Одна за другой они исчезли из Тира. Эгвейн глубоко вздохнула, посмотрев вверх. Здание стонало, словно корабль в бурю. Даже сама скала вокруг неё, казалось, шевелилась.
Эгвейн нравилось это место — не Твердыня, а Тел’аран’риод. Мир Снов так многому научил её. Но, готовясь шагнуть прочь, она знала, что Тел’аран’риод опасен, словно река с коварным течением. Он может быть хорошо знаком и любим, но ей нельзя рисковать в нём собой. Особенно, когда она нужна Белой Башне.
— Прощай и ты, старый друг, — произнесла Эгвейн вслух. — До новых снов.
Она позволила себе проснуться.
Подле кровати, как обычно, дежурил Гавин. Они снова находились в Белой Башне, в комнате рядом с её кабинетом. Эгвейн была полностью одета. Вечер ещё не наступил, но просьбу Хранительниц Мудрости оставлять без внимания не стоило.
— Он уже тут, — тихо произнёс Гавин, покосившись на дверь в кабинет.
— Тогда давай с ним встретимся, — ответила Эгвейн. Она приготовилась, встала и расправила юбку, затем кивнула Гавину, и они вышли навстречу Дракону Возрождённому.
Ранд улыбнулся, увидев её. Он ждал в обществе двух Дев, которых она не знала.
— К чему всё это? — устало спросила Эгвейн. — Будешь убеждать меня разбить печати?
— Ты стала циничной, — отметил Ранд.
— В последние два раза, что мы встречались, ты открыто пытался меня разозлить, — отметила Эгвейн. — Разве мне не следует и теперь опасаться того же?
— Я не пытаюсь тебя разозлить, — ответил Ранд. — Взгляни-ка. — Он вытащил что-то из кармана. Это была лента для волос. Он протянул её Эгвейн. — Ты всегда так ждала, когда сможешь заплетать косу.
— Значит, теперь ты намекаешь, что я ещё ребёнок? — раздражённо спросила Эгвейн. Гавин успокаивающе положил руку ей на плечо.
— Что? Нет! — Ранд вздохнул. — Свет, Эгвейн. Я хочу подарить тебе что-нибудь в знак примирения. Ты для меня словно сестра. У меня никогда не было братьев или сестёр. Во всяком случае, тот единственный, что есть, обо мне не знает. У меня есть только ты. Пожалуйста. Я не пытаюсь тебя рассердить.
На мгновение он, как в далёком прошлом, показался простодушным, искренним пареньком. Эгвейн позволила своему недовольству растаять.
— Ранд, я очень занята. Мы заняты. Сейчас не время для подобных вещей. Твои войска теряют терпение.
— Их время скоро придёт, — посерьёзнев, сказал Ранд. — Ещё до того, как всё кончится, они зададутся вопросом, почему были столь нетерпеливы, и станут с теплотой вспоминать эти безмятежные дни ожидания. — Он всё ещё держал ленту в руке, стиснув её в кулаке. — Просто я… я не хотел отправляться в свой последний бой, оставив между нами только неоконченный спор, даже столь важный.
— О, Ранд, — произнесла Эгвейн. Она шагнула вперёд, взяла ленту и заключила его в объятья. Свет, хоть с ним в последнее время и было нелегко, но, в конце концов, то же самое она порой могла сказать и о своих родителях. — Я на твоей стороне. Это не значит, что я сделаю с печатями то, что ты хочешь, но я действительно на твоей стороне. — Эгвейн отпустила Ранда. Она не расплачется. Даже если кажется, что они прощаются навсегда.
— Постой-ка, — вмешался Гавин. — У тебя что, есть брат или сестра?
— Я сын Тигрейн, — ответил Ранд, пожав плечами. — Родился после того, как она ушла в Пустыню и стала Девой.
Гавин выглядел ошарашенным, но Эгвейн знала о матери Ранда уже давным-давно.
— Ты — брат Галада? — уточнил Гавин.
— Мы братья по матери, — объяснил Ранд. — Правда, для Белоплащника это, скорее всего, мало что значит. Его отцом, как и твоим, был Тарингейл, а моим — айилец.
— Думаю, Галад тебя удивит, — тихо произнёс Гавин. — Но ведь Илэйн…
— Не буду пересказывать тебе историю твоей собственной семьи, но мы с Илэйн не кровные родственники, — Ранд повернулся к Эгвейн. — Могу я на них взглянуть? На печати. Прежде чем отправиться в Шайол Гул, я хочу ещё раз на них взглянуть. Обещаю, что ничего с ними не сделаю.
Она неохотно вынула их из кошеля на поясе, где обычно носила. Всё ещё не оправившийся от потрясения Гавин отошёл к окну и открыл его настежь, впуская в комнату свет. Белая Башня по-прежнему казалась… безмолвной. Войска её покинули, её хозяева ушли на войну.
Эгвейн развернула первую печать и протянула её Ранду. Она не отдаст их ему все сразу. Просто на всякий случай. Она ему верит, ведь, в конце концов, это же Ранд, но… просто на всякий случай.
Ранд взял печать и уставился на неё, словно выискивая в изгибающейся линии мудрость.
— Я их создал, — прошептал он. — Создал их нерушимыми. Но едва создав, уже знал, что когда-нибудь они всё-таки падут. Всё, чего он касается, разрушается рано или поздно.
Эгвейн бережно взяла вторую печать. Не хватало ещё случайно её разбить. Она хранила их замотанными в ткань, в кошеле, специально набитом тряпицами, и всё равно боялась случайно разбить, нося с собой, хотя Морейн говорила, что именно Эгвейн их и разобьёт.
Она понимала, что всё это глупости, но прочтённые пророчества и слова Морейн… Что ж, если на самом деле наступит момент разбить печати, то они должны быть под рукой. И поэтому она носила их с собой, носила потенциальную гибель мира.
Внезапно Ранд побелел как полотно.
— Эгвейн, — произнёс он. — Меня это не одурачит.
— Что именно?
Он взглянул на неё.
— Это подделка. Прошу тебя, в этом нет ничего страшного. Скажи мне правду. Ты просто сделала копию и отдала её мне.
— Ничего подобного я не делала, — ответила она.
— Ох… О, Свет! — Ранд вновь поднял печать. — Это подделка.
— Что! — Эгвейн выхватила из его рук печать и ощупала. Она не почувствовала ничего необычного. — Как ты можешь быть уверен?
— Я их создал, — ответил Ранд. — Я могу узнать свою работу. Эта вещь не одна из тех печатей. Это… Свет, кто-то их украл.
— Они были со мной всё время с того самого момента, как ты отдал их мне! — сказала Эгвейн.
— Значит, это случилось раньше, — прошептал Ранд. — После того, как они мне достались, я их пристально не разглядывал. Он каким-то образом узнал, где я их хранил. — Взяв из её рук вторую, он покачал головой. — Эта тоже не настоящая. — Взял третью. — И эта тоже.
Ранд посмотрел на неё.
— Они все у него, Эгвейн. Каким-то образом он их похитил. Теперь у Тёмного в руках ключи от его собственной тюрьмы.
Большую часть жизни Мэт желал, чтобы люди пореже на него смотрели. Они бросали на него хмурые взгляды за якобы доставленные им неприятности, в которых он на самом деле был совсем не виноват, или смотрели с укоризной, когда он невинно прогуливался мимо, изо всех сил стараясь быть лапочкой. Каждый мальчишка то и дело таскает пироги. В этом нет ничего дурного. Фактически, этого даже и ждут от него.
Но у Мэта жизнь обычно была труднее, чем у других мальчишек. Без малейшей причины каждый считал своим долгом за ним проследить самым внимательным образом. Перрин мог целый день таскать пирожки, а ему только улыбались да трепали по волосам. Если же на его месте оказывался Мэт, то на него кидались с метлой.
Едва появившись там, где играли в кости, Мэт тут же притягивал к себе взгляды. Люди смотрели на него с завистью или подозрительно как на шулера, хотя он никогда им не был. Так что да, он всегда считал, что отсутствие внимания к своей персоне это великолепно. Причина для настоящего праздника.
Теперь этих причин было с избытком, до тошноты.
— Можешь смотреть на меня, — настаивал Мэт. — В самом деле, чтоб тебе сгореть! Всё в порядке!
— Мои глаза будут опущены, — ответила служанка, укладывая стопку тканей на низком столике у стены.
— Да они и так опущены! Ты всё время пялишься в треклятый пол! Разве нет? Я хочу, чтобы ты подняла взгляд.
Шончанка продолжила выполнять свою работу. Она была светлокожей, с веснушками на щеках и довольно недурна собой, хотя он в последнее время предпочитал более темнокожих девушек. И всё равно Мэт не стал бы возражать, если бы она ему улыбнулась. Как разговаривать с женщиной, если не можешь попытаться заставить её улыбнуться?
В комнату, уставившись в пол, вошли ещё слуги с новыми мотками ткани в руках. Мэт находился якобы в его «собственных» дворцовых апартаментах. И число комнат здесь было больше, чем ему когда-либо понадобится. Может быть, стоит поселить здесь же Талманеса и ещё кого-нибудь из Отряда, чтобы место не выглядело таким пустым.
Мэт подошёл к окну. Внизу, на площади Мол Хара, собирались войска. Это занимало больше времени, чем он ожидал. Что бы Туон ни говорила о том, что убийцы, подсылаемые Галганом, не должны были преуспеть, Мэт прежде встречался с ним лишь пару раз и не доверял ему. Галган стягивал шончанские войска со всех границ, но слишком медленно. Его беспокоило то, что, отступив, Шончан могут потерять равнину Алмот.
Что ж, лучше Галгану прислушаться к доводам разума. У Мэта и без того было мало причин хорошо относиться к нему, но если он затянет ещё сильнее…
— Достославнейший? — обратилась к Мэту служанка.
Он повернулся, вскинув бровь. В комнату вошли ещё несколько да’ковале с последними свёртками тканей, и Мэт понял, что краснеет. На слугах почти не было одежды, да и та, что была, выглядела прозрачной. Но ведь он может смотреть, разве нет? Они же не стали бы надевать что-то подобное, если бы на них нельзя было смотреть. Что бы подумала об этом Туон?
«Я не её собственность, — убеждённо подумал Мэт. — Я не стану подкаблучником».
Конопатая служанка, со’джин с наполовину обритой головой, махнула рукой кому-то, кто вошёл вслед за да’ковале. Это оказалась женщина средних лет с тёмными волосами, уложенными в пучок; никакая часть её головы не была обрита. У вошедшей была приземистая фигура, напоминающая колокол, и от неё прямо-таки веяло материнской заботой.
Дама оглядела Мэта с ног до головы. Наконец-то кто-то соизволил на него посмотреть! Если бы ещё на её лице не было этого выражения, с которым на ярмарке обычно выбирают лошадей.