переписанное в 1056–1057 годах и представляющее собой высочайший образец европейского средневекового книжного дела – бесспорный результат прочной и долгой традиции…
Главный же вывод из всего предыдущего напрашивается сам собой – именно корсунские книги, восточнославянская форма греко-славянского письма явились основой классической, удобной и простой кириллицы, «устроенной» Константином Философом (Охрименко П. П. К истории создания нашей азбуки (кириллицы). Сумы, 1979). Многие ученые, начиная с И. И. Срезневского, считали и считают, что протокириллица в виде греко-славянского письма существовала у наших предков с VI–VII веков. Бытует в науке и еще одна точка зрения, впервые высказанная в прошлом веке Павлом Шафариком: Кирилл изобрел не кириллицу, а усложненную глаголическую азбуку. Протославянская письменность, кстати, не предположение, а твердо установленный научный факт. Кроме свидетельств Кирилла (Константина) Солунского, болгарского монаха Храбра, Титмара Мерзебургского, арабского путешественника Ибн-Фадлана, писателя Эль-Масуди, ученого Ибн-эль-Масуди, мы располагаем поистине огромным археологическим материалом с начертаниями в виде кратких надписей и отдельных знаков, опубликованных в различных специальных изданиях. Археологические находки на восточнославянских землях также предоставляют науке обширнейший материал с образцами протославянского письма. Это надписи и знаки на грузиках из Троицкого городища (верховья реки Москвы), надписи на каменных крестах, на глиняном сосуде, найденном в 1897 году в окрестностях села Алексаново под Рязанью, надписи на пряслицах, корчагах, шахматных фигурках в других бытовых предметах – Недимовская, Беловежская, Рославльская, Новочеркасская, Кривянская, Старорязанская, Огурцовская и так далее. Немало энтузиастов пытается прочесть эти надписи, есть уже первые успехи, и я верю, что не за горами день, когда мы познакомимся с собственными письменными свидетельствами своей подлинной древности…
На базе общерусского языка основывалось – вместе с архитектурой, живописью, ювелирным и оружейным искусством – высшее достижение средневековой Руси: ее замечательная литература. От нее, многострадальной, дошла до нас малая часть, и я назову лишь семь воистину классических произведений, созданных за период феодального раздробления страны, – «Слово о законе и благодати» Илариона, «Повесть временных лет» и «Житие Феодосия» Нестора, «Поучение чадом» Владимира Мономаха, «Слово» Даниила Заточника, «Слово о полку Игореве» Игоря сына Святославля внука Ольгова, «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Слово о погибели Русскыя земли»… Жанровое, тематическое, стилевое разнообразие, художественные высоты, языковые сокровища, глубокие мысли, предельное эмоциональное напряжение! Обо всем этом написано множество книг. И любой свежий читатель, познакомившийся хотя бы с перечисленными произведениями, а потом с классической литературой позднего русского Средневековья – «Задонщиной» Софрония-рязанца, «Сказанием о Мамаевом побоище», «Хождением за три моря» Афанасия Никитина, сочинениями Ивана Грозного, Ивана Пересветова, Аввакума Петрова, «Повестью о Горе-Злосчастии», – скажет, что по неисчислимым признакам, включая даже прямые текстовые заимствования, это – единый литературный процесс, лишь временно прерванный-заторможенный нашествием завоевателей.
А ведь были и есть люди, которые хотели бы отсепарировать литературу домонгольской Руси, якобы не вписывающуюся в общий процесс становления нашей национальной культуры! Они по сей день пишут о том, что только Куликовская битва якобы явилась начальной точкой всего национального и лишь с того времени вошли в мир невесть откуда под названием «русского» такие понятия, как государственность, военная слава, политическая и философская мысль, культура, литература, изобразительное искусство… Эти ученые делают вид, будто не знают, что понятие и слово «русский» вошли в обиход за много столетий до Куликовской битвы, известны еще с языческих времен. «…Мужи его по Русскому закону кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богомъ своим» («Повесть временных лет» по Радзивилловской летописи). «Тако и си святая (Бориса и Глеба) постави святити въ мире премногыми чюдесы, сияти в русьскеи стороне велицеи» («Житие Бориса и Глеба»). Первый свод законов (XI в.) назывался «Правдой Русьской». А в «Слове о полку Игореве» (конец XII в.), где нет ни одного племенного названия наших предков, упоминаются «Руския сыны», «жены Руския», два раза «руское злато», два раза «русичи», два раза «русици» (сравнимо с «венедици» и «тоемици»), но чаще всего, как известно, «Русская земля» – двадцать раз!
Несколько слов об одной очень важной и, быть может, самой характерной особенности русской средневековой литературы, составляющей ее национальное своеобразие. В старину авторы прекрасно понимали, насколько серьезное это дело – литература, и поэтому не разменивались на тематические мелочи, а размышляли и писали с патриотических и гражданских позиций о главном – об исторических судьбах родины и народа. Несчетное число раз встречается на страницах наших средневековых книг выражение «Русская земля», необыкновенно многооттеночное по смыслу. Это и географическое понятие – то есть пространства, занятые русским народом, и политическое, зовущее соотечественников к единению, и конкретно-историческое, и этническое; это и земля-кормилица, дающая жизнь ее народу-пахарю, со всем, что на ней есть – живой природой, городами, селами, людьми, и святая родина, почти всегда нуждавшаяся в защите от внешних врагов и внутренних распрей. Вчитайтесь в хватающие за душу строки: «Светло светлая и украсно украшенная земля Русская! И многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, селами дивными»…
Один современный зарубежный исследователь пишет: «Вдохновенный гимн «светло светлой и украсно украшенной земле Русской» не имеет себе равного во всей европейской литературе того времени и даже позднейших веков. Это единственное в своем роде поэтическое произведение, предметом которого является не личность богатыря, не подвиги героев, а сама родина, как целое… Нигде – ни у французских трубадуров, ни у немецких миннезингеров, ни в рыцарских романах, ни у Данте – мы не найдем такого сжатого и сильного, ослепительного видения родины… Только сто лет спустя, в 1353 г., мы найдем у Петрарки гимн, обращенный к Италии как родине».
В средневековой русской литературе сегодняшний любознательный читатель найдет неизведанные высоты, глубины и связи времен. Из сочинений Кирилла Туровского, исполненных символики, драматизма, философских раздумий, я приведу лишь две строки, расположив их друг под другом, как стихи:
Неизмерьнаа небесная высота,
Не испытана преисподняя глубина…
Слова эти написаны в середине XII века. А вот колдовские строчки, которые не грех лишний раз напомнить:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты днепровския…
Это записано в XVIII веке замечательным русским поэтом Кириллом Даниловым; символическо-симфонический зачин его знаменитого сборника Белинский счел образной характеристикой национальных качеств русского народа и его исторического пути…
К сожалению, за четыре века отечественного книгопечатания мы, выпустив миллиарды книг, ни разу не удосужились издать более или менее полное собрание произведений средневековой нашей литературы; по приблизительным подсчетам, она для начала могла быть представлена тридцатью авторами и сотней сочинений.
Не сказал я еще о двух великих явлениях стародавней нашей жизни, во многом разных, но и очень сходных. В два могучих молота ковалась неразрывная цепь времен из того же, самого драгоценного на свете материала: талантов и умов, знаний, мыслей и переживаний, дошедших до нас через посредство языка. Оба эти явления были порождены русским Средневековьем и, сделав свое святое дело, вместе с ним ушли в прошлое, но навсегда остались неповторимым подвигом национального духа, щедрым вкладом земли Русской в общечеловеческую культуру.
Старины… Так называл народ свой героический эпос. К сожалению, не осталось уже на земле ни одного человека, который мог бы не с книги, а по памяти, со слов прадеда, по-старинному нараспев, от «зачина» до «исхода» исполнить, скажем, старину о крестьянском сыне-богатыре, прискакавшем из далекого залесного, знать вятичского, села Карачарова на помощь осажденному татарами Чернигову… Были такой никак не могло статься – в старине отражалась великая народная мечта, позволившая продлить жизнь русского богатыря от Х века, когда он, победив Соловья-разбойника, пьет зелено вино на пиру самого Владимира Красное Солнышко, до XVII, когда «старой ли казак Илья Муромец» едет по чистому полю через ковыль-траву и ему встречаются «станишники, по-нашему, русскому, разбойники».
Не стану повторять общеизвестного об исторической ценности ратных и мирных сцен, о художественных качествах старин, их музыкальности, языковом богатстве и своеобразии – для нашей темы важно то, что в течение всего Средневековья народная память хранила имена и деяния богатырей, олицетворявших сопротивление грабителям и захватчикам, которые слились в собирательный образ «татар», главных врагов того времени, а центром единения и борьбы сделался Киев, древняя столица Руси.
Народное творчество, связуя поколения памятью, воспитывало не только патриотические чувства, но и классовое сознание, исподволь, из глуби жизни подготавливая народ к роли подлинного творца истории. Князей церкви, кстати, в старинах совсем нет, бояре и князья светские, кроме Владимира – эпизодические и довольно пассивные фигуры. Все они не только далеки от забот и дел богатырей, но и относятся к ним с откровенным презрением – сам «ласковый» Владимир назовет однажды Илью Муромца «деревенщиной засельщиной».