а… Длиною с алтарем восемь сажен и восемь вершков. Шириною пять сажен с аршином и десятью вершками… Стены наверху связаны четырехугольником, на котором утверждена глава… Крашена снаружи желтою и белою красками… Один престол во имя Рождества Иоанна Предтечи…
Пол деревянный, некрашеный… Во всей церкви восемь окон, а именно – вверху пять, внизу три, из них два в алтаре…»
По лицу Петра Дмитриевича я заметил, что он видит этот памятник.
– Крыша! – нетерпеливо потребовал он. – Где там о крыше?
– «Крыша тесовая, из капитальных стен выведенная, состоит из трех ярусов, каждый из них сдвоен в виде четырех треугольников с четырьмя».
– Ну, поняли что-нибудь?
– Нет, – честно признался я. – О крыше, выведенной из капитальных стен, ничего не понял.
Прошу и читателя по этому краткому описанию и нашей беседе с Барановским вообразить себе внешний вид уникального, единственного в мировой архитектуре памятника. Попробуйте-ка на клочке бумажки набросать его контуры. Что за пирамида, что за крыша у вас получается? Не ленитесь, подумайте и порисуйте еще! Особенно я прошу поусердствовать инженеров, конструкторов, строителей, архитекторов, которые никогда не слыхали об этой жемчужине русского деревянного зодчества…
– А вот теперь, – торжественно произнес Петр Дмитриевич, – смотрите последние листы!
Перекинул я налево остатки бумаг и ахнул – передо мной на фотографии воистину явилось чудо! В купах зелени стояло что-то совершенно удивительное – трогательно простое, по-детски незатейливое и несколько даже странное! Легкое, как хрупкий карточный домик, оно заняло своими сбежистыми стенами, маковкой и острыми крыльями не очень много пространства, но так, что исходит от этого прелестного сооружения какая-то необъяснимая притягательная сила, которую талантливый мастер ощутил, конечно, до того, как взялся за топор. Поразительная соразмерность во всем, гармоничность основных форм и деталировка, исполненная художественного такта. Крохотные оконца не могли быть на вершок шире-выше или отблескивать в других местах, длина выносных крыльев и расстояние между ярусами кажутся единственно возможными, колокольня в любом исполнении была бы лишней рядом, поэтому она сделана в виде часовенки-невелички. И никаких украшений, никакого отвлечения от главного, околдовывающего взгляд…
– Узнать бы, кто это построил!..
– Народ русский построил.
Петр Дмитриевич, кажется, ждал, что я еще скажу, а что я мог сказать? Просто смотрел на чудо и дивился ему и чувствовал себя счастливым, оттого что принадлежу народу, создавшему такое. Нет, надо ехать на Селигер и Вселуг…
Статью искусствоведа В. Сергеева, опубликованную в сборнике вскоре после той нашей встречи с П. Д. Барановским, я прочел с увлечением, какого давно не замечал в себе. И не только потому, что в ней были, как и у меня на предыдущих страницах, вполне детективные строки: «Ночной международный поезд остановился на одной из пограничных станций. Перед тем как покинуть территорию нашей страны, его пассажиры проходили обычный таможенный досмотр. Один из иностранных путешественников с досадой смотрел, как из принадлежавших ему по праву вещей была извлечена небольшая икона в тяжелом серебряном окладе. Незаконный «бизнес» не состоялся, и «небольшой русский сувенир», взятый, по словам растерявшегося путешественника, «на память о гостеприимной России», остался на ее действительно гостеприимной территории, а незадачливый бизнесмен эту территорию покинул. Заезжий бизнесмен и его туземные коллеги, ведущие финансовые операции в пригостиничных подворотнях, были, как выяснилось, непроходимыми дилетантами». И далее: «…под темной олифой различилось уникальное, редчайшее по сюжету произведение малоизученной, лишь недавно открытой тверской школы…»
Перевел я дух и начал выхватывать глазом обрывки фраз:
«…открылось авторское изображение XVI века…», «…лес, изображенный в соответствии с эстетикой средневекового искусства отдельными деревьями, там и тут разбросанными по светло-коричневым горкам. Горки – «лещадки» – общепринятый в древности образ земли, пространства…», «…старый монах с седой бородой и серьезным вдохновенным лицом. Он стремительно падает на колени, простирая вперед руки». «Дорого мог бы стоить русской культуре этот, к счастью, не состоявшийся «бизнес»!..
Воистину так, и читатель, быть может, подумал, что нашелся Нил Столбенский? Нет, на иконе, изъятой зоркими таможенниками, изображено всего два дерева в виде пальм, вместо храма стоит большой деревянный крест, означавший, что на его месте будет основан монастырь, а монах – это Савватий Оршинский, коренной тверяк, побывавший в Иерусалиме и по возвращении ставший таким же отшельником, как, например, Герасим Болдинский, и так же, как он, не удостоенный канонизации, хотя надпись на иконе именует Савватия «преподобным». Обитель его стояла на реке Оршине близ Твери…
Мое мысленное дилетантское сравнение двух икон вызвало у меня соблазнительное предположение, что это одно время, одно место и одна школа, та же темпера, приемы, стиль письма, сюжет, полная идентичность многих деталей… Кто был этот мастер? Извините меня, товарищи искусствоведы, что я вламываюсь в вашу епархию – безусловно, интересный вопрос этот, и мои сравнения должны бы стать предметом строгого научного рассмотрения, и В. Сергеев, безусловно, прав, когда пишет о том, что «у каждой иконы своя судьба, подчас ясная, подчас загадочная, что требует серьезных и разносторонних исследований специалистов и становится предметом различных, иногда противоположных научных гипотез и концепций».
…Послушайте же вы, нынешний незаконный обладатель Нила Столбенского! Если вам попадутся на глаза эти строки, молю и заклинаю вас – сделайте святое, благородное, истинно человеческое дело: найдите любой приемлемый для вас способ вернуть государству, народу, науке, искусству нашему икону Нила Столбенского, который нужен не только для пополнения наших знаний о тверской школе живописи XVI века. На этой темной невзрачной доске – единственное иконографическое изображение тверского восьмискатно-трехъярусного храма, неповторимого шедевра русского деревянного зодчества.
Кстати, мое слишком любительское определение этого типа русских храмов не претендует на какую бы то ни было научность, но что мне делать, если сам Игорь Эммануилович Грабарь не знал этого типа, а сам Петр Дмитриевич Барановский не решается дать ему никакого определения?.. Над келейкой, входом в пещеру Савватия Оршинского, условные камни, между прочим, горкой вздымаются в три яруса и плоскостно сдвоенными четырехугольниками! Что это – случайная фантазия живописца? Не знаю. Однако постойте – публикация В. Сергеева содержит еще немало любопытных сведений! Оказывается, на месте креста, изображенного на иконе Савватия Оршинского, был действительно основан монастырь. Что за постройки в нем стояли, мы, наверное, никогда не узнаем, потому что он был упразднен еще в XVIII веке и превращен в приходскую церковь, на месте которой давным-давно пустота. Но вот еще: «Жители Савватьева помнят о человеке, давшем имя их селу. Церковь, построенная над его могилой, до нашего времени не сохранилась, но нам показывают заросшие травой остатки ее фундамента. Один из сельчан хранит у себя дома очень интересную для нас картину – старинный любительский пейзаж села и двух древних (курсив мой. – В. Ч.) церквей посреди него. Охотно разрешив нам сфотографировать картину, владелец и слушать не захотел о продаже ее для музея – это историческая память, и пусть остается здесь, в Савватьеве…»
Мне надо непременно увидеть эту «очень интересную» картину! Не знаю, чем она заинтересовала первооткрывателей, но я-то, быть может, совершенно безосновательно и наивно мечтаю увидеть на ней яруса сказочных крыльев… Что ж, хорошо, к Селигеру и Вселугу прибавилось еще Савватьево! «Но послушай, – шепнул мне ленивый бес подступающей старости, – можно же не ехать, а просто найти в Москве автора статьи да посмотреть у него фотографию!» – «Звонить надо, разыскивать, – сказал я сатане. – Вдруг он в отпуске или длительной командировке, иконы ищет… Проще съездить, это же совсем рядом. И оригинал увижу». – «Ну, как знаешь, – промямлил дьявол. – А то позвони да спроси, купола или шатры над теми церквушками, и сразу все станет ясно». Послушался я беса – разыскал автора статьи по телефону, и знаток русского иконописного искусства Валерий Николаевич Сергеев сказал, что над селом Савватьевым высились купола…
Было бы, конечно, слишком, если б даже маленькие открытия делались по телефону! Но неужто, все еще думалось мне, из ста пятидесяти двух церквей, существовавших, как свидетельствует Иван Кирилов, в Тверском уезде по описи 1710 года, не было ни одной восьмискатно-трехъярусной? В Савватьево все равно придется ехать, потому что там стояла еще церковь над могилой Савватия Оршинского и сохранились «заросшие травой остатки ее фундамента». Может, в нем есть что-то общее с фундаментом церкви Ширкова погоста? А вдруг ушли в землю и не успели догнить нижние венцы? И если они идут вверх на сужение, то капитальные стены были у этой церкви пирамидальными, прикрыть которые можно было только выносными ярусными скатами!..
Итак, никакого открытия не состоялось, открылись только чрезмерно дилетантские подступы к нему да несколько расширились представления о культурном прошлом Верховолжья. Но какова судьба единственной, дожившей до XX века восьмискатно-трехъярусной церкви Рождества Иоанна Предтечи в Ширковом погосте на Вселуге? В той папке Петра Дмитриевича Барановского я наткнулся на публикацию 1894 года, где рассказывалось, что уже тогда она была ветхой, «с темно-зеленым и совершенно выцветшим куполом». В 1930 году архитектор застал ее, как он сам написал, «в полуразрушенном состоянии». Надо бы взглянуть, что с него сейчас! Неужто и это диво дивное исчезло, как исчез св. Илья Выйского погоста, церкви села Савватьева и Оршина монастыря, превеликое множество памятников народного зодчества Севера?
У меня есть справка о маршруте П. Д. Барановского по архитектурным памятникам Севера в 1920 году. Вот одно место из нее: