Это первое утро на прииске запомнилось ему надолго. Всё было в диковинку: довольно крепкий мороз и выпавший ночью снег; низкое мутное небо, пронизывающий ветер. Пейзаж вокруг был зловещий, какой-то нечеловеческий. Всё вокруг казалось придавленным невидимой дланью. Это было забытое Богом место, проклятая земля! Пётр Поликарпович поспешно опустил глаза. В груди болезненно заныло. Как же тут выдержать четыре нескончаемых года? Ещё зима не наступила, осень только началась, а уже так холодно и бесприютно. Что же будет, когда придут настоящие морозы?
Опустив голову, он брёл в колонне, стараясь не думать о том, что будет дальше. Жить одной минутой – вот спасенье для колымчанина! Не заглядывать далее сегодняшнего дня. А иначе сойдёшь с ума или бросишься с кручи вниз головой.
Когда они уже были в разрезе, к Петру Поликарповичу подошёл бригадир.
– Будешь работать в паре с откатчиком, – произнёс, глядя исподлобья. – Норма на двоих – двадцать кубов. Если не выполните, оба у меня сядете на штрафпаёк. Я за вами следить буду. – И пошёл прочь, не дожидаясь ответа.
Стоявший рядом заключённый – невысокий, щуплый парень – смачно сплюнул и выругался.
– Вот же, б… наградили меня напарничком. Я-то почему должен за тебя отдуваться? – И он со злостью посмотрел на Петра Поликарповича.
– Да ты не кипятись, – ответил тот. – Я работать умею, не впервой.
– Ага, умеет он, – проговорил парень. – Видел я вчера, как ты умеешь. В общем, смотри, будешь филонить, я тебя вот этим вот кайлом приголублю, понял? Я из-за тебя подыхать не хочу.
Пётр Поликарпович кивнул:
– Ладно. Хватит трепаться. Давай работать.
Парень взял пустую тачку и подкатил к куче мерзлого песка.
– Объясняю первый и последний раз, – сказал внушительно. – Вот в эту тачку входит одна десятая куба. Нам на двоих нужно загрузить и перевезти в бутару двадцать кубов, это двести тачек. Сечёшь?
Пётр Поликарпович снова кивнул.
Парень продолжил:
– Работаем так: сначала ты насыпаешь, а я катаю. Потом меняемся. Ты мне наваливай тачку с горбом, а я тебе пока буду накидывать неполную, чтоб не скопытился с непривычки. Откатка тут не очень далёкая, но катить нужно в гору. Главное, держи колесо на доске. Вильнёшь в сторону – и улетишь, на фиг. Что рассыпешь – голыми руками будешь собирать. Там наверху нарядчик стоит с арматурным прутом. Гляди, чтобы не перетянул тебя по хребту. Спиной к нему лучше не поворачивайся. Тут от него уже пострадали двое, под сопкой оба лежат. Смотри, я тебя предупредил.
После таких речей Петру Поликарповичу ничего не оставалось, кроме как накинуться на работу. Он взялся за лопату и стал энергично кидать грунт в тачку. Ладони саднило от вчерашних мозолей, спина не гнулась, дышалось тяжело, но он терпел, и всё кидал и кидал тяжёлые смёрзшиеся куски в прямоугольный зев тачки, пока не заполнил весь объём.
– Хорош, – остановил парень. – Смотри, как я делаю. Сначала приподнимаешь за ручки, но не шибко высоко, а слегка, только чтобы упоры от земли оторвать; потом упираешься в землю ногами и наклоняешься всем весом вперёд; толкать нужно прямо перед собой, и смотри держи равновесие.
Пётр Поликарпович внимательно смотрел, как парень сноровисто взялся за деревянные ручки, поднял рывком сантиметров на пять, резко наклонился всем телом и толкнул тачку вперёд; та словно бы нехотя сдвинулась и поехала, доска под ней гнулась и трещала.
– Наваливай вторую, пока я обернусь! – крикнул парень.
Пётр Поликарпович отёр рукавом телогрейки взмокший лоб и перехватил поудобнее лопату.
Первые десять тачек промелькнули, как в калейдоскопе. Но потом дело внезапно осложнилось. Песок закончился, кидать стало нечего.
– Бери кайло и руби скальник, – сказал парень, быстро оценив обстановку. – Тут порода мягкая, хорошо пойдёт.
Пётр Поликарпович недоверчиво глянул на округлую выемку в вертикальной скале.
– Так это же долго будет, – произнёс неуверенно. – Не успеем норму сделать.
– А ты как думал? Если не кайлить, так любой дурак справится. А ты попробуй сначала раздолби эти кубики, а потом уж вози! Давай не филонь. Обед скоро.
Пётр Поликарпович поднял с земли железное кайло с деревянной ручкой. Ручка была короткая, круглая, занозистая, а кайло – чуть изогнутое, похожее на клюв ворона. Весу в нём было килограмма три.
Неловко размахнувшись, Пётр Поликарпович воткнул кайло в песчаный откос.
– Ты чё, дурак? – воскликнул парень чуть не с восторгом. – Ты бей под камень, выворачивай его из земли. А песочек можно и лопатой взять. Смотри, как это делается!
Схватив другое кайло, он стал прицельно бить под округлый камень, выпирающий из стены. Несколько ударов, уверенный зацеп железным клювом, и камень вывалился на землю.
– А теперь лопатой шуруй! – сказал парень, опуская кайло и выпрямляясь. – Давай-давай, не стой. Время не ждёт.
Пётр Поликарпович ткнул лопатой в стену, но безуспешно. Лопата упиралась в смерзшийся грунт, скользила вбок, опадала на землю.
– Да-а-а, – протянул парень. – Так мы с тобой далеко не уедем.
Он поплевал на ладони и взялся за кайло.
– Отойди-ка!
Через пять минут у его ног образовалась приличная куча.
– Ну, чего стоишь, бери лопату, закидывай в тачку! – крикнул парень, продолжая энергично махать кайлом.
Пётр Поликарпович подивился такой силе в тщедушном теле. Мелькнула мысль: стоило ли так надрываться ради усиленного пайка?
Но он ещё не знал, что это такое – штрафной паёк. Каково это – когда не только бригадир, но и вся бригада презирает тебя, обзывает филоном, а каждый второй норовит дать подзатыльник. Когда повар на раздатке с отвращением швыряет тебе миску, а дневальный замахивается палкой всякий раз, когда проходишь мимо. Всего этого Пётр Поликарпович пока ещё не испробовал, но глухая тревога уже шевелилась в душе. Все вокруг работали как звери, не поднимая головы и не взирая ни на холод, ни на усталость. «Видно, тут так принято», – подумал Пётр Поликарпович. Он взял лопату и принялся накидывать грунт в тачку.
Когда тачка была полна, парень кивнул:
– А теперь кати её наверх.
Пётр Поликарпович помедлил секунду, потом взялся за деревянные ручки, попробовал на вес. Едва-едва оторвал тачку от земли и сразу едва не опрокинул. Казалось невозможным сдвинуть её с места. Парень бросил кайло и быстро подошёл. Взял лопату и выкинул из тачки излишек грунта.
– Давай теперь. Пробуй. Я за тебя жилы рвать не собираюсь.
Пётр Поликарпович поднатужился и поднял-таки тачку, качнул пару раз и сдвинул с места. С неимоверными усилиями прокатил несколько метров по доске и выехал на центральный трап. Тут же на него заорали сзади:
– Ходу!
Он оглянулся – и не удержал тяжёлый груз, тачка завалилась на сторону, почти весь грунт высыпался на землю.
Тут же подскочил десятник с перекошенным лицом.
– Эх ты, раззява! Чего стоишь, болван, собирай быстро, пока я тебе в глотку этот песок не затолкал!
Пётр Поликарпович стал торопливо собирать вывалившийся грунт голыми руками. Дело шло очень медленно, тачка никак не наполнялась.
Десятник стоял рядом, ударяя в левую ладонь железной арматуриной. По лицу его перемещалась кривоватая ухмылка. Не понять было, радуется он или щерится от злости. Пётр Поликарпович изредка бросал на него взгляды через плечо, памятуя о предупреждении напарника.
Через пятнадцать минут он собрал весь грунт и, напрягая все силы, покатил тачку к бутаре. Этот промах научил его многому. Он понял, что ни на сантиметр нельзя нарушать равновесие: если тачку повело вбок, то уже не удержишь. И ещё он понял, что нужно выбирать такой момент, когда по трапу никто не бежит. Он видел, как здоровущие тачечники попросту сшибали с трапа замешкавшихся товарищей, не желая ждать, когда те посторонятся. Всё это он принял как данность, с которой придётся жить. А ещё он с ужасом ощутил свою слабость. Все эти заключённые, высокие и низкие, жилистые и неказистые – были сильнее его. Он был тут самым слабым, и ощущение собственного бессилия поразило его в самое сердце. Он вдруг понял, что ни интеллект, ни образование, ни широта души тут ничего не значат. Ценилась одна лишь физическая сила. Выносливость животного, бесчувственность носорога – вот что было в почёте, служило мерилом нравственности. Будь он моложе лет на двадцать, он бы всё превозмог, научился бы, приспособился. А что ж теперь?
Но рассуждать было некогда. Остановиться было нельзя. Задумчивый вид был здесь невозможен. Пётр Поликарпович высыпал грунт в деревянный короб и покатил ставшую вдруг невесомой тачку вниз по запасному трапу.
Он хотел снова взять лопату, но парень не позволил.
– Катай пока тачку, приноравливайся. Полную не насыпай. Сегодня уж как-нибудь обойдёмся. А завтра будешь возить по полной, как все.
И ещё два часа Пётр Поликарпович возил на бутару золотоносный песок. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Казалось, что это последний рейс, больше он не сделает и шага. Но в забое его уже ждала новая тачка с песком, и он молча брался за неудобные ручки. Парень смотрел на его усилия неодобрительно, но помалкивал. Может, из уважения к возрасту, а может, вспомнил себя, как он сам тут работал первые дни. Так и дотянули они до обеденного перерыва. Пётр Поликарпович, покачиваясь, поднялся на пригорок и без сил опустился на холодный камень. Все вокруг торопились получить свою порцию каши, ревниво заглядывали в миски соседей, глотали водянистое варево и поминутно оглядывались, будто ждали нападения разом со всех сторон. Пётр Поликарпович вовсе не чувствовал голода, его подташнивало и клонило к земле. Он со страхом думал о том, как будет работать дальше. Сил уже не осталось, от одного вида тачки его мутило.
– А ты чего не жрёшь? – вдруг услышал он из-за спины. Обернувшись, увидел своего напарника. Тот держал в одной руке миску, а в другой горбушку хлеба. – Иди скорей за пайкой, пока не уехали. – Он кивнул на стоявших поодаль раздатчиков в грязных фартуках.