ска, «распутье деля», останавливались, «лют бо бяще путь», и ждали, «егда ледово встанут», либо возвращались из-за ранних и обильных – «коневи до черева» и «человеку в пазуху» – снегов.
Подытожим. В древности, средневековье и в новое время летом, осенью и зимой ездили люди на телегах, санях или верхом русскими дорогами, но пути эти были многотрудны, длительны, опасны и нередко сопровождались человеческими жертвами, о чем не единожды упоминают предания и первые наши историки. Нет в летописях только ни одного упоминания о благополучных путешествиях и походах весенних, потому что в эту пору года никаких дорог не было, а половодье, так же как и осенняя распутица, не раз властно пресекало даже военные действия. Вспомню хотя бы два таких случая, что приключились незадолго до событий на Селигерском пути. Весной 1226 года двинулся было на Киевскую Русь король венгерский, но, как сообщает Ипатьевская летопись, «Днепроу же наводнившюся, не могоша перейти». Правда, тут надо сделать поправку на описку переписчика – в протографе означился, конечно, не Днепр с Киевом, стоящим на высоком, незатопляемом, доступном с запада берегу, а Днестр, но сути дела это не меняет. А за три года до первого нашествия орды вешние воды прервали русский поход в литовские земли: «Весне же бывши, поидоста на Ятвязе и приидоста к Берестью реками наводнившимися, и не возмогоста ити на Ятвязе».
Субудай знал, что страна урусов лежит в глубоких болотах, меж которых скоро потекут по разным сторонам света бесчисленные потоки воды; он тут останется навек с уцелевшими воинами, добычей и внуками Темучина, если не примет единственно правильное решение – срочно уносить ноги. Он-то, Субудай, бросил бы эти тяжелые тюки с южными шелками и западными сукнами, пышные, занимающие много места меха, но внук Темучина сын Джучи мечтает удивить степь богатой добычей, да и воины, которым достались кожаные турсуки павших, не захотят без особого приказа расстаться с законным итогом войны, свидетельством их верности заветам Темучина. Пусть, однако, вьючат и ткани, и меха вместе с украшениями для женщин, кубками для мужчин и разноцветными камнями, добытыми саблями в краснокаменных, белокаменных и деревянных жилищах, что построили урусы для своих тощих богов, изображенных на пестрых досках, которые так хорошо горят и греют, если ими кормить костер. Такие богатые и причудливые храмы из природного камня Субудай встречал только перед Железными Воротами в горах гурджиев, но воины-ровесники рассказывали ему, будто в Индии, куда они ходили с разведкой, жилища тамошних многоруких каменных и костяных богов еще причудливее, богаче и полны сверкающих твердых каменьев…
Субудай в этом тяжелом походе начал ненавидеть ровесников, Если молодые бросались в город, чтобы скорей добыть женщину, что Субудай перестал понимать, потому что во времена Темучина воин должен был прежде всего найти корм для коня, то эти, поседевшие в походах, как он сам, лезли даже в горящие жилища, чтобы набить турсук всем, что попадет под руку, – поношенной одеждой и обувью, простыми кожаными поясами, полуоблезлыми звериными шкурами, деревянной посудой. Только в последнем городе урусов по его, Субудая, приказу, малейшее нарушение коего специальные сотни наказывали немедленной смертью, все кинулись гасить горящие строения с зерном. И еще не кончилась эта непривычная работа, когда он увидел среди тлеющих бревен отвратительную сцену. Какой-то старый ойрат или кипчак, что когда-то был воином, вылез из земляной ямы с добычей и начал трясущимися руками сматывать с тяжелой деревянной палки урусскую ткань. Старая и согбенная урусская женщина взялась вырывать ткань из рук добытчика и оказалась сильнее. Субудай повелел сломать спины обоим…
Скорей в степь! Субудай знал, что многие скоро побросают добычу – высшей ценностью станут зерно, сухая трава и конь, способный нести хотя бы хозяина. Старый воитель с тревогой отмечал, как быстро слабнут выносливые монгольские кони. В селениях на пути к этому большому озеру почти не было фуража, и кони немного подкормились лишь на озерных берегах, где урусы жили кучнее. Но стоило разведке углубиться в узкие речные долины, ведущие к великому богатому городу, как селения поредели. По берегам этих долин стенами стояли темные непроезжие леса, в которых не было никакого корма, кроме голых веток, а разведчики, доскакавшие до широких речных пойм, сообщили, что леса расступились, но у безлюдных урусских селений совсем нет куч сухой травы.
Любознательный Читатель. Новогородцы на дальних подступах к городу сожгли запасы сена и соломы, а сами скрылись в лесах?
– Мы можем говорить об этом более или менее уверенно – жители долины Полы и других здешних рек и речек, конечно, заранее узнали о приближении орды, только я сомневаюсь, чтобы по тем местам вообще могли стоять в марте стога или скирды. Член-корреспондент АН СССР, доктор исторических наук В. Янин писал в одной из своих научно-популярных статей: «…дендрохронологические материалы раскопок Новгорода свидетельствуют, что на 1237–1239 годы приходится один из значительных пиков угнетения древесины, из-за неблагоприятных погодных условий в эти годы кольца прироста древесины были ненормально малыми. А значит, можно уверенно предположить и общий недород сельскохозяйственных культур, в том числе всех видов кормов». Новгородцы всегда ввозили хлеб, и есть свидетельства постоянной бескормицы на этой земле, особенно к концу зимы. В той же статье В. Янин приводит сведения, относящиеся к первой половине XIX века! «По недостатку сена, необходимого для содержания мелкого скота, лошадей к весне уже кормят так называемою сечкою. Рогатый же скот обыкновенно в продолжение всей зимы довольствуется яровою соломою, изредка приправляемой овсяной подсыпкой. Сено дают коровам только несколько дней в году после теления, и то понемногу». И, мне кажется, те, кто непомерно преувеличивает численность орды Бату – Субудая, просто не задумывались над простым вопросом: чем кормили бы степняки свои сотни тысяч коней в заснеженных русских лесах, особенно на подступах к Новгороду?..
Субудай уже считал не тумены, а сотни. Он приказал умертвить ослабевших рабов, послал вперед разведку с проводниками и толпу сильных урусов, уцелевших при штурме и питающихся кониной, чтобы искали и чистили тропу, назначил в хвост каравана заслон, и по указке его кнута первая сотня взяла протоптанный Бурундаем след.
Любознательный Читатель. Куда же, в каком направлении?
– Ответ на этот важный вопрос помог бы рассеять множество исторических недоразумений, увидеть путаницу, разнотолки и ошибки в бесчисленных описаниях давнего лихолетья, расстаться с некоторыми наивными представлениями, застрявшими в нашей памяти с младых, как говорится, ногтей. Помню, меня поразило в юности, что В. Ян, написавший тысячи страниц о нашествии орды на Русь, ни одной из них не посвятил ключевому событию весны 1238 года – двухнедельной обороне Торжка.
– Как же он сумел обойтись без этого?
– Попытаемся понять. Штурм был начат сравнительно небольшими силами 22 февраля. Отряд Бурундая долго пробирался на большак от Сити и 4 марта, накануне взятия Торжка, еще находился в Ширенском лесу, где в тот день был убит Василько ростовский. А в примечаниях к своей «Истории Российской» Татищев, подсчитывая число павших городов, уточняет, что «Торжок же и Тверь не в феврале, но в марте взяты». Следовательно, третий крупный отряд штурмовал Тверь, и оба эти города какой-то срок сражались одновременно. История почему-то не сохранила никаких подробностей обороны Твери, но несомненно, что и ее осада была тоже очень трудной и длительной. Торжок орда взяла только тогда, когда к нему, хранящему самую важную добычу – зерно, подтянулись со «множеством плена» войска врага, идущие южным направлением от Твери. И вот В. Ян, исходя из неверного положения, будто у Батыя была гигантская армия в четыреста тысяч, и не умея объяснить затяжную двухнедельную осаду столь подавляющими силами врага, допускает недопустимое, будто от Игнача креста орда возвращалась в степь через Торжок, Тверь, Волок Ламский, Дмитров и какие-то еще «другие города», которые были взяты ими на обратном пути. Вот как об этом говорится в романе: «Татарское войско несколькими потоками двинулось из урусской земли назад в Кипчакские степи. По пути татары захватывали и уничтожали города, грабили и сжигали села, убивали жителей. Были разрушены Торжок, Тверь, Волок, Дмитров и другие города…» Между тем Дмитров и Волок Ламский пали еще в феврале! У Татищева они даже названы прежде городов «другой стороны» – Городца, Костромы, Ростова, Ярославля, и в обратном порядке, означающем последовательный и еще наступительный маршрут к Новгороду – Дмитров, Волок, Тверь, и лишь после того, как сказано, что татары «попустошиша всю землю до Галича Меряского и Торжка», после описания битвы на Сити, следует рассказ о торжокской обороне. Кстати, о возрастающем сопротивлении орде говорит не только героическая оборона Торжка и не менее, быть может, отчаянная защита Твери, но и тот факт, что Галич Меряский, самый северный город, до которого доскакали отряды Бурундая, согласно мнению В. Татищева, возможно, «взят, не был». И, как знать, не лежит ли где-нибудь на чердаке или за божницей старого северного или сибирского дома неизвестная науке летопись, в которой есть страничка или хотя бы несколько строк, посвященных обороне Галича Меряского, Твери и, быть может, Березовского Рядка? И нет ли в ней хоть какого-нибудь намека на маршрут орды от озера Селигер?
– Но, собственно, зачем нам нужно знать этот маршрут?
– Не проследив исхода орды из Руси весной 1238 года, мы не сможем понять финала ее первого грабительского набега, загадки семинедельной обороны Козельска.
– Однако как понять Субудая, семь недель штурмовавшего Козельск, этот ничем не примечательный, но еще более «злой», чем Торжок, лесной городок? От него же было совсем близко до степи! И вообще, как Субудай оказался в такой удаленности от основного маршрута, как очутился вдруг под Козельском?