обрёл опору и защиту. Теперь он знал, как нужно жить и к чему следует стремиться. Он понял, что нет ничего выше мести. Нет ничего слаще мести. И ничего справедливее. В этом смысл и оправдание. В этом высшая справедливость. Только ради этого стоило жить.
Однако жить по таким понятиям оказалось непросто. Иосиф был слабым, тщедушным ребёнком. Надеяться на свои кулаки он не мог. И смелости ему явно недоставало. Соседские мальчишки совершали отчаянные поступки, о которых он и помыслить не мог. Они беспрестанно дрались, разбивая друг другу носы, с воплями бросались с обрыва в речку, лазали по отвесным скалам, совершали набеги на огороды и во всякую минуту были веселы и бесшабашны. Иосиф и хотел бы быть таким же смелым и озорным, но это у него никак не получалось. С угрюмым видом он ходил по улицам, словно каждую секунду ожидал какого-нибудь подвоха. Лезть в холодную воду ему вовсе не хотелось. К тому же он стеснялся сросшихся пальцев на левой ноге. Да и выглядел он как заморыш – это уж он понимал. Но хуже всего было то чувство беспомощности, которое он испытывал перед лицом опасности. Влезет ли на высокую скалу или столкнётся нос к носу с каким-нибудь забиякой, или собака на него бросится без всякой причины – у маленького Иосифа словно бы отнимались руки и ноги, пропадал голос, и он не мог ни крикнуть как следует, ни совершить что-то такое, что доказало бы его храбрость и решительность. Вместо этого он опускал голову и с трудом выдавливал из себя жалкие слова. О, как он казнил себя после этого! Как жгло его воспоминание о пережитом унижении! И как ненавидел своих обидчиков. Придумывал им различные казни, расправлялся с ними тысячью разных способов! Представлял, как они ползают перед ним в пыли, размазывая по лицу кровь вперемежку с соплями, умоляют простить их, обещают больше никогда не обижать Иосифа. Но он их всё равно бьёт, топчет ногами, расшвыривает, как тряпичные куклы, и успокаивается лишь тогда, когда они уже не могут двигаться, когда они замолкают и лежат окровавленными кусками посреди пыльной дороги, не в силах пошевелиться. Да, так ему всё это представлялось. Но вслух он ничего сказать не мог. И сделать тоже был не в силах. Зато копилась внутри отчаянная решимость когда-нибудь поквитаться с обидчиками – со всем враждебным миром, перевернуть этот мир вверх тормашками, смешать всё, изничтожить накопившуюся пакость. Подняться над этим миром и смотреть на его погибель! Пусть всё рушится и пропадает – горы и реки, города и сёла, и все эти подлые людишки, живущие неизвестно для чего.
Зачем Господь создал всё это?..
Его словно толкнули изнутри. Иосиф вздрогнул и очнулся. Несколько секунд смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, пока не начал соображать. Он всё так же лежал на полу и видел всё то же. Тишина сделалась гуще. Казалось, что в мире всё остановилось, замерло навеки. Было такое чувство, что на Иосифа сверху давит бесконечный атмосферный столб. Каждой клеточкой тела он чувствовал это давление, и он знал, что уже не поднимется. Просто пошевелиться не было сил. Это было очень странное чувство: тела у него не было, а мысль жила! Он уподобился бесплотному духу, освободился от оков материи. Но улететь никуда не мог, и это было обиднее всего. Иосиф скосил взгляд и с надеждой посмотрел на темнеющий проём двери. Но там никого не было. Да и быть не могло. Все подчинённые, вся прислуга – ждали его распоряжения, хоть какого-то знака. Ходили на цыпочках и прислушивались, вытягивая шеи. А он не мог ни крикнуть, ни даже застонать. Он снова крепко зажмурился и (показалось ему) – изо всех сил стиснул зубы. Если б только он смог встать! Если бы господь даровал ему ещё один день жизни! О, тогда он многое бы успел! Первым делом – арестовать всех этих мерзавцев. В казематы их, на каторгу! А то пригрелись тут, скоты, только и ждут, когда он околеет. И врачей тоже нужно как следует тряхнуть. Правда, он уже принял некоторые меры, но этого явно недостаточно. Всех жидов нужно немедленно выслать куда-нибудь подальше. Чего Абакумов тянет? На Колыме не хватает кадров, вот и пусть поработают на благо общества. Привыкли всю жизнь ехать на чужом горбу, сволочи. Позанимали разные кафедры, понадевали на себя белые халаты и думают, что им всё дозволено! Рюмин такие вещи про них рассказывал, что в голове не укладывается: врачи-убийцы! И ведь сознались все до одного! Развязали им языки! Связь с английской разведкой. Разветвлённая сеть провокаторов. Тщательно продуманные планы убийства членов правительства. Их, кажется, ещё не расстреляли. Нужно Абакумова подтолкнуть. Нечего тут рассусоливать. Поставить всех до одного к стенке, а перед этим измочалить в кровь, чтоб другим неповадно было! И весь ихний кагал немедленно выслать на Дальний Восток. Гитлер умел решать эти вопросы. Просто молодец! Уничтожал под корень всю эту шатию-братию. Показал пример, как надо действовать. Жаль, что сейчас так нельзя. Кругом одни хлюпики. Ни на кого нельзя положиться. И если он теперь умрёт… что тогда будет? Всё пойдёт прахом! Нет, нельзя ему умирать. Рано ещё. Нужно довести начатое до конца.
Но как же? Иосиф снова попробовал пошевелиться, но всё было бесполезно. Тело распласталось на полу мёртвым грузом. И всё так же было темно за окном. А между тем новый день уже наступил. 1 марта 1953 года для всей Земли начиналась новая эпоха. Так смерть одного сулила жизнь миллионам.
Но о приближении этой знаковой смерти ещё никто не знал. Дежурные офицеры находились на своих местах, а многочисленная обслуга и челядь готовилась к исполнению своих ежедневных обязанностей. Все говорили вполголоса и ступали так, что сами не слышали своих шагов. Во всей огромной усадьбе царила напряжённая тишина. К этой осторожности, к разговорам шёпотом и с оглядкой, к подспудному и довлеющему надо всем страху их приучил сам Иосиф. За двадцать лет он вышколил всех так, что лучше и не надо. И всё было хорошо до этой роковой ночи, когда ему понадобилась помощь. Эта помощь была рядом, но она не решалась к нему приблизиться. Так странно в очередной раз осуществился давно известный парадокс, согласно которому «крайности сходятся». Человек рискует умереть в полном одиночестве и без всякой помощи со стороны окружающих по причине своей ничтожности, когда всем плевать на тебя. И точно так же человек рискует остаться один на один со смертью, если он слишком высоко вознёсся и глядит на окружающих его людей как на пигмеев или даже как на тлю, недостойную его внимания. Оно, конечно, не всегда так бывает, и не все цари и правители кончали свои дни как какие-нибудь бродяги. Но однако же такое иногда тоже случается. Уже не говоря о том, что перед смертью все равны.
В десять часов вечера, так и не дождавшись вызова за весь этот нескончаемый день, дежурный офицер всё же решился пройти на половину Иосифа. К тому же у него была веская причина: он должен был передать Иосифу секретную почту, которую только что доставил из Кремля фельдъегерь. Офицер взял запечатанный сургучом пакет и на негнущихся ногах пошёл по длинному коридору на половину «хозяина». В доме по-прежнему стояла мёртвая тишина, яркий жёлтый свет ламп придавал предметам зловещий вид. Волнуясь всё больше, офицер преодолел последние метры длинного коридора и, шагнув через порог, оказался в вестибюле, где была парадная дверь, через которую в дом входили высокие гости. Накануне ночью именно через эту дверь вышли четыре человека, с которыми Иосиф пировал. Все они благополучно уехали. А Иосиф остался. На улице его точно не было – об этом офицер имел достоверные сведения. Но и в просторном вестибюле его тоже не было. И ниоткуда не доносилось ни звука. Офицер обвёл взглядом всё помещение и не заметил ничего необычного. Все предметы были на своих местах. Во внутренние покои вели три двери: одна та, через которую только что прошёл офицер (из коридора, ведущего на другую половину дома); и ещё две двери – прямо (если смотреть от входа с улицы) и по левую руку. Первая дверь вела в большую столовую, а вторая – в малую. Обе двери были полуоткрыты, словно хозяин вышел на минутку и вот-вот вернётся. Офицер некоторое время раздумывал, потом неуверенно двинулся к большой столовой, но в какой-то момент повернул голову влево и через полуоткрытую дверь увидел распростёртое на полу тело. Он сразу узнал Иосифа – по военному кителю и, главное, по его одутловатому лицу, по взгляду мутно-жёлтых глаз. Глаза эти смотрели прямо на него. Глаза смотрели, а губы страшно шевелились, из этих губ вырывался какой-то хрип. Офицер понял, что Иосиф обращается к нему, хочет что-то сказать и не может. Он хотел подойти к Иосифу, но ноги словно приросли к полу, и всё его тело одеревенело. Его обуял ужас. Что бы он теперь ни сделал – ему конец! Это он понял как непреложную истину. Его обвинят в убийстве вождя. Или в том, что он не оказал вождю помощь в критическую минуту. Его будут изощрённо пытать, арестуют его жену и детей, вымотают из него всю душу и заставят признаться в каком-нибудь заговоре. А потом убьют! – его и ещё несколько тысяч человек, его пособников и невольных свидетелей, вовремя не сообщивших о готовящемся покушении. Уж он-то знал, как это делается. И это знание лишало его сил и остатков разума.
Так он стоял минуту и другую, и в какой-то момент почувствовал освежение – будто повеял ветерок и словно бы разбавил копившийся в душе ужас. Офицер задышал свободе, повёл вокруг взглядом и вдруг подумал с необыкновенной ясностью: «А ведь он больше уже не поднимется!» И это невесть откуда взявшееся убеждение наполнило его душу необыкновенной радостью. Ведь если Иосиф не встанет, то некому будет обвинять его в бездействии! Ему ни в коем случае не нужно входить в комнату и приближаться к Иосифу. Он должен немедленно доложить руководству о произошедшем, и тогда… тогда он останется жив! И детей не тронут. Будут, конечно, допросы с пристрастием, станут доискиваться и подозревать, но (каким-то непостижимым образом он знал это!) не будет ни ареста, ни пыток и ни всего того ужаса, который он видел все последние годы. Совсем недавно был арестован бывший начальник охраны Иосифа – генерал-лейтенант Власик – человек, преданный Иосифу до последнего волоска на его уже седеющей голове. Но Иосиф своего друга не пощадил. Двадцать лет безупречной работы ничего не значили для него. Все понимали, что дни Власика сочтены. И хорошо, если его просто расстреляют, не будут ежедневно избивать, не сломают ему позвоночник, как Блюхеру, не превратят в кровавое месиво, как Трайчо Костова.