«Н. Корельский монастырь, Ненокса, Лисеостров, Уйма, Лявля, Утостров, Холмогоры, Панилово, Кривое, Ракулы, Сийокий монастырь, Челмохта, Зачачье, Хаврогоры, Моржегорье, Репаново, Березник, Осипово, Корбала, Ростовское, Конецгорье, Кургоминье, Гулгас, Топса, Троица, Сельцо, Заостровье, Телегово, Черевково, Циозеро, Белая и др.». Интересно это «и др.», а также позднейшее горькое примечание: «На 1950 г. этих памятн. не сохр.». Недавно прочел в газете, как в последнее время охраняются и восстанавливаются по Северу уцелевшие памятники русского деревянного зодчества и… как сгорают они от молний. Неужели так уж трудно и без газетной подсказки прежде всего установить на них громоотводы?..
– Правда, во многих случаях не помогает ни молниезащита, ни значительные средства, отпускаемые на реставрацию, ни начавшиеся работы по восстановлению памятников. Как защититься не от огня небесного, а от земного, пущенного преступной рукой? Как спасти памятник не от гнили природной, а от гнили людской? Реставраторы, бывает, и молниеотводы установят, и лесами уже окружат средневековую постройку, а она сгорает или сгнивает. Вот несколько примеров последних лет по Архангельской области. Погибли в огне прекрасная Климентьевская церковь Пияльского погоста, построенная в 1685 году, и первоклассный памятник в селе Туряасово (1795 год), рухнула Никольская церковь (1693 год) в селе Астафьево, погибли из-за нерасторопности реставраторов ее ровесницы в селах Вазенцы и Рато-Наволок… Если не принять срочных и действенных мер, та же судьба ждет множество замечательных образцов деревянного зодчества по всему Русскому Северу. А ведь их эстетическая и общекультурная ценность с годами возрастает и скоро станет ценностью валютной…
И зачем ехать на Вселуг, шепнул мне тот же бес, если памятник в Ширковом погосте тоже «не сохр.»? Расстроиться, погневаться, разразиться статьей?.. Написал я знакомому калининскому писателю Петру Дудочкину, природолюбу и краеведу. И вот радость! Он присылает мне письмо, сообщив, что недавно побывал на Вселуге. Несказанная красавица Ширкова погоста обрела новую жизнь, почти полностью восстановлена и уже манит издалека своими двадцатью четырьмя белыми крыльями. Большую свежую фотографию я повесил перед столом, время от времени даю глазам отдых на ней, накапливая нетерпенье перед поездкой на Селигер и Вселуг…
Спешу сообщить читателю нечто сенсационное. П. Д. Барановский, обладая тончайшей историко-архитектурной интуицией, предполагал, что памятник Ширкова погоста не был единственным, а лишь единственно уцелевшим образцом оригинальной школы тверского деревянного зодчества. Мои любительские поиски ни к чему не привели. И вот однажды, спустя несколько лет после того, как все предыдущее было написано и напечатано, я раскрыл свежий номер «Правды» и замер – на клише внизу четвертой газетной полосы был изображен необыкновенный храм! Та же устремленность к небу, те же выносные крылья, только над ними три куполочка да еще крылья над притвором, и, значит, памятник этот был конструктивно намного сложнее. Что это такое, откуда? Читаю. Опубликовал заметку и снимок ленинградский доктор исторических наук А. Кирпичников. Оказывается, в 1664 году по России до Москвы проехал в составе голландского посольства путешественник и географ Николай Витсен, будущий бургомистр Амстердама, деятель Ост-Индской компании, автор первой опубликованной карты Сибири. Он оставил также описание Новгорода, Пскова, Торжка, Твери, Москвы с рисунками и пояснениями. Рукопись дневника нашлась в Парижской национальной библиотеке, недавно опубликована, а подлинники одиннадцати рисунков обнаружились в Вене, и австрийские ученые любезно передали их фотокопии нашим специалистам. Двухметровой длины панорама Новгорода, который Н. Витсен сравнивал с Лондоном, открыла ученым некоторые подробности его планировки, в Пскове путешественник сделал рисунок нехарактерной для местного зодчества шатровой церкви, был поражен Псковским кремлем, оборонительной системой Москвы, а в Торжке нарисовал многоярусный храм, удививший его своей необычной архитектурой («Правда» от 20 мая 1983 года).
…Верхневолжье. По ледовым дорогам его начала орда свой отход в степь ранней весной 1238 года.
Любое решение или поступок на войне – результат выбора между необходимостью победить и возможностью уцелеть. В покоренных городах Руси орда не оставляла ни гарнизонов, говоря по-современному, комендантов, и вот все войско скопилось в районе озера Селигер. Субудай размышлял. Он принес жертву великому богу войны Сульдэ всех людей последнего непокорного города и весь полон, а сейчас, за эту ночь, надо было принимать важнейшее решение – какой дорогой идти к степи?
Великий хан не простит ему гибели брата, младшего сына Темучина, ссор между Бури, Гуюком и внуком Темучина сыном Джучи. Главная задача победившего, но погибшего войска состояла теперь в том, чтобы сохранить на пути в степь чингизидов с их добычей. Нужно идти по возможности вместе – только тогда чингизидов сберегут недреманное око, опыт, осторожная мудрость и великие воинские доблести Субудая.
Последние сообщения тыловой разведки говорили о том, что по всей стране урусов стучат топоры. Новую встречу с таким количеством топоров, что повыбивал из рук врагов Бурундай на Сити, сабли воинов Субудая еще выдержат, но сколько останется потом сабель у чингизидов? Урусский топор в этой лесной стране может стать куда более грозным оружием, чем сабля или меч. Вспомнилось, как сотня его воинов из маленького, взятого общим пятидневным штурмом городка урусов, где всем коням не хватило корма, бросилась с пленным проводником в нетронутое лестное селение и не вернулась. Субудай подумал было, что они стороной обошли обоз внука Темучина сына Джучи, миновали дебрями сторожевые заслоны и ускакали, как зайцы, в бескрайнюю степь. Однако разведка вскоре донесла, что увидела в большом и свежем древесном завале воинов с рассеченными головами и закаменевших от мороза коней с переломанными ногами. Он послал три карательные сотни, чтобы примерно наказать жителей этого жалкого селеньица, только оно было пустым – ни скотины, ни фуража, ни людей, а снега, валившие тогда день и ночь, перемели следы. Воины погрелись у горящих жилищ и вернулись ни с чем, потеряв среди древесных завалов еще несколько добрых коней.
Скорей, скорей отсюда, пока снега не пропитались водой! Конь незаменим в степи, но он не может преодолеть даже небольшую какую-нибудь версту, низину, если снег осел и просырел.
Каким путем остатки грабительского войска вернулись в степь вожделенных южных просторов, где солнце уже растопило снега на взгорках и даже вызеленило их кое-где молодой травкой, было – в какую сторону ни пойди – около тысячи километров сегодняшним счетом, но в старину расстояния исчисляли временем, нужным для их преодоления, что было практичней, потому как сразу, одной мерой учитывались особенности и состояние пути, средство и способ передвижения, тяжесть груза, препятствия и пора года.
Мне кажется, не случайно наш язык произвел слова «дорога» и «дороговизна» от одного корня, и, должно быть, изучающие русский иностранцы, встретив словосочетание «дорога дорога», думают, что это опечатка, пока не расставят семантические ударения. Нам из века в век – при наших-то расстояниях, климате, пересеченности и сырости низинных пространств – недоставало сил, чтобы поддерживать в хорошем состоянии даже летние дороги, которые, чуть отклонись в сторону от городов, были неготовыми, как обобщенно и просто названы они в «Слове о полку Игореве». Вспомним также, что даже на степном юге воинам Игоря пришлось за неимением других средств гатить в начале мая какие-то болота трофеями…
А вот другие документальные – из века в век – свидетельства о состоянии наших дорог. Почти тысячелетие назад один юноша-курянин среди лета доехал с купцами из родного города до Киева, преодолевая в день всего по двадцать три версты. Через семь лет после того как Субудай решал, какой маршрут в степь ему выбрать, эмиссар папы римского Плано Карпини затратил на сто двадцать верст от того же Киева до Канева целых шесть дней, то есть ехал еще медленнее, чем добирался из Курска будущий преподобный Феодосии. Спустя двести лет другой путешественник, венецианец Иосафато Барбаро, сказал о наших летних лесных дорогах: «Летом в России никто не отваживается на дальний путь по причине большой грязи и множества мошек, порождаемых окрестными лесами, почти вовсе необитаемыми». И в степях, и в лесах дожди превращали овраги и речушки в непреодолимые препятствия, а болотца и луговые низины в «грязи непроходимыя», как писал с летней дороги еще через двести лет царь Алексей Михайлович, который оставил тогда повозки и «перебрался на вьюки». Спустя еще два века дороги Новгородской, Тверской и Московской губерний, по свидетельству авторов «Полного географического описания нашего Отечества», все еще находились «в довольно-таки первобытном состоянии». Труд тот был, кстати, посвящен памяти А. С. Пушкина, который близко и подробно знал эти дороги, мечтательно-пророчески написав:
Когда, благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно:
Шоссе, Россию здесь и тут
Соединив, пересекут;
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой;
Раздвинем горы; под водой
Пророем дерзостные своды…
Время, однако, поускорилось – есть уже сегодня и шоссе, и мосты, и метро, и горы кое-где раздвинуты. Но в отдаленных местах Валдая, как и всего Нечерноземья, еще и сегодня пути-дороги таковы, что водители мощных грузовиков не рискуют кое-где ехать из одного села в другое без цепей.
Русские дороги летом захламлялись и зарастали, прерывались пожарами, сгнившими мостами на бесчисленных реках и притопшими гатями на болотах, петляли да кружили, подчиняясь рельефу, и недаром лишь былинным богатырям было под силу прокладывать прямоезжие пути. Осень с ее затяжными дождями даже предотвращала войны, и у меня немало выписок из летописей разных веков о том, как вой