– Вот-вот. В Торжке заканчивалось округление большого вопросительного знака – кровавый след основных сил орды. Мы его сняли. Однако вы правы – еще один большой вопрос остается, и, чтобы ответить на него, нам следует восстановить точный маршрут Субудая до Козельска.
– Но как его восстановишь спустя сотни лет, если в известных нам летописях нет ничего об этом маршруте? И неужто историки не задумывались над ним?
– Трудов по русской истории – гора, и я, конечно, не мог ее всю осилить – ведь за всю жизнь мы прочитываем лишь несколько тысяч книг. Быть может, и есть какие-то догадки, приближающие нас к исторической истине, в малотиражных специальных изданиях или не увидевших света диссертациях, до которых я не добрался, просмотрев только труды наиболее известных русских историков. У Щербатова, Погодина, Костомарова, Ключевского, Бестужева-Рюмина, Забелина, Покровского, Грекова, Тихомирова я на этот счет ничего не нашел…
– А в классических трудах Татищева, Карамзина, Соловьева?
– С Татищева-то я и начал, потому что строгой исторической наукой давно доказано и до сего дня доказывается свежими исследованиями, что этот Нестор нового времени, человек исключительной работоспособности и добросовестности, всю жизнь собиравший исторические сочинения и древние рукописи, в том числе и в самых глухих старообрядческих уральских скитах, располагал по крайней мере несколькими летописями, ставшими позже вместе со всем бесценным древлехранилищем владельца жертвой пожара. Кстати, находя летописные разнотолки в освещении фактов и оценках, Василий Никитич Татищев считал своим долгом сохранить и их на суд будущих историков. Замечательный труд его полнится драгоценнейшими подробностями. Один пример. Татищев не был знаком со «Словом о полку Игореве», но в его «Истории Российской» есть такие на первый взгляд мелкие частности событий лета 1185 года, отсутствующие в известных нам летописях, которые помогают приблизиться к некоторым загадкам великого памятника русской средневековой литературы… И Татищев дает полное и подробное изложение событий зимы 1237/38 года, несмотря на кое-какие противоречия и неточности, отражающие противоречия и неточности первоисточников.
– Но неужели нет у него маршрута обратного движения орды?
– В общей форме – от пункта, как говорится, «А» до пунктов «В» и «С» – есть. Завершая описание наступательного маршрута чужеземных грабителей на Селигерском пути у Игнача креста, он сообщает: «Оттуда возвратися Батый к Рязани и иде к городу Козельску».
– Вот нам и маршрут. Не станем же мы спорить с самим Татищевым…
– Станем. Скажите, мог ли Субудай возвращаться на пустые пожарища? Маршрут орды при таких ориентирах должен был пролечь довольно длинной дорогой, связывающей сожженные уже города и разграбленные окрестности Торжка, Твери, Волока Ламского, Дмитрова, Москвы, Коломны и Рязани. Но грабительское войско не может идти дорогой, которой оно уже прошло! Это Кутузов, обрекая армию врага на гибель, несколько веков спустя сумел после Бородина, Москвы и Малоярославца направить Наполеона по старой Смоленской дороге, где тот уже раз прошел и все дочиста пограбил. Правда, в отличие от Наполеона, Субудая на его бескормном пути беспокоить оружием было, собственно уже некому, в такой маршрут можно бы даже поверить, как поверил В. Ян, если б не другие важные обстоятельства, совершенно его исключавшие. Абсолютно невероятно, чтоб Субудай со своим уже вовсе не грозным воинством, обремененным добычей, прошел эту тысячу километров сквозь опустошенные земли и, оказавшись в районе Рязани, то есть совсем рядом со степью, решился проделать на истощенных лошадях трехсоткилометровый весенний путь через леса на запад и еще семь недель штурмовать какой-то ненужный ему городок!
Другое, быть может, более важное обстоятельство тоже почему-то не учитывается. Дело в том, что Козельск был городом сильного Черниговского княжества, дальние северо-восточные границы которого издревле и надежно прикрывались не только засеками по лесам, кованым «чесноком» по бродам, но и мощными по тем временам городами-крепостями. И Козельск являлся главной защитной крепостью лишь третьего оборонительного эшелона. Летописец впервые упомянул о нем еще в 1146 году одновременно с Лобынском, Колтеском и Дедославлем, выдвинутыми к самой границе с Владимиро-Суздальским и Муромо-Рязанским княжествами. По летописям следующего, 1147 года мы узнаем, что на подступах к южной границе Рязанского княжества, на степном рубеже, уже существуют Мценск, Корачев, Кром, Болдыж, Девягорск, Домагощ и Спашь, а еще через восемь лет упоминается Воротынеск, стоявший на Оке неподалеку от впадения в нее Угры.
От Смоленского княжества Чернигов и Новгород-Северский еще в середине XII века были надежно прикрыты городами-крепостями, стоящими непосредственно на границе, – Рогачёвом, Орминой, Воробейной, Вщижем, Обловем, во втором эшелоне – Чичерском, Гомием, Ропеском, Стародубом, Сининым мостом, Радощем, Росусью, Трубецком, Брянском, Беницами и теми же Корачевом, Воротынском и Козельском. Создание северянами пограничной оборонительной системы, сравнимой, пожалуй, лишь с более поздней системой крепостей на западных и южных подступах к Пскову и Новгороду, завершилось с удивительной последовательностью и логичностью – на острие клина, господствующего над верхним течением Оки, сопредельными смоленскими, владимирскими, рязанскими землями, возникают города-форты Лопасна на Оке, Сверилеск на Москве-реке, впервые упомянутые средневековыми историками в 1176 году, и, наконец, на следующий год Коломна – сильная пограничная крепость, основанная в стратегически важном пункте слияния Москвы с Окой, правда, уступленная позже вместе, кажется, со Сверилеском рязанцам. И не случайно в начале зимы 1237 года Субудай после сражения под Коломной, где погиб сын Чингисхана, пошел через одинокую и слабо укрепленную Москву на Владимирскую землю, не решившись брать одновременно почти двадцать пять чернигово-северских городов.
И вот весна 1238 года. Если бы Субудай пошел на Рязань, а от нее к Козельску, как написал В. Н. Татищев, основываясь на каком-то недостоверном сведении, он не мог бы обойти заслона из пограничных чернигово-северских крепостей! Штурм этих военных фортов задержал бы Субудая на неопределенное время, но ни в летописях, ни в народной памяти, ни в произведениях фольклора не сохранилось ни малейшего следа орды в оборонительном треугольнике Чернигово-Северской земли, если не считать Козельска, что означает единственное: Субудай шел на этот город совсем не от Рязани, а другим маршрутом.
– А что пишет о возвратном маршруте орды другой классик русской исторической науки – Карамзин?
– Батый-де, «вдруг испуганный, как, вероятно, лесами и богами сего края, к радостному изумлению тамошних жителей, возвратился назад к Козельску». Карамзин не допускает мысли, что орда могла быть испугана неминуемой грядущей гибелью под стенами Новгорода, готового к надежнейшей обороне. Однако главное сейчас для нас в этой фразе замечательного русского историка – неведение о маршруте орды в степь. Назад — это было бы к Рязани, а вовсе не к Козельску, где орда еще не была.
– А у Сергея Михайловича Соловьева в его «Истории России с древнейших времен»?
– «…Остановились, боясь, по некоторым известиям, приближения весеннего времени, разлива рек, таяния болот, и пошли к юго-востоку, на степь…» Но не могли остатки орды взять прямо на восток! Бездорожные лесные просторы отняли б у орды последние силы, и она погибла бы в них, заблудившись.
– С ее-то разведкой и местными проводниками?
– Русские проводники могли быть и такими, как Иван Сусанин… А в тех местах, которые имеет в виду С. М. Соловьев, восемьдесят лет спустя заблудилась большая рать Михаила тверского, возвращавшаяся из Новгородского княжества. В ней, несомненно, были и местные жители, хожалые лесные мужики – бортники, лесорубы, охотники, но это не спасло положения. В Новгородской и Воскресенской летописях есть правдивые подробности о тяготах того похода, и я приведу несколько строк, написанных в тяжелом, трагическом ритме: «…Заблудиша в озерах и в болотех и начата врети гладом, едяху же и конину… и кожи со щитов содирающие едяху, а доспехи своя и оружья пожгоша, и приидоша пеши в домы своя, а инии мнози измроша, жваху бо тогда голенища своя и ремение…
– Итак, куда же пошел Субудай?
– К главной отправной точке маршрута орда или ее авангард вернулась, конечно, по льду Селигера и Селижаровки. И вот перед Субудаем поднялась Осташковская гряда с ее отметками над уровня моря в двести пятьдесят – триста метров, что уже немало по сравнению с приильменскими низинами. Не горы это, конечно, для Субудая, выросшего в Саянах, но из раннего детства он вынес главную заповедь урянхайца – самый легкий и часто единственный путь в горах, особенно веснами, когда по глубоким ущельям беснуется вода, рожденная солнцем из снега и льда, пролегает по гольцам и водораздельным грядам, выровненным вечностью…
Осташковская гряда пересечена множеством речек, бегущих во всех направлениях. Они вытекают из мелких озер или болот и впадают в мелкие озера или болота, но в середине марта, когда лед, схвативший кусты, прошлогодние жухлые травы, кочки и карчи, еще крепок, тянутся под берегами места, попутные основному направлению орды.
Движением на юго-запад Субудай пересек южные отроги Осташковской гряды и вышел к центру Вышневолоцкой. Еще раньше ему доносили о высокой гриве на севере. Это была ключевая, отправная точка его маршрута. Она и сейчас такая же – высота в триста сорок семь метров над уровнем моря близ теперешнего села Есеновичи на западе Калининской области. С ее склонов сбегает Цна, приточные ручьи и речки в одну сторону, Поведь с притоками – в другую. От этой самой приметной здешней горы точно на юг шел ярко выраженный водораздел.
И Субудай, увидевший из седла половину вселенной, зная, что через места рождения этих рек, разбегающихся в разные стороны, пути к степи – короче и ровней, а из нетронутых долин, населенных врагами, добираться туда трудно, далеко и долго. Если же наступит ранняя и быстрая, как в его родных горах, весна,