Голый.
Под одеялом он был без ничего. Даже без носков. Зато его тело… щиколотки и колени выглядели синими мячами, живот был надут, а ладони настолько опухли, что он не смог бы сжать кулаки.
Когда он так стоял и, словно дурень, таращился на свои руки, дверь отворилась, и вошла она. Старуха.
Он шмыгнул в сторону постели, заворачиваясь, словно в тогу, в одеяло, и замер, а уши его наполнились тихим хихиканьем.
– Эх, парень, парень. Мне девяносто восемь лет, и я видала мужиков любого возраста и расы, какие только есть в мире. Я говорила, что однажды я плавала на корабле на самый Дальний Юг? В страны, где пылает Око Владыки Огня? – Она подошла к стоящему под стеной трехногому табурету и тяжело опустилась на него. – О-о-ох. Слышишь, как скрипят мои колени? Уф-ф-ф. О чем это я… а-а-а, я видела мужчин белых, коричневых и черных. А также синих – когда они умирали, красных – когда опаляло их солнце, желтых – когда скручивала их болезнь. Бóльшая часть из них были голыми, а потому ничем ты меня не удивишь и не поразишь, тем паче что именно я и приказала тебя сюда перенести и раздеть. Осмотрела каждый дюйм твоей кожи… да, там тоже.
Подождала мгновение:
– Ну вот, не покраснел и не побледнел. А может, больше собственной наготы тебя удивляет, что я говорю на меекхе? Ты поражен? А кто позволил твоему приору увидеть долину Дхавии? Как-то же должны были мы договариваться. – Она улыбнулась. – Его предшественник был тупоголовым фанатиком, желавшим всех обратить, пусть даже силой. Я хотела, чтобы Энрох понял, с чем рядом он живет. А он, спасибо Судьбе, оказался исключительно мудр, а потому не пришлось его… освобождать от должности. Как прошлого приора. А мой монолог… это же верное слово, правда? Потому что меекханский монолог – это такая болтовня, обращенная к стене и самому себе. Ну так не скучен ли тебе мой монолог? Вижу, ты аж кипишь от вопросов.
– Вы его убили?
– Ха. – Она подмигнула ему. – Станешь вертеться вокруг того, что тебя интересует, словно лис вокруг крысиной падали, смердящей ядом, да? Нет. Достаточно было пригрозить Совету Каманы, что мы прижмем их караваны. А уж они использовали свое влияние на континенте, и приора сменили. А поскольку новый оказался мудрым и рассудительным, мы дали знать, что желаем, чтобы он остался. Старая история. Ну, давай следующий вопрос.
Альтсин устроился на постели поудобней и завернулся в одеяло, игнорируя веселую улыбку ведьмы. И вдруг, словно это простое движение разблокировало нечто в его голове, он почувствовал боль. Между ребрами, под челюстью, в коленях и в локтях. Пока что ее можно было вынести, но она обещала день, полный страданий.
– Где мои товарищи?
– Отдыхают. Утверждали, что у тебя и раньше были приступы и что это незаразно. С чем я соглашусь.
– Потому что приказала меня раздеть?
– Ох, нет. – Она махнула рукой. – Это я сделала из удовольствия. Знаешь, в моем возрасте нечасто выпадает такой случай. Обычно мне сперва приходится лишить мужчину сознания, чтобы потом осмотреть его голым.
Она замолчала, поглядела на него, склонив голову набок. Словно сорока – на жука.
– Все еще ничего. Никакого румянца. Или я утратила талант, или тебя непросто устыдить. Знаешь, что случилось на самом деле?
– Я болен. – Он постучал пальцем в висок. – Здесь. Порой бывают такие приступы. Я теряю сознание.
В окруженных морщинками глазах появилась веселость:
– Но сознания ты не потерял, парень. Напротив. Очень нам все оживил. Принялся орать, размахивать руками, попеременно рыдать и ругаться. И использовал при этом странные языки, часть из которых мир не слыхивал уже давным-давно. Потом ты рухнул на землю и принялся биться, как в падучей. А когда моя… хм, младшая сестра приказала своим стражникам тебя схватить… что ж, рука одного наверняка срастется через какое-то время, но вот второй все еще не пришел в себя. Только твой приятель, тот гигант с юга, сумел тебя успокоить, хотя мне кажется, часть тебя просто не хотела нанести ему вред, и тогда твое тело… отрезало от разума. И пиру пришел конец. – Веселье исчезло, появилась серьезность: – Я приказала принести тебя сюда и раздеть… не ради радости старухи, но потому, что, когда ты ломал руку одному из ее стражников, Эурувия наложила на тебя чары. Чары должны были прижать тебя к земле, распластать, словно жабу под сапогом…
Серьезность переросла в сосредоточенность, и Альтсин вдруг заметил вокруг себя туман. Воздух вблизи словно сделался гуще и холоднее, чем в другой части комнаты. Он услышал шелест дверей, быстрое дыхание, скрежет железа о железо.
Он взглянул в ту сторону с таким вниманием, словно на резных досках появился хоровод голых девиц.
– Если они попытаются ворваться сюда все сразу, то застрянут в дверях и поранятся, – прохрипел он, потому что горло вдруг пересохло, а боль в груди превратилась в удушье.
– Потому я приказала им входить по двое. Если я позову. Но только в том случае, если у тебя снова начнется приступ. Ни один из них не знает языка Империи, а потому мы можем говорить свободно. Эти чары… исчезли. Словно провалились в дыру. Я убедила Эурувию, что это моя вина, иначе она приказала бы убить тебя на месте; потом я осмотрела тебя, ища знаки, – ну, знаешь, специальные шрамы, татуировки, выжженное клеймо, что-то, что могло бы свидетельствовать, что некогда ты развлекался всякими странными вещами. Но – ничего. Несколько шрамов, которые ты носишь, это следы от обычных ран, даже тот большой на плече, который наверняка отдает тебе в кости. Зато суставы твои сделались черными, у тебя несколько синяков в странных местах, припухлости под мышками и на шее. Это происходит с человеческим телом, когда используется слишком много Силы. Есть граница выдержки всякого чародея.
– Я не чародей.
– Знаю. Я не ощутила вокруг тебя никакой Силы, аспектированной или нет. Ты к ней не прибегал. Кроме того, чтобы довести себя до такого состояния, великий маг должен был использовать максимум усилий несколько часов. А у тебя это заняло, наверное, сотню ударов сердца. Ты в плохом состоянии, знаю, что у тебя все болит, но уверяю, что это лишь частичка страдания, которое ты должен испытывать. Любой другой на твоем месте корчился бы от боли и выплевывал зубы. А ты сидишь передо мной и говоришь как ни в чем ни бывало. К тому же…
Она протянула руку, и прозрачный, словно сосулька, пробитый солнцем луч Силы ударил его в грудь. Он не успел даже вздрогнуть, как колдовство… исчезло.
Словно было каплей дождя, упавшей в костер.
– То же самое происходило, когда я пыталась тебя лечить. – Улыбка старой ведьмы походила на трещину во льду. – Твое тело поглощает чары. Все, какие я осмелилась использовать. Я бы сказала, что твои раны не столько результат использования избытка Силы, сколько результат битвы, которая идет внутри тебя. Так кто же ты такой?
Он не ответил сразу.
– Я спрашиваю не из праздного интереса, парень. Я получила весть, как и моя младшая сестра. Оум хочет тебя видеть. Еще пять Слуг Древа отдали жизнь, когда он открыл рот, но выразился он очень четко. Ты должен появиться в долине Дхавии. Один. Твои товарищи могут вернуться на север, в город. Но… – Она обронила несколько фраз на каком-то странном диалекте, из которого он различил лишь пару выражений, но, похоже, ждала его реакции.
– Не понимаю.
– Вижу. На миг я подумала, что тебя одержал дух одного из наших древних героев. Имили или Рауны. Знаешь, у каждого – свои мечтания. Но…
Он задрожал. Имя прозвучало знакомо, даже после всех этих веков. И подбросило картинку, отчетливую, как вчерашний сон.
Имвили Два Щита. Стоит и смотрит на ряды одинаковых бараков, длинных и низких, крытых дранкой. Его лицо – каменная маска, испещренная глубокими бороздами от боли и шока. Смотрит с немой мольбою в глазах.
«Это неправда. Скажи, что это неправда».
«Это твой долг, – слышит он. – Ты должен дать мне лучших воинов, каких только сумеешь вышколить. Полгода». Имвили опирается на копье. У него нет ноги, он оставил ее на поле битвы, но только сейчас, в этот момент, он теряет нечто по-настоящему важное. Веру. Верность.
«Я хотел прожить жизнь так, чтобы не пришлось за нее извиняться, Владыка», – шепчет он.
Вор прикрыл глаза.
– Кем был Рауна?
– Не был, а была. Ведьма и воительница, прибывшая вместе с Оумом. И пока он укоренялся, она двинулась на разведку, чтобы исследовать опасности этого острова и принести вести перепуганным странникам. Встретила город, заселенный чужаками, одержимыми злыми силами. Уже собиралась туда войти, чтобы принести им избавление копьем и стрелами, когда на ее дороге встал Имили. Был он демоном, покрытым жуткими рисунками, с одним глазом, белым, словно облака, и одной железной ногой. «Я стражник этого места, – сказал он, – и все здесь принадлежит мне. Ты должна меня победить, Отверженная, если желаешь сюда войти».
– Они сражались?
– Три дня и три ночи без передышки. Рауна сломала свой меч о его железную ногу, его оружие раскололось на ее щите. Она выпустила сотню стрел, но его кожа была из стали, и стрелы ему не повредили, зато копьем он распорол ей бедро до самой кости. Она бросила в него… ты точно хочешь слушать? Обычно мы рассказываем это детям.
– Говори. Пожалуйста.
– Ладно. Она бросила в него всеми своими заклинаниями, а он ответил ей тысячью ударами, которые валили деревья и дробили камни. Но по мере того, как они сражались, его стальная кожа стала отпадать кусками, а когда кровь и пот смыли рисунки, из-под них показался мужчина, благородный и гордый, словно прекраснейший олень. Да и он, когда ушла ярость битвы, увидел, что сражается с женщиной: высокой, белокожей красоткой, что затмевала солнце. И понял, что тот, кто настолько красив, не может быть зол, а потому удержал очередной удар, она же тоже замерла, словно статуя, потому что в битве этой великие чары опали с жителей города и Рауна увидела лишь испуганных людей. А Имили в ее глазах узрел печаль и милосердие, и это разбило его сердце, и вот он отшвырнул копье, готовый принять ее удар грудью. Они взглянули друг на друга, и таким-то образом родилась первая любовь между местными обитателями и теми, кого привела сюда воля Оума. Так родились сеехийцы.