Говорят: «Голодной курице зерно снится», так и нам. И во сне, и наяву мы думали и говорили о еде и о том, как быстрее добраться в лагерь, согреться и уснуть. Мы превратились в животных, другие мысли и желания в голову не приходили. Охранникам нашим тоже от морозов доставалось, но они были накормлены, одеты в шубы и валенки, им можно было разводить костры.
Первая зима в «Большевике» запомнилась ещё одним диким случаем, который произошел из-за куска хлеба. У дневального был блат с хлеборезом, у него всегда на полочке лежал лишний паек. Когда все уснули, один изголодавшийся заключенный взял с полочки дневального кусок хлеба и стал есть. Недремлющее око уголовников заметило это. К заключённому подошли трое, выволокли его на проход и сказали:
– А ну, доедай!
Бедняга есть уже не мог, знал, что по неписаному закону уголовников его ожидает смерть. Его стали избивать. Сначала кулаками, а потом поленом. Он кричал, чтобы не убивали, потерял сознание. Садисты присели на корточки, не спеша покурили, затем взяли свою жертву и выбросили из барака на мороз. Люди, изнуренные работой, спали и не проснулись. Сколько он лежал на морозе – никто не знает. Только очнулся и пополз в санчасть. Там он пролежал очень долго: ему ампутировали ноги и пальцы на руках.
В один из солнечных дней лета 1944 года в нашем лагере началась непонятная суматоха. Все мы только рты разевали от удивления. С завидной быстротой были убраны сторожевые вышки, вместе со столбами исчезла колючая проволока, дороги к лагерю и его территорию тщательно подмели, где было грязновато, – засыпали опилками. Всех нас побрили, пропустили через баню, выдали новое обмундирование и чистую постель. В столовой появились настоящий суп с американской тушенкой и белый хлеб на двести граммов больше нормы. Лагерное начальство переоделось в штатскую форму, нацепило галстуки. Охранников не стало, их заменили наши бригадиры.
На следующий день, часов в двенадцать, на Магадано-Якутской дороге появились чёрные лимузины. Подъехали к управлению прииска. Из машины вышли люди, оглядываются по сторонам. Их окружили приисковые и лагерные начальники…
Потом мы узнали, что приехала делегация из Америки во главе с вице-президентом Генри Уоллесом. Ее сопровождали сотрудники министерства иностранных дел и начальник «Дальстроя» Никишов. Американцы интересовались промывкой золота и его запасами, и тем, что за народ трудится на Колыме и в чём он нуждается.
Как только американская делегация уехала, всё стало по-прежнему. Лагерь опять окружили колючей проволокой, по углам появились вышки, прожектора и часовые с оружием. Охрана переоделась в свою форму.
В лагере было немало не только умнейших людей, но и настоящих патриотов. Мы сами, выбиваясь из последних сил, работали и призывали к этому других. Как бы тяжело нам сейчас ни было, как бы мы ни голодали, понимали, что идет тяжелая война. А золото – это оружие и хлеб. Американцы не зря сюда приезжали. Золото было нужно нашей стране для победы над Германией.
Один молодой парень, не то латыш, не то эстонец, Санюнес, так рассказывал о себе:
«Жили мы на юге Западно-Сибирского края. Занимались земледелием. Земли было много, трудились от зари до зари. Ежегодно собирали богатый урожай. Излишки хлеба сдавали государству. Скотины у нас тоже было много, без мяса мы не сидели, излишки его продавали на рынке. Жили богато, ни о чём другом не мечтали. В 1931 году, в начале весны, нам объявили, что мы должны переселиться жить в другой лесной район. Просили собраться и взять с собой всё, что надо для хозяйства: сельхозинвентарь, инструменты, топоры, пилы, продукты и семена для посева на новом месте. Скоро из города к нам приехал начальник со своим отрядом и приказал запрягать лошадей, погрузить всё, что приготовили, на сани, скотину привязать к саням. Детей, стариков и старух, которые не могли идти пешком, посадили на сани, и мы двинулись с места. Дома и недвижимое имущество всё осталось. Тяжело было расставанье, мы попрощались со всем тем, что было дорогим и родным. Мы, взрослые, шли за подводой. Сопровождал нас всю дорогу отряд ГПУ. До Барабинска ехали ещё ничего, а дальше дорога была невыносимо плохая, вся разбита и в ухабах, сани закидывало то в одну сторону, то в другую. На обочине то и дело попадались разбитые подводы и дохлая скотина. Видно, по этой дороге до нас ехало немало спецпереселенцев. Доехали до посёлка Северный, дальше дороги летом нет, только в морозы можно было проехать по зимнику через Васюганское болото до Нарыма. Заехать и выехать отсюда летом невозможно, кругом места болотистые, несколько сот километров в длину и ширину. В середине, на островах и на окраинах, есть и сухая земля, где растут лиственные и хвойные деревья. Ехали мы около месяца, в селениях останавливались поесть, лошадей покормить и поспать. За Северным селений больше не встречалось. Мы отдыхали и спали на подводах. Наконец мы прибыли на место, где должны были обосноваться, жить и работать, осваивать этот Нарымский край.
Люди, прибывшие раньше нас, рубили, пилили лес, строили избушки-времянки без окон и печей, заготавливали дрова. Кругом горели костры днём и ночью. Около костров сидели и грелись дети, старики, старухи, они же поддерживали огонь, женщины варили еду, мужики работали. Здесь рождался новый безымянный поселок спецпереселенцев. Некоторые крепкие семьи уже успели построить избушки и дома. А слабые – всё ещё ютились у костра, как цыгане. Мы остановились вдоль дороги слева, разожгли костры, распрягли лошадей и расположились вокруг костра, легли и заснули.
Неподалёку стоял один-единственный барак. Там находились комендатура и контора лесоучастка. Сопровождающая охрана передала нас комендатуре. Комендант объяснил, что мы должны работать на этом лесоучастке, заготавливать лес и дрова. Кто будет работать – получит зарплату и паёк-питание. Летом обещал выделить земельный участок, его нужно будет раскорчевать, подготовить землю для посева зерна и овощей. Жилья там никакого не было, поэтому нужно было сооружать времянки, а потом строить дома. Какой лес пилить и где строить, указывал десятник лесоучастка. Нам всё время напоминали, что мы спецпереселенцы. Без разрешения коменданта никто никуда уезжать и уходить не должен. Если кто нарушит это предписание, того будут судить.
На другой день с утра мы начали пилить и рубить лес, стали строить крупные избы без окон и крыши. Продукты на первое время у нас были. Но не было корма для лошадей и для остальной скотины. Поэтому животных пришлось резать и поедать, некоторые закалывали и лошадей.
Когда земля освободилась от снега и льда, стали корчевать кустарники и пни, копали и пахали землю, засеяли небольшие участки. Заготавливали сено для лошадей и скотины. Комаров было так много, что они солнце закрывали. Лицо и руки опухали от укусов. Жили мы, как первобытные люди, одичали. Зимой работали в лесу, заготавливали строевой лес и дрова. Одновременно сами же на своих лошадях вывозили древесину по ледяной дороге в леспромхоз. За это получали небольшую зарплату и сухой паек-питание: муку, крупу и рыбу. Но пайка никогда никому не хватало. Летом каждый год корчевали кустарник и расширяли посевы, но урожая собирали очень мало, на пропитание его не хватало.
Посёлок постепенно рос, появились и настоящие дома с печкой, с окошками и крышей, а рядом росло кладбище. Многие болели и умирали. Жизнь не радовала. Старые люди уже не мечтали о лучшем, они смирились со своей судьбой. А мы, молодые, всё еще хотели учиться, получить специальность, работать и жить, как другие живут. Я сбежал, конечно, с ведома и благословения отца и матери. Родители и сестры мои остались там же.
Шёл я на лыжах один, напрямую по бездорожью, избегая встреч с людьми. Ночевал в лесу у костра, три ночи провёл в селении, а остальные где попало, спал не больше шести часов в день. На пятые сутки закончились все продукты, что у меня были, пришлось зайти в селение и попросить поесть. Я рассказал, что ушёл из ссылки, хочу добраться до города и устроиться на работу. На лицах людей было видно понимание и сочувствие. Они меня кормили досыта и давали еще хлеба в дорогу. На душе становилось легче.
В Новосибирск я приехал зайцем на товарном поезде вечером. Два дня ходил по городу, хотел поступить учиться или устроиться куда-нибудь работать. Везде требовалось свидетельство о рождении и документ о социальном положении. Их у меня не было, только одна подправленная справка, что я работал в леспромхозе. Что делать? По вечерам я вертелся на железнодорожном вокзале, там же и спал в углу возле печки. Однажды меня разбудила милиция. Спрашивают документы, я показал справку. Милиционер посмотрел, вернул ее и повёл меня в отделение милиции. Меня посадили в КПЗ, где уже сидели человек десять, все без документов, как и я. Были там беглецы из лагеря, были приезжие из деревень и мелкие городские воришки-беспризорники.
Утром нас накормили и повели на стройплощадку копать котлован. Дали тачки, лопаты, показали, куда возить. Работал я энергично, от людей не отставал. В конце рабочего дня я сбежал, боясь, что меня отправят обратно. Котлован копали недалеко от реки Оби. На другой стороне было видно высокую трубу завода комбайнов. На пароме перебрался на другой берег. Пришёл на завод, обратился в отдел кадров. Женщина средних лет прочитала мою справку о том, что я работал в леспромхозе, потом посмотрела на меня, спросила, сколько мне лет и где живут родители. Я ответил: мне 18 лет, родители живут и работают в леспромхозе. Она сказала: «Могу принять временно разнорабочим, а там видно будет». Написала записку старшему кочегару и направила меня в кочегарку.
В кочегарке я проработал больше года, возил и бросал в топку дрова и уголь. Работа была нелёгкая, но я был рад и этому. Получал зарплату и карточки на хлеб и на продовольствие. Стал жить как люди. Вначале я спал прямо в кочегарке, потом мне дали место в общежитии.
Скоро меня перевели работать на завод, вначале учеником, а через три месяца я уже работал самостоятельно слесарем на сборке комбайна. Моё фото висело на доске почета при входе на завод, я радовался. Получил паспорт. Женился. Мы с женой собирались во время отпуска съездить к родителям. Неожиданно арестовали директора и инженера, а через пару дней арестовали ещё несколько передовых рабочих, в том числе и меня. Обвинили нас во вредительстве на заводе. Нас судила «тройка» НКВД, всем дали по десять лет. Мы долго сидели в тюрьме, а летом 1937 года нас привезли в Находку, погрузили на корабль «Дальстрой» и привезли на Колыму.