– Нет, вы не понимаете, что стряслось!
– Сам факт, конечно… Но как это могло произойти? Вас не было дома? В милицию уже сообщили? Кого-нибудь подозреваете?
– Подождите, подождите! – Он взялся рукой за голову. – Значит, так… Дома мы все время, я уже три недели не выхожу. В милицию сообщил, и с утра следователь приходил, только он, кажется, сразу остыл… Как случилось, не знаю – иначе следователю нечего было бы делать. Никого не подозреваю… Не могу же я подозревать художника-реставратора, вполне интеллигентного человека. Мне порекомендовали его, чтоб он подновил Маковского – за сто лет полотно сделалось как черная сковородка. Он тут и работал, при мне. Еще дольше работал фотомастер – я решил кое-что оставить себе хотя бы в снимках. Этот человек вне подозрений. На днях у меня погас свет, а я на кухне газом грелся, потому что не топили. Не успел позвонить в комендатуру, как являются три электрика. Повозились немного в темноте и просят за починку света пятерку. Я дал, они ушли, и с концом. Позвонил коменданту музея– нет, он никого не посылал, но люди видели каких-то троих на лужайке с бутылкой. Прислали двоих, свет они наладили, а тут испортился телефон – замолчал. Было два телефониста, всю проводку прошли, потом совершенно пьяный прораб явился – он тут начал реставрацию башни и заборы взялся городить вокруг меня. Бросился мне в ноги, еле я его вытолкал. Словами, конечно… Больше никого не было, если не считать нескольких верных друзей, которых я знаю много лет, да и вы их знаете…
Петр Дмитриевич замолчал, а я подумал, что следователю райотдела милиции будет слишком много работы и он едва ли ее станет делать, как надо, потому что пропажа фактически находилась в частном владении, общественную ценность которого надо ему еще доказывать, тем более что три похищенные вещи представляли собой как бы предметы религиозного культа.
– Он всегда лежал у меня вон там, наверху стеллажа, – снова заговорил Петр Дмитриевич, как мне показалось, в полузабытьи и о чем-то малопонятном. – Иногда я поднимался на стул и трогал его: лежит ли? Последний раз трогал с месяц назад. И вот – пусто! Будто душу вынули! Я вам говорил однажды о нем… На Селигере до сих пор его помнят…
Кто это «он»? Петр Дмитриевич явно путал меня с кем-то – никогда и ничего не говорил он мне про Селигер или о том, кого там помнят. Просто старик, наверное, устал от переживаний и ему надо прилечь.
– Вам хорошо бы прилечь, а я пойду.
– Скоро совсем лягу и належусь всласть, – возразил он. – А пока не хочется… Не уходите, мне и так тяжело. А куда вы собрались?
– Может, найдется в Московском уголовном розыске хороший специалист?
– Это – дело. Только и районного следователя бы не обидеть. Пусть немного поработает, а? Однако я уверен – лишь настоящий специалист поможет его найти.
– Петр Дмитриевич, извините, кого это – его?
– Да я же вам говорю – Нила Столбенского!
– Так-так, – пробормотал я.
– Мы как-то рассматривали его на фоне леса, горок и храма. Забыли?
Ах, вот в чем дело! Пропала та самая икона тверского письма, что была подарена Барановскому в Ярославле шестьдесят лет назад!
– Помню, как же! Там еще сосновые стволы с золотым оттенком и мощные кроны с густой, немного условной хвоей – что-то вроде пальмового олиствения.
– Вот-вот. Могучий лес на заднем плане, фантастический храм и крохотная фигурка Нила Столбенского.
– А кто он был такой?
– Отшельник. Из Новгорода. Удалился на Селигер в 1515 году, соорудил келью, вбил в стену два деревянных крюка, оперся на них подмышками и так стоял сутками и годами. На Селигере до сего дня рассказывают, будто местные крестьяне рубили на острове Столбенском лес и подожгли. Огонь дошел до кельи Нила и остановился. Может, икона символически отражала эту легенду, не знаю. Нил прожил на острове ровно сорок лет. Умер 7 декабря 1555 года…
В который раз поразившись его памяти, я спросил:
– А две другие иконы?
– Ну, их не так жалко… Михаил Архангел старинного письма пропал. Зосима и Савватий соловецкие. Эта поценней, потому что они были изображены на фоне архитектурного ансамбля знаменитого монастыря… Но Нил, Нил! Совершенно бесценная вещь…
Петр Дмитриевич воодушевился и самозабвенно продолжал:
– Там же необыкновенный архитектурный памятник написан! Ни крыши, ни куполов, ни шатра! Это мог сделать только гений. До такого удивительного решения, найденного плотниками-тверяками, никто во всем мире не додумался. Что-то от индийских пагод улавливается, и можно бы предположить, что это Афанасий Никитин, первый европеец, побывавший в Индии, привез на родину необычное архитектурное решение, которое оригинальнейшим образом трансформировалось под русским топором в русском дереве. Только Никитин не доехал до Твери, умер по дороге домой. Так что тверской шедевр совершенно самостоятелен и строго локализован в районе Верхней Волги – ничего подобного не сыщешь на Руси! Весь Север в шатрах и маковках… Нет, это правда святая, что наш народ наделен архитектурным гением… Додуматься до такой гениально простой фантазии!
До меня дошло, что Петр Дмитриевич ошибочно предполагает, будто я хорошо знаю, о чем идет речь.
– И вот осталась от Нила Столбенского лишь фотография, – с невыразимой тоской произносит он. – Какое гнусное преступление! Ведь продаст же Нила за поллитру какому-нибудь безграмотному приобретателю или – хуже того – как-то иностранцу сбудет…
– Можно, я взгляну на снимок?
– Отчего же нельзя? – Он поднялся с кресла и начал шарить в бумажных завалах на широком подоконнике. – Где-то здесь…
Глядя прямо перед собой невидящими глазами, развязал тесемочки папки, запустил руку в стопку глянцевой фотобумаги, перебрал пальцами несколько разноформатных снимков и подал мне один из них.
– Вот, пожалуйста. Он?
– Кажется, да. По оригиналу припоминаю этот лес. И храм…
Правда, было что-то явно фантастическое, слишком условное в изображении ступенчатой светло-коричневой горки камней и такого же ступенчатого завершения храма на фоне знакомых деревьев.
– Вы правы – завершение храма вполне фантастично. Да, но эта фантазия – реальность! – воскликнул Петр Дмитриевич.
– Что вы имеете в виду?
– Да ведь на селигерском Столбенском острове стоял храм без крыши в обычном понимании, без куполов и шатра, без «бочек» и «лемеха»! Другой храм этого типа, как я предполагаю, был некогда в Торжке, а третий пока существует в реальности, если не сгорел или не сгнил, я там давно не был.
– Где? – встрепенулся я.
– На озере Вселуг, в Ширковом погосте… Последний и единственный памятник неповторимого тверского архитектурного, можно сказать, стиля XVII века! Когда я его обмерял в 1930 году, он уже был в полуразрушенном состоянии. Ему скоро триста лет.
– Многовато.
– Да. Необычная, простая на первый взгляд, но на самом деле очень сложная конструкция его покрытия надежно защищала основное здание – дожди и снега скатывались, как с гусиных крыльев. Разъять крышу на двадцать четыре крыла, вынести всю ее площадь наружу и разместить по вертикали мог только гениальный зодчий и строитель!
– Не понимаю, – сказал я. – На иконе вроде просто козырек над козырьком…
– Это иконописная условность, изображающая сложнейшее покрытие. И самое поразительное – сооружению невиданной конструкции была придана красота, гармония. Эстетический вкус ни в одной детали не подвел великого безымянного зодчего! Как я горюю, что уже никогда больше не увижу это диво дивное…
– Петр Дмитриевич, извините, но я не способен понять, как это крышу или шатер можно разъять на двадцать пять частей…
– На двадцать четыре.
– …На двадцать четыре части, вывести их куда-то наружу да еще расположить по вертикали. И обойтись без тесаных осиновых дощечек, надежно покрывающих ту же, например, церковь Преображения в Кижах.
– Минутку!
Он поднялся, в несколько быстрых шагов достиг стеллажей, перебрал на ощупь несколько папок, достал одну из них и подал мне.
– Развязывайте! Листайте!.. Листайте дальше… Это все Селигер и Верховолжье.
Пролистнул я несколько рукописных страниц, эскизы, рисунки, увидел пожелтевший снимок какого-то необычного каменного крыльца.
– Крыльцо любопытное…
– А! Это крыльцо Селижарова монастыря, – оживился он. – Волшебство русской архитектуры! Внутри шаровидная стойка, вокруг четыре столба. Видите, облицованный кирпич. Семнадцатый век. А собор стоял с пятнадцатого века! Все было сломано на покрытие дороги. Какая мука – знать это! Я вывез оттуда в Болдино лишь деревянную скульптуру Христа. Замечательная вещь! Поза, ноги, руки, глаза – все живое!.. Листайте дальше. Там где-то должно быть описание той дивной церкви на Вселуге…
Вот! Большие, сложенные вчетверо, кальки. План удивительно симметричного фундамента. Бревенчатый четверик суживается кверху, и с какой стороны ни глянь, в каком разрезе ни возьми, капитальные стены образуют высокие усеченные пирамиды, математически идеальные. Интересно! Сотни, тысячи размеров – диаметры, длины, углы, укосины, зарубы… Окна верхние, окна нижние, стекольчатые оконницы, их размеры в свету… Очень маленькие окна. Но изображения всего храма пока нет. Петр Дмитриевич услышал хруст кальки.
– Как это чудо уцелело – не знаю и не понимаю!.. Такая там жалкая деревенька на отшибе, такой бедный приход…
– Может, памятник сохранился именно потому, что стоял на отшибе? – предположил я. – Пожары, обычные в городах, его не тронули, молнии чудом миновали, а бедные прихожане за два с половиной века не собрались, к счастью, с силами, чтоб его подновить да попутно перестроить во что-нибудь попроще…
– Все может быть… А вот теперь, за кальками, должно идти описание.
Да, вот оно!.. Освящена в октябре 11 дня 1697 года при благоверном государе Петре Алексеевиче и патриархе Андриане… Пиркова погоста Осташковского уезда Тверской губернии… Описание сделано в 1847 году.
– Читайте! Только помедленней.
Включив диктофон, я начал читать: «Церковь деревянная соснового мачтового лес