Скромный музейчик Козельска добросовестно копирует своих высокопоставленных собратьев – археология, природа, древняя, средневековая, новая и новейшая история, современные трудовые будни в изделиях и портретах. Так и должно быть, но, как и везде, тут должны быть и экспонаты, отличающиеся своей неповторимостью; зная это по опыту, ищу. Среди черепков, костей, ржавых мечей и зазубренных стрел висят, прочно прикрепленные к стенду, каменные топорики, каких я раньше нигде не видел. Время совсем не тронуло их, словно мастер только что закончил работу. Особенно хорош самый большой топор – до чего ж красив и симметричен, с какой стороны ни глянь! Щечки сливают к рабочей поверхности так плавно и равномерно, словно делались с помощью точнейших измерительных инструментов. Отверстие сходит на конус, чтоб можно было в нем расклинить палку, но неужто оно сверлилось не на современном станке? Глаз не может заметить малейшего отступления от идеального круга, я долго любуюсь древним изделием, не выдерживаю и выбегаю к машине, чтоб раскопать в багажнике штангенциркуль. Начинаю мерить, надеясь все же найти заоваленность хотя бы в одну-две десятых миллиметра. Не тут-то было! Разрешающие возможности моего прибора подтвердили – отверстие диаметром ровно в двадцать два миллиметра! Снова я залюбовался топориком… Конструктор Туполев однажды сказал, что некрасивый самолет не полетит; древний мастер, несколько тысяч лет назад работавший в глухом лесном уголке Восточно-Европейской равнины, знал, что красивым инструментом легче сделать красивую вещь…
Экспонаты из местного Дешевского кургана, раскопанного в конце 50-х годов, предметно и убедительно рассказывают, как в первых веках нашей эры стоял здесь город, то есть огороженное валами и защитным тыном селение, жители коего почти за тысячу лет до своей письменной истории умели не только ловить рыбу, добывать мед, мясо лосей и бобровый мех, но и возделывать злаки, и плавить в сыродутных горнах железную и медную руду, ковать металлические изделия для военных и мирных занятий, делать глиняные горшки, прясть и ткать. К сожалению, эти бренные остатки далекого прошлого, которое было не хуже и не лучше, чем у других племен тогдашней Евразии, не доносят до нас сведений о том, какими верованиями жили эти люди, каким богам поклонялись, что за сказки рассказывали своим детям, как шло формирование их психических черт, отличающих один народ от другого…
А вот изящнейшее женское украшение XII века. Точный химический анализ показал, что сделано оно из… уральской бронзы! Значит, и в те времена расстояния между народами были не столь непреодолимыми, как нам это может казаться сегодня, и конечно же, кроме связей с далеким Востоком существовали куда более прочные связи с Западом и Югом, о чем так подробно и живописно сообщают русские летописцы.
И еще несколько уникальных экспонатов из разных экспозиций. Первые два – самое древнее из всего, что тут есть. Это корневище папоротника-многоножки и мох-шестостега, реликтовые растения доледникового периода, каким-то чудом уцелевшие в Чертовом городище – лесном урочище неподалеку от Козельска. Особенно интересен мох. Он растет на скалах и в пещерах Чертова городища, в отличие от всех своих сородичей фантастически светится ночами, и я готов понять древнего вятича, который в этом месте мог поверить черт-те во что…
Дальше – не экспонат, а просто точка на подробной карте района. Чуть выше Козельска значится на Жиздре крохотный кружочек, название которого отдалось почему-то внеочередным толчком в сердце. Через несколько дней мы съездили туда, издали полюбовались старинной церквушкой, оживляющей простор, – кроме нее ничего не осталось от имения, хотя небольшое соседнее сельцо сохранило прежнее название – Волконское. Вспоминаю Сергея Волконского, его супругу Марию Волконскую, с дневника которой началось мое путешествие в декабристское прошлое… Фамилия одного из знаменитейших в старой России родов, ведущего свое происхождение от Рюрика и черниговских князей, красивая, даже поэтичная, но только тут я узнал, что в ее основе – историко-топонимический прозаизм. В древности здесь были приметные жиздринские пороги, мешавшие лодочникам. Суденышки перетаскивали берегом с помощью конной тяги, отчего это место и прозвалось Волоком Конским…
Козельские вышивки. Мельком взглянув на них, я отвел глаза, чтоб остановиться на чем-нибудь другом, потому что такие рукоделия пестрят в любом периферийном музее, а за год до этого мне довелось досыта насмотреться на одну необыкновенную коллекцию. Черниговцы провели наше небольшое семейство в дом Сологуба на Валу, где среди других запасных экспонатов хранится в железном ящичке выписка Томской консистории о бракосочетании нежинского уроженца – декабриста Николая Мозгалевского нарымским летом 1828 года.
А соседние подвальные помещения были заняты своего рода феноменом – вакханалией цвета, сотворенной легионом безвестных рукодельниц. Двенадцать тысяч роскошно расшитых рушников! И не было там ни одного изделия, повторяющего другое в композиции рисунка, орнамента, сочетании величин и цветов. Мы долго не могли уйти оттуда, поражаясь народной фантазии, девичьему и женскому терпению, трудолюбию и душевной щедрости, которым, наверное, никогда не будет конца, если народ убережет себя от бездушия и торопливого упрощенчества, подравнивания вкусов и снобистского безразличия.
От козельских же вышивок, повторяю, я отвел было взгляд, но его почему-то потянуло назад, да и жена с дочерью застряли у этих скатертей, полотенец, занавесок и накидок. Круги всех размеров – атавистический след древнейшего культа солнца, петухи, символизирующие огонь, волнистые строчки – вода, простые, сложные и даже вычурные орнаменты – крестами, крестиками, линиями крест-наперекрест, во всем этом было нечто такое, что я нигде больше не встречал. Ах, вот в чем дело! Везде одна и та же цветовая гамма, оттолкнувшая поначалу своей монотонностью и притянувшая тут же своей цветовой остротой, – красное и черное. Почему такое ограниченное и столь принципиальное постоянство? Как это ни странно, цветовой фон вышивок был разнообразнее – небесное от синьки полотно, сизые и серые тканины, тончайшая, словно льющееся легкое серебро, льняная выделка и она же отбеленная до снежного хлада, будто излучающая тихий свет. Но что же выражает на их фоне это резкое сочетание красного и черного, которое поколения козельских рукодельниц донесли до нас, наверное, с языческих времен?
Живописцы, работая над трагедийным сюжетом, не могут обойтись без красного и черного. Только в их распоряжении множество иных красок и оттенков, а тут лишь эти две в контрастном своем единстве, и не может быть, чтоб оно ничего не значило, – наши предки чувствовали эмоциональную силу цвета, остро ощущали его символико-смысловую функцию. Вспоминаю, что в бесподобной словесной живописи «Слова» два главных грозно-трагичных противоцвета – черный и червленый на фоне движущихся, трепещущих, сияющих переливов синего, златого и серебряного, серого и сизого, просто красного, то есть красивого, и просто света, идущего от солнца, и света светлого – от человека…
А геральдисты в XVIII веке, учреждая герб Козельска, напоминая о беспримерной обороне его жителей в веке XIII, так выбрали цвета: «…в червленом поле, знаменующем кровопролитие, накрест расположенные пять серебряных щитов с черными крестами, изъявляющими храбрость их защищения и несчастную судьбину, и четыре златые креста, показующие их верность». И если даже совпадение всех этих цветовых гамм фантастически случайно, оно замечательно тем, что будит фантазию…
Самого ценного экспоната Козельского музея, однако, я не упомянул, хотя увидел его прежде других и с трудом расстался напоследок. Стоит он почему-то не в здании музея, а посреди крохотного его дворика, варварски забетонированный в квадратную тумбу, с безжалостно пришурупленной металлической табличкой, поясняющей, что это подлинный – лихолетья 1238 года – памятник нашего средневековья.
Поначалу он, вытесанный из прочнейшего железистого песчаника, был здешним языческим идолом. Когда пришла другая вера, ему оббили и отполировали голову, сильно стесали бока, и получился грубый каменный крест. Козельцы вспоминают, сколько приезжих и проезжих ученых с почтением осматривали эту историческую реликвию, рассказывают о том, как незадолго до своей кончины побывал здесь Сергей Тимофеевич Коненков. Он посетил Оптину пустынь, встретился с местной общественностью, подарил городу одну из своих скульптур, а на музейном дворике долго присматривался к этому кресту, похаживал вокруг, пощупывал его своими чуткими многомудрыми руками…
Никто не знает, когда языческий идол вятичей превратился в христианский крест, но верней всего, что далеко не сразу после киевского крещения Руси. С незапамятных времен по верховьям и притокам Оки жило это восточнославянское племя, быть может, самое отважное, предприимчивое и мобильное среди сородичей, потому что дальше других проникло в лесной северо-восток, пососедившись с финно-уграми. По обряду захоронения и характерным женским украшениям археологи установили его точную западную границу – она шла как раз по водораздельным высотам между бассейнами Десны и Оки – и южную – лесостепную. На северо-востоке пределы земли вятичей расплывались в безбрежных лесах, среди которых позже возникла столица самого большого на земле государства, так что как бы ни перемешивались москвичи с пришлыми и приезжими последнюю тысячу лет, племенной их корень все же вятичский.
Несмотря на сибирское мое рождение, я тоже могу причислить себя к этому роду-племени, потому что все мои предки с незапамятных времен жили на Рязанщине; вятичи еще в раннее средневековье проникли до муромских лесов и мещерских болот. И только тут, в Козельске, я вдруг вспомнил, что мама однажды прислала мне в студенческое общежитие посылку из Чернигова, в которой была небольшая пуховая подушка с наволочкой, вышитой по ранту красным и черным крестом…
Границы расселения вятичей, за исключением западной, менялись с VIII по XIII век, но географическим центром их земли всегда оставался район Козельска. Неизвестно, существовало ли у племени столичное поселение, только жиздри некие козьи кручи для него были идеальным местом – опасные границы во все стороны далеки, а на этих обрывах легче обороняться. Кроме того, степь с ее вечной угрозой надежно была отгорожена двумя широкопойменными водными потоками и непроходимой полосой дремучих лесов, сохранивших свое стратегическое значение, между прочим, до XVII века, – через них шла знаменитая Засечная черта, тянувшаяся отсюда аж до Нижнего Новгорода. А с северо-запада к району Козельска примыкало малолесное и сухое водораздельное плато с хорошими, пригодными для земледелия почвами. Однако главное достоинство этого места заключалось в другом: козельские крутяки располагались на переломной порожистой точке важного водного пути древности: Днепр – Десна – Россета – Жиздра – Ока – Волга. О торговом и военном значении этого широтного пути и стратегической важности пункта посреди него история говорит примечательными, хотя и скупыми словами.