Субудай обвел взглядом чингизидов. Сейчас он прыгнет на этих щенков, как барс.
– Воины устали, – гнул свое Бурундай, стараясь не видеть вывернутого красного века Субудая. – Их можно всех казнить за то, что они хотят в степь.
Субудаю тоже хотелось в степь. Он сказал:
– Идти в степь нельзя.
В ханской юрте стало тихо. Внук Темучина сын Джучи приподнялся, готовясь произнести слова, после которых ничего уже не поправить, но Субудай продолжал:
– За городом – река с широкой снежной долиной. На той стороне деревьев не различишь. Кони увязнут с головой.
Внук Темучина сын Джучи посмотрел на Бурундая, который сказал:
– Снег и воду обойдем сухой тропой на западе.
– До той тропы пять бескормных переходов. А на тропе нет селений, нет открытых мест. Дикий лес не прокормит. Кони поломают ноги в завалах. Головы мы уже почти потеряли. На тропе потеряем коней. Перед степью потеряем добычу.
– Добычу нельзя терять, – возразил внук Темучина сын Джучи.
– Западная сухая тропа поведет через земли сильных урусов. Там очень много городов, и на них надо еще год собирать всю степь, – добавил Субудай.
– Не трогать этот город и ждать, когда уйдет большая вода, – уже робко сказал Бурундай.
Эта баранья голова не понимает, что город придется брать совсем по особой причине, о которой Субудай пока не скажет никому.
– Большая вода здесь идет и стоит пятьдесят дней, потому что в темных лесах толстые снега, – возразил он. – А за холмами на том берегу еще одна большая река – Ока. И на пути великая Итиль, собирающая всю воду с земли урусов, болгар, буртасов и многих северных народов. Если не переждать, могучая Итиль унесет воинов, коней и добычу во внутреннее море, как сор.
– Если потеряем добычу, – сказал внук Темучина сын Джучи, – позор на всю степь.
Субудай нанес решающий удар.
– И вся вселенная узнает, что мы не смогли взять последнего маленького города урусов, сложенного из дерева.
– Потеряем лицо, – задумался внук Темучина сын Джучи.
– Идти в степь нельзя, – подытожил Субудай, выждал паузу и вдруг добавил: – Брать город сейчас тоже нельзя.
– Почему? – округлил глаза внук Темучина сын Джучи.
– Такого города мы еще не встречали… Но его, хотя и не сразу, придется уничтожить совсем, чтобы никто не узнал, какой ценой мы его уничтожили. И есть еще одна важная причина, из-за которой мы будем брать город. О ней я скажу только одному из вас.
Их оставили вдвоем с Бату-ханом, но Субудай передумал: эта причина должна объявиться позже и о ней не следует говорить, пока не использовано бескровного средства для взятия города.
Любознательный Читатель. А какое это могло быть средство?
– Один из городов чжурчжэней Субудай взял, разрушив плотины и затопив его водой. Какой-нибудь южный город можно было также покорить без боя, лишив его жителей воды, но у козельцев, отделенных от рек стенами, наверняка были вырыты колодцы. В крайнем случае за время осады они могли их вырыть. Мудрая Ольга, по преданию, будто бы зажгла столицу древлян с помощью искоростеньских голубей и воробьев, взятых с города в виде дани, но этого легендарного средства, как и чжурчжэньского огня, не было в распоряжении Субудая. Голодная смерть козельцам тоже, наверное, не грозила – они согнали за стены со всей округи домашний скот и свезли зерно.
– Что же такое придумал Субудай?
В конце марта – начале апреля 1238 года Козельск оказался связанным весенним бездорожьем, крепостной стеной и врагами от всего мира. Горожане давно узнали, что на Русь напали несметные полчища врагов. Такое представление создавалось в восприятии беженцев, потому что сравнительно небольшие селения наших предков не вмещали грабительскую конную орду и, казалось, она была везде – в городах и селах, в полях и лесах, в монастырях и замках, на дорогах, у стогов сена, речных и озерных прорубей. Потом беженцы с водораздела сообщили, что пришельцы коварны, беспощадны и уничтожают все живое на пути.
Когда над лесами показались черные тучи воронья и синие дымы, по лестницам взобрались на стены последние козельские сторожа. И вот ночами стали видны огни в прогалинах ближних лесов, слышался уже вороний гвалт и конское ржание, дымы забивали речные долины, заволокли небо – на притихший городок валила с северо-запада зловещая темная туча и, казалось, не было ей конца-краю. Сторожа с надвратной башни тревожно вглядывались в лесную опушку на горе, где угадывалось какое-то густое и плотное движение, как если бы гора эта была гигантским муравейником. Напряжение и тревога нарастали, потому что никаких признаков подготовки к штурму не замечалось. Из лесу иногда появлялись небольшие группы неведомых людей, одинокие любопытствующие всадники. Подъезжавших поближе осажденные отгоняли, пристреливаясь к расстоянию и цели, а те лишь подбирали каждую стрелу и устремлялись к лесу. Вслед им свистели и улюлюкали мальчишки, обсевшие стену. Пришельцы пока только рассматривали из-под ладоней город с безопасного расстояния, и над ледяной стеной не пропела еще ни одна вражеская стрела. Шли дни, полные тревог и ожидания. Снега в жиздринской пойме пропитывались водой, подступающей сверху, с водораздела, и она широко разлилась, заполнив старицы и ямы, затопив ивняк по всей низине и приглубые берега под стенами. И вот через неделю после того, как из далеких лесов потянуло первым дымом, город на восходе солнца был разбужен колокольным набатом.
– Первый штурм?
– Нет. Штурмовать орда пока не могла: звонарь, дежуривший на колокольне, увидел спросонья невиданную картину, от которой у него захватило дух, и бухнул в колокол. Город посыпал на стены, однако там стояли вооруженные воины и отгоняли народ от внутренних лестниц и пологих дощатых подъемов-настилов, которые начали трещать под тяжестью толп. Самые сильные и расторопные счастливчики пробивались наверх, к боевым площадкам, разевали рты и впадали в оцепенение.
В обтаявший склон, что спускался ко рву от ближайшей лесной куртины и креста, напрямую било яркое утреннее солнце, освещая сказочное видение. У края голого леса стояли круглые, похожие на копны сена или огромные шлемы жилища пришельцев, расшитые разноцветными письменами, клиньями, кольцами, кругляшками, бегучими изломистыми и плавными дорожками, а склон был устлан такими пестрыми и яркими коврами, что глазу было невмочь смотреть, и не смотреть тоже никак не выходило, хотя очи разбегались по сторонам. У входа в самую большую копну, на возвышении, сидел в расшитых цветных одеждах, должно быть, сам царь Бату, о котором козельцы уже слышали от беженцев. Одежды его прошивали золотые и серебряные нити, цветастая шапка остро вспыхивала световыми искрами. Слева застыли нарумяненными куклами семь жен царя, справа три царевича, тоже богато разодетых, и еще какие-то два татарина в таком же простом облачении, как многотысячная плотная масса воинов, что выстроилась на конях красивым полукругом. За спиной восточного царя колыхались на древке волосяные хвосты и цветастая хоругвь, перед ним были разостланы льняные полотнища, на которых стояли плошки с дымящимся мясом, высились кучи тканей и мехов, груды узорочья, золотых и серебряных чаш да кубков, а от середины этого виденья, что не приснится ни в каком сне, тянулась к земляной щели длинная бирюзовая лента.
– Все это, конечно, фантазия?
– Естественно. Каждый может изменить тут что хочет или нарисовать в воображении любую другую картинку…
И вот трое пришельцев отделились от пестрой толпы и, выбирая на снегу путь попротоптанней, пошли вдоль ткани к обрыву. Один был, видно, из половцев, другой – темнолицый, узкоглазый и низкорослый, в богатом и пестром одеянии – неведомо какого племени, а третьего, статного и светлобородого, кто-то из беженцев узнал, шепнув соседям, будто это новоторжский гусляр, что поет не князьям, а народу за хлеб на торжищах. Потом, к общему удивленью, меж конских ног протиснулась на истоптанный снег большая пестрая собака и, лая с подвывом, побежала прямо по бирюзовой полосе, оставляя мокрые следы.
– Никак, главный посол бегит, – ахнул кто-то с башни. – Велика честь!
На стене сдержанно засмеялись. Собака прижалась к ногам гусляра и смолкла, и тут закричал тонким голосом половец:
– Великий царь стран восточных Бату желает оказать уважение князю вашего славного селения, которое счастливо оказалось пути его быстрых коней! Мы, послы, несем слово Бату князю Басили.
Со стены послышались веселые голоса:
– Наш Козля токо-токо глазыньки продрал!
– Обувается и ругается, почто с раницы подняли да ненадеванные сапоги жмут!
– Мог бы и в исподнем, оно способней!
От взрыва хохота, прокатившегося по стене, испуганно перебирали копытами и замотали головами кони у леса. Половец чего недопонял, спросил гусляра и прокричал туда, к лесной опушке, до которой не должны бы долетать урусские слова и стрелы, что князь Басили, прежде чем увидеть великого и грозного Бату, творит утреннюю молитву. Внук Темучина сын Джучи гордо распрямился, потом нахмурился и спросил, чему же так смеются урусы. Ответа он не успел дождаться – толпа на стене раздвинулась и открылось высокое узорчатое сиденье, на котором виднелся маленький человечек, окруженный бородатыми мужами. Они были в богатых одеждах, отделанных мехом и черно-красным шитьем, поглядывали то на пришлого царя со свитой и войском, то на малолетнего князя своего, тоже приодетого как следует быть: длинный, ниже колен кафтан малинового цвета, перехваченный золотым поясом с раздвоенными концами, воротник, рукава, полы расшиты золотом и по груди от шеи до пояса тоже шла золотая прошва с тремя поперечными золотыми же полосами; красные востроносые сапоги, синяя шапка с красными наушниками и зеленым подбоем…
– Ну, эти-то подробности могли быть совсем другими – никто не видел, как одевали малолетних князей!
– Почему же? В знаменитом «Изборнике» Святослава 1073 года изображен прадед князя Игоря Святослав Ярославич со своим семейством, и я привел точное описание одежд малолетнего Ярослава Святославича, будущего основателя династии рязанских князей. Не знаю, как изменились моды за полтора с лишним века, только торжественный наряд Василия козельского мог быть еще богаче и включать, например, золотую цепь на шее да еще в три ряда довольно обычное по тем временам золотое княжеское украшение. Впрочем, детали туалета князя Василия здесь не суть важны…