– Летописи уточняют: «10 недель и 4 дня», а если считать окружения и падения города, то выходит, что киевляне сражались семьдесят шесть дней. Добавлю, что в 4-й Новгородской, Воскресенской, Никоновской, Тверской, Софийской и Густынской летописях названа другая дата падения Киева – 6 декабря 1240 года.
– Чему же верить?
– Последней дате тоже надо верить.
– Минуточку! Поневоле возникает вопрос – почему за этот срок на помощь Киеву не пришли русские князья, в частности тот же Даниил Галицкий?
– Объединение всех князей (в других странах маркграфов, герцогов, ханов, эмиров и пр.) даже перед лицом смертельной опасности извне было недостижимым идеалом эпохи феодализма, а Даниил Романович прекрасно понимал, что его дружину и ополчение степняки, обладая по крайней мере десятикратным превосходством в численности, уничтожат шутя. Все силы он бросил на крепление городов, чтобы побить с крепостных забрал и в проранах как можно больше врагов. Кстати, две крепости Даниила орда так и не смогла взять длительным и общим штурмом… И степняки действительно распылили силы, штурмуя галицко-волынские города, потеряли много воинов, ослабли и потерпели поражение на подступах к Западной Европе, которая должна бы в веках быть благодарной нашим предкам за спасение.
Киевская же эпопея 1240 года – Брест нашего Средневековья! В Ипатьевской летописи называется самая последняя оборонительная цитадель после падения первых укрепленных «градов»: «граждане же создаша пакы дроугии градъ около пресвятое Богородице», которому приступили враги и где «бысть брань меж ими велика». Первая каменная киевская церковь – так называемая Десятинная – стала последним оплотом Дмитра и последних защитников города. Сражение за эту церковь было настолько упорным и длительным, что осажденные начали рыть из нее тайный подкоп – археологи нашли глубоко в земле вертикальный ствол, поржавевшие заступы и дужки от ведер, в которых поднимали землю… Но произошло непредвиденное и непоправимое, как бы символизирующее трагический конец блестящей средневековой русской цивилизации.
– Что именно?
– Видно, немало последних киевлян «оузбегшимъ и на церковь и на комаръ церковный и с товары своими». Мы не знаем, какие были верха у Десятинной церкви – имелись, очевидно, и колокольня, и купола, и закомары, из-за которых можно было отстреливаться и бросать камни; «товарами» же, видно, летописец назвал драгоценности, а также, может быть, фамильные иконы и книги – не могли же в самом деле гибнущие люди тащить на церковь ткани или кожи… И вот своды храма, которому было уже примерно двести пятьдесят лет, не выдержали и рухнули, «от тягости провалишася». Случилось это как раз 6 декабря 1240 года, на Николин день. Таким образом, Киев сражался более трех месяцев, а точнее, девяносто три дня. Это одно из самых примечательных в мировой истории оборонительных сражений пришлось как раз на календарную середину полуторатысячелетней жизни великого русского города… «Взяша Киев татары и святую Софию разграбили, и монастыри все, и взяли иконы и кресты и узорочье церковное, а людей от мала до велика, всех убили мечом».
Вот уже около ста лет археологи находят при киевских раскопках ужасающие следы разгрома и массовых убийств. В братской могиле на Подоле было обнаружено около двух тысяч костяков, при земляных работах по Большой Владимирской улице вскрыт слой, в котором сплошным полуметровым пластом на протяжении четырнадцати метров лежали человеческие останки. Множество людей погибло вокруг развалин Десятинной церкви и в Зверинецких пещерах, выходы из которых орда завалила в декабре 1240 года… Шесть лет спустя Плано Карпини засвидетельствовал, что монголо-татары «произвели великое избиение в стране Руссии, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады взяли его и убили жителей города… Когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавших на поле, ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный; а теперь он сведен почти ни на что, едва существует там 200 домов, а людей там держат они в самом тяжелом рабстве».
Смерть и разрушение пришли в юго-западную Русь, охватив все ее города и веси. После уничтожения десятка муромо-рязанских городов, двух десятков владимиро-суздальских, новгородского Торжка, нескольких смоленских городских поселений, Вщижа, Обловя, Серенска, Козельска, а всего около пятидесяти чернигово-северских, погибло двадцать шесть киевских, четырнадцать переяславских, восемнадцать галицких, тридцать два волынских города.
После этого большого похода, подробности которого – совсем другая тема, Бату, как известно, обосновался за Волгой и до самой смерти под всяческими предлогами уклонялся от поездок в столицу империи. Однажды его послам в метрополии даже остригли бороды, он и это снес, будучи человеком трусливым и осторожным. Будучи же мстительным, зорко следил издалека за теми, кто ему когда-то нанес тяжкие оскорбления. Гуюк, ставший в 1246 году великим ханом, недолго наслаждался верховной властью. Выйдя в военный поход против Бату, о чем тому донесли заранее, он дошел только Самарканда, где, как пишет Рашид ад-Дин, его «настиг предопределенный смертный час и не дал ему времени ступить шагу дальше того места, и он скончался». Есть предположения, что Гуюк отравлен людьми, подосланными Бату. Описанию дальнейших кровавых событий Рашид ад-Дин предпосылает средневековый персидский стих:
На то место, где тебе надо что-либо выжечь,
Бесполезно класть целебный пластырь.
Настал черед Хархасуня. Согласно летописи Рашид ад-Дина, сын Толуя Монке, взошедший на престол с согласия Бату, казнил вдову Гуюка и многих родственников, «вбиванием в рот камней» умертвил почти сотню военачальников, в том числе двух сыновей Илчжитая, включая, конечно, «старшего эмира» Хоркасуна (Хархасуня, Аргасуна). Отец казненных, племянник Чингиса Илжитай-ион (Элчжигатай «Сокровенного сказания», он же Эдджигидэй), «был начальником над всеми наянами», как пишет о нем современный монгольский историк Ч. Долай, сумел бежать на запад, его поймали в горах на территории теперешнего Афганистана привели к Бату, где он «соединился со своими сыновьями…»). Змея заглатывала собственный хвост.
Удовольствие расправиться с Бури, активным участником политического и военного заговора, Монке тоже предоставил Бату, который и «предал его смерти». Французский путешественник Гильом де Робрук пишет, что Бату будто бы приказал отрубить Бури голову за то, что тот, будучи во хмелю, говорил о владыке Италии оскорбительные слова и вздумал пригнать в Золотую Орду свои стада на пастьбу. Только едва ли Бури был обезглавлен, монгольские ханы не проливали кровь родственников, а топили, травили ядами, душили, закатывали в ковры и забивали до смерти.
В кровавом ристалище 1251 года уцелели только самые верные военные служаки. Среди событий того времени персидские летописи сообщают о посылке Бурундая-нойона во главе десяти туменов из «храбрых тюрков» к берегам Отрара для подавления какого-то неболыпого восстания, вспыхнувшего вблизи метрополии. И Бурундай, очевидно, стал воистину «великим воителем», если в 1258 году он был послан на дальний запад, чтоб привести в покорность Даниила Галицкого, – орда разрушила тогда последние крепости Руси, и у нашего народа остались нетронутыми только Смоленск, Новгород, Псков… В те же 60-е годы XIII века была начата Монке-ханом новая большая война в Китае. Захватническое войско возглавил сын Субудая Урянктай, командовавший тоже десятью туменами, только неизвестно, состояли ли они «из храбрых тюрков» или каких-либо других «татаро-монгол»…
Что же касается знаменитого отца Урянктая, то Плано Карпини, прибывший летом 1246 года в ставку Гуюка, еще застал Субудая в живых, назвав его в своих записках «старцем» и «воином». Главный воитель XIII века, всю жизнь прослуживший Чингису и его потомкам, проливший от Приморья до Венгрии реки человеческой крови, бесследно исчез в тумане истории – сведений о месте, времени и обстоятельствах его смерти нет. Рашид ад-Дин только сообщает, что личную отцовскую тысячу принял его младший сын Кокэчу…
А Бату, внук Темучина сын Джучи? Вспоминаю рисунок из школьного учебника сорокалетней давности. Китайский художник-миниатюрист изображает молодого безбородого Батыя: свободная восточная одежда, мягкие чувяки с загнутыми носками, вальяжный шаг, изнеженное, капризное лицо, похожее на девичье, огромный отвисший живот – признак ранней невоздержанности в еде и питье, декоративное оружие. Он и в самом деле, очевидно, не был сильной и мужественной личностью, если в истории нет ни одного упоминания о его участии в боях, если в жестокой борьбе чингизидов за богатства и земли он получил наихудший удел на дальней бесплодной северо-западной окраине империи. Руками военнопленных и рабов построил свою столицу далеко в стороне от метрополии и важнейших торговых дорог, избегал бывать даже на курултаях, так и не решился вступить в борьбу за великоханский престол, который после смерти спившегося Угедея пустовал пять лет, потом был занят врагом Бату Гуюком, а через два года уступлен Монке.
За последние пятнадцать лет жизни Бату ни разу ни с кем не воевал, жил безмятежно, наслаждаясь в роскошном дворце восточными сластями, разноплеменным гаремом, безграничной властью над покоренными народами, куражась над их послами с неуравновешенностью алкоголика и расправляясь с их князьями с жестокостью сатрапа, потягивая винцо не только на досуге, но и, кажется, перед официальными приемами далеких гостей. Гильом де Робрук, побывавший в Бату-Сарае в 1253 году, писал: «Лицо Батыя было тогда покрыто красными пятнами». Через три года Бату-хан бесславно окончил свою жизнь и, в отличие от других потомков Чингиса, похороненных на родине, был зарыт в прикаспийской степи вместе с многочисленными, как пишет Большая Советская Энциклопедия, «женами, слугами, конями и баранами».
Любознательный Читатель.