницкий. Умный, высокообразованный человек. Преподавал украинский язык и литературу. Любил петь, особенно украинские песни. Учил петь и меня.
К профессору приходил его земляк, бывший архитектор. Звали его Михайло. Тот все расхваливал Киев, с упоением рассказывал про Крещатик, про Киево-Печерскую лавру, приглашал меня после освобождения в гости, чтобы я убедился в красоте и неповторимости столицы Украины.
Вскоре у профессора Иваницкого обострилась цинга, его положили в санчасть. А через пару дней, не зная об этом, пришёл Михайло с товарищем. Им оказался бывший командарм дивизии Александр Горбатов. Посидели, поговорили. По поводу войны Горбатов говорил: «Война неизбежна, только как будем воевать, когда все высшие военные командиры, специалисты по военным делам – арестованы и расстреляны? Многие командиры дивизий и полков сидят в тюрьмах и погибают в лагерях».
Александр Васильевич пожаловался, что у него опухли ноги и ходит он с трудом.
Спустя несколько дней всех обмороженных, больных и слабых отправили в Магадан, в инвалидный лагерь. Увезли и бывшего комдива Горбатова. А Иваницкий умер. Многие тогда умерли…
Потом нас, доходяг, отправили в посёлок Ягодный.
Только через двадцать лет я узнал о судьбе Горбатова, когда прочитал его книгу «Годы войны». Его освободили досрочно в 1940 году. Он был участником Великой Отечественной войны, воевал от начала и до конца. Командовал армией.
Посёлок Ягодный в моей жизни на Колыме был отдушиной, своего рода курортом. Жестокая судьба вовремя смилостивилась, ибо я вряд ли бы перенёс дальнейшие страдания, поскольку к тому времени очень ослаб, имея «бараний вес», начал терять волосы и зубы.
Первые строители выбрали для посёлка красивое и удобное место: берег реки Дебин. Река широкая, метров сто, а весной разливается до нескольких километров. Кругом высокие сопки, покрытые лесом. На сопках и на склонах растёт стелющийся кедр – стланик. Летом на сопках и в долинах полно брусники, морошки, клюквы, голубицы, оттого и название поселка – Ягодный.
Там находились два лагеря: дорожный и подсобных предприятий. Мы попали во второй, который насчитывал человек семьсот; лагерь обслуживал витаминную фабрику и лесопильный завод. В посёлке имелись магазин для вольных, начальная школа и несколько одноэтажных зданий, где жило начальство и вольнонаёмные со своими семьями.
Зимой мы работали в лесу на сопках – доставали из-под снега кедровую хвою и сдавали на витаминную фабрику (там из неё вырабатывали экстракт особого запаха и вкуса против заболевания цингой). Экстракт отправляли по приискам, где его давали заключённым пить перед обедом. Но толку от лечения не было, люди всё время болели.
В первые дни на работу ходили под конвоем, а потом конвоиры сопровождали нас только до окраины посёлка. Не было охраны и на работе. Это доверие в какой-то мере раскрепощало наши души, у людей помаленьку возрождалось чувство человеческого достоинства.
По посёлку многие из нас ходили, как пришельцы с другой планеты. Здесь впервые за последние годы мы увидели людей, живущих семьями, женщин и детей, магазин и начальную школу. Меня, бывшего учителя, особенно волновали школа и дети. В памяти всплывали картины школьной жизни, мои ученики, друзья по работе и, конечно, жена Анастасия Андреевна, тоже учительница и тоже любящая свою работу. Вспоминался старший сын Лёва. Как он там учится? А младшему ещё далеко до школы.
В один из первых дней нашего пребывания в Ягодном в лагерную столовую пришёл среднего роста мужчина лет сорока, в военной форме.
– Зайков, – шепнул кто-то из старожилов. – Начальник лагеря.
Мы примолкли, уткнулись в свои миски. Думаем, сейчас начнётся: «Ну, что, враги народа? Только бы жрать, а работать вас нет!»
Начальник лагеря прошёл по рядам, посмотрел, что мы едим. Некоторые из нас по привычке сидели в шапках.
– Образованные люди, а за столом в головных уборах, как татары, – укоризненно сказал он. – Нехорошо.
Все были удивлены этим замечанием и разом поснимали шапки.
Зайков ничего больше не сказал, ушёл на кухню.
– Смотри, какой культурный, – с ехидством сказал кто-то за столом.
– Не надо так, – ответил кто-то. – Начальник лагеря – человек, каких поискать. Вы его ещё не знаете.
Действительно, мы не знали Зайкова – простого русского человека, не потерявшего голову и человечность в этой странной, никому не понятной кутерьме. Таких начальников ни до, ни после Ягодного я не встречал. Зайков никогда не называл нас врагами народа, не помню, чтобы он когда-нибудь ругал, унижал, наказывал заключенных. Наоборот, относился к нам с сочувствием. И что характерно, дисциплина в лагере от этого ничуть не страдала. Два раза в месяц мы ходили в настоящую баню с хорошей парной. Невольно вспоминались другие лагеря, где заключённые мылись раз-два в год, в холодных банях и с нехваткой воды. Зайков и сам ходил мыться в нашу баню.