Петр Дмитриевич, хватаясь руками за будылья, карабкается на гору камня и ждет, когда поднимутся остальные. Смотрит невидящими глазами вокруг, но у меня такое ощущение, что видит все лучше других. Так оно и было, потому что никто из нас не видел архитектурного ансамбля Болдина целым, не входил в собор, не поднимался на колокольню.
– Старая Смоленская дорога – вот она, вдоль стены тянет, – показывает он рукой. – Стена имела четыре угловые башни, там, у главных ворот, смоленские студенты выложили часть стены. Хорошая работа! Ну, а мы общими усилиями трапезную возвели заново по моим ранним обмерам. Очередь колокольни. Первый ярус, как видите, готов… Видите блоки под навесами? Они добыты из такой же горы развалин, пронумерованы, и каждый уже знает свое место. Будем поднимать эти куски старой кладки и вклеивать. Собор был взорван умелыми разрушителями, однако огромные куски стен упали целехонькими – Федор Конь делал раствор доброго замеса! Все фрагменты поставим на место…
Это был новый метод реставрации, разработанный Барановским. Пойдут в дело вот эти кокошники, карнизы, детали окон – только когда? Работы на колокольне идут слишком медленно, руины собора даже не разобраны, а дожди, снега и травы вот уже три десятилетия с гаком делают свое недоброе дело, которому, к сожалению, помогало и окрестное население, устилавшее болдинским кирпичом дорожки в личных дворах да полы скотных дворов… Вдруг я вздрогнул, увидев на краю гигантского каменного развала щемяще знакомое. Побежал вниз. Да, сомнений нет – сибирский кедр! Густотой своей меланхолической кроны выделяется из всего здесь растущего. Лет двести ему, красавцу, не меньше, – француза, значит, еще помнит. И устоял при взрыве, хотя рос. Под самой стеной собора. Молодец!.. Когда я вернулся, Петр Дмитриевич спросил:
– Кедр смотрели?
– Да… Устоял!
– Мне Мария Юрьевна читала о кедрах из вашей книги. И правда, хорошо бы эти леса поберечь, но с моей точки зрения, есть дела поважней.
– Это было тоже нужное и нелегкое дело.
– Любой ботанический реликт можно вырастить, если есть хоть одно семечко, леса поднимутся сами, если оставить их в покое, – возразил он, – а вот рукотворная природа, памятники нашей истории и культуры часто исчезают навсегда…
Потом мы осматривали трапезную, будто выросшую из земли, – так она фундаментальна и естественна, так изящно-просты ее контуры, так гармоничны внутренние плоскости, закругления и линии, необъяснимой своей красотой и соразмерностью передающие дух старины. В избушке реставраторов Петр Дмитриевич бережно опорожнил свой пухлый портфель, и мы долго рассматривали рисунки, эскизы и чертежи, густо усыпанные стрелочками с цифрами; сотни, тысячи, многие тысячи размеров в различных масштабах, разрезах, планах и профилях – генеральная схема будущего ваяния в камне…
На восток от Болдина вздымались леса – там явно шел к югу водораздел. Назавтра я поднялся туда, чтоб ступить ногой на тропу Субудая. Другого пути на Дорогобуж у него не было, кроме этой возвышенности над левобережьем Днепра…
Мне хотелось попутно побывать еще в Алексине, усадьбе XVIII века, расположенной неподалеку. Здесь зимой 1857/58 года у своего богатого родственника Барышникова жил после сибирской каторги и ссылки декабрист Николай Басаргин с женой Ольгой Ивановной, сестрой Д. И. Менделеева, и воспитанницей Полинькой, дочерью декабриста Николая Мозгалевского, вскоре вышедшей замуж за Павла, старшего брата великого русского ученого. Очень захотелось посетить Алексино, чтоб вообразить атмосферу того времени да оживить память…
– Петр Дмитрич, вы бывали в Алексине? – спрашиваю я.
– Как же! Много раз… Дворец Доминико Жилярди, храм Матвея Казакова, барельефы Федота Шубина… Замечательный памятник архитектуры! К сожалению, пропадает, а я его застал в сравнительно хорошем состоянии. В парке еще последний павлин бродил… Однако все приходило в запустенье, и мы, два чудака на весь уезд, мало что могли сделать…
– А кто второй?
– Пришвин.
– Какой Пришвин?
– Михаил Михайлович.
– Вы были знакомы! – вскрикнул я. – А что он тут делал?
– Жил и работал. Я пытался создать в Болдине музей народной деревянной скульптуры, а он был хранителем музея усадебного быта в Алексине. В имении сохранялась прекрасная библиотека, старинная мебель и посуда, роспись, лепка, драпировка… Пришвин в те годы не печатался, но что-то писал, я знаю…
Удивительные все же совпадения случаются в жизни! Ровно через два года после той нашей поездки в журнале «Север» было впервые опубликовано замечательное эссе М. М. Пришвина «Мирская чаша», где он пишет об Алексине, о музее и его судьбе, о собственных печальных страстях, выраженных через героя своего Алпатова, о грязевых и снежных хлябях, окружавших Алексино в те далекие уже годы… «И в таких-то снегах, по такой-то дороге, собрав возле себя целый обоз, едет из города человек иной жизни… Он едет спасти несколько книг и картин, больше ему ничего не нужно, и за это дело он готов зябнуть, голодать и даже вовсе погибнуть, есть такой на Руси человек, влюбленный в ту сторону прошлого, где открыты ворота для будущего…»
Дорогобуж. С высоченного мыса над Днепром он как на ладони – средневековый русский город, в котором от Средневековья не сохранилось ничего решительно, кроме преданий о нашествии орды. Субудай, бесспорно, взял и сжег его весной 1238 года – это был первый город на прямом пути орды от самого Селигера. Миновать Дорогобуж Субудай никак не мог – степная конница, существовавшая попутным грабежом, нуждалась в продовольствии и фураже, и еще перед началом исхода в степь, по свидетельству Рашид ад-Дина, в ставке Батыя было решено «…всякий город, крепость и область, которые встретятся на пути, брать и разорять». Дорогобуж лежал не только на основном пути орды в степь, но и на пути к Смоленску.
Правда, исторических известий о сожжении Дорогобужа не сохранилось, как нет ничего в летописях и о подступи орды или одного из ее отрядов к Смоленску ранней весной 1238 года. И тем не менее существуют косвенные свидетельства этих событий, которые в сочетании друг с другом восстанавливают историческую истину. Первое из них – «Сказание о Меркурии Смоленском». Орда подошла к Долгомостью, что стояло в тридцати верстах восточнее Смоленска на излучине Днепра, где был, очевидно, большой мост, и встретила героическое сопротивление смолян. Юноша Меркурий, совершив ратный подвиг, погиб… Легенда, фольклор? Подвиг Меркурия имеет неоспоримое подтверждение – юноша был канонизирован, день и год его смерти, как и любого другого святого, внесен в церковный календарь. Замечу, что год смерти указан верно – 1238, но день 24 ноября явно ошибочно, на что еще в прошлом веке обратил внимание известный историк церкви, профессор Московской духовной академии Е. Е. Голубинский: «По легенде о св. Меркурии Смоленском татары проходили мимо Смоленска во второй половине ноября; но необходимо думать, что это было гораздо раньше – около половины апреля». Голубинский тоже ошибся – после взятия Торжка 5 марта 1238 года передовой отряд орды, необходимо думать, оказался в районе Смоленска примерно около середины этого месяца…
Отметим два важных обстоятельства, подтверждающих нашу концепцию исхода орды из Руси весной 1238 года. Первое – в середине марта даже на триста пятьдесят километров южнее Новгорода никакой непреодолимой распутицы или половодья еще не было, если конница прошла через долину Днепра и сам Днепр к Дорогобужу, стоявшему на правом берегу реки, прорвалась на сто километров западнее, в окрестности Смоленска, и вернулась назад к основному маршруту. Этот рейд был возможен только по твердому льду и торному зимнику, потому что по сторонам от местных зимних дорог, как писал в «Мирской чаше» М. М. Пришвин, лежали такие глубокие снега, что «в них можно было засадить лошадей по уши». Второе – у Субудая недоставало сил для штурма Смоленска, и он вынужден был оставить его, как и Новгород, «нетронутым».
Однако это был не последний русский город на пути Субудая. От Дорогобужа он пошел точно на юг. Скорей, скорей в степь! Снега начинали подтаивать, а кони вязнуть…
Любознательный Читатель. Но как доказать, что Субудай выбрал здесь именно южное направление?
– Он не мог спуститься в обширный низинный речной бассейн на востоке, изрезанный во всех направлениях десятками долин, заполненных тающими снегами, – весна постепенно вступала в свои права… Субудай уже не первый день шел по восточной окраине Смоленского княжества.
– И на этом маршруте он не встретил никакого сопротивления?
– Были, наверное, мелкие отчаянные сражения, в которых полностью уничтожались встречные селения и люди, но стойко и последовательно сопротивлялась природа, чуждая степнякам, – выматывающий силы пересеченный рельеф, вязкий снег, непрочищенные леса, затяжное бестравье. Мучили открывшиеся старые раны и незаживающие свежие, заедала вошь, забивал кашель, ослабляли усталость, недосыпание, жар и головные боли. Дохли кони. В летописях есть аналоги. В 1154 году, скажем, «поиде Юрий с ростовцы и суздальцы» и «со всеми детьми в Русь», но этот первый большой поход Юрия Долгорукого на южнорусские княжества прервался не только из-за бездорожья, но и потому, что «бысть в людех и конех мор велик во всех воех его, яко никогда ж тако бысть»… Юрий Долгорукий вернулся, а у Субудая, эпидемию и эпизоотию в отряде которого никак нельзя исключать, был единственный путь – вперед к степи, хотя здесь он вынужден был несколько уклониться от главного направления. В окский бассейн отсюда начинают свой бег Лосьма, Волоста, Гордота и Угра, в днепровский – Осьма, Костря, Ужа, Десна…
– Почему подчеркиваются Угра с Десной?
– Водораздел между истоками этих двух рек – одна из важнейших поворотных точек нашего путешествия. Субудай с угродеснянского водораздельного холма круто, под острым углом изменил маршрут – двинулся на восток, обходя деснянские притоки. В верховьях Болвы он взял, разграбил и сжег пограничный город Обловь и начал углубляться в пределы Черниговского княжества.