– Так трудно понять, где верх, а где низ?
Она проигнорировала вопрос.
– Это нам пригодится? – продолжал он нажимать.
– Тихо. Вот теперь. Смотри. – Она подсунула доску ему под нос. – Эта женщина была или абсолютно гениальной, или… безумной.
Она посмотрела на Йатеха снизу вверх и подмигнула. Он не дал себя обмануть. Последние дни с той поры, как они посетили комнату с мечом и – как она объяснила – «засеяли зерно», Малышка Канна ходила словно в полусне, ела, когда ей приносили еду в комнату, меняла одежду, когда он ронял Иавве короткое «переодень ее». Йатех не знал, спят ли они вообще.
И вот сегодня Канайонесс показала ему то, что лишь горький пьяница мог принять за рисунок.
– Сейчас. Погляди. Я уже думала, что Эйфра меня обманула, указав на ту женщину.
– Ту, с рынка? Торговку шелком?
– Ее. Некий племенной божок вот уже поколения высылает своих ведьм – можешь называть их жрицами, – чтобы разнюхивали для него в тех местах, где наши Бессмертные прикоснулись к миру людей. Эта женщина следила для него за Оком Агара. И рисовала. От тоски или скуки. Смотри. – Канайонесс сунула ему дощечку под нос: – Вот, видишь? Двери, порог, кусок стены и башня, вздымающаяся вверх. – Ее пальцы показывали на очередные пятна, а он начинал замечать двери, стену, башню. – Вот только это не башня, о нет. Это он. Он собственной персоной. Проведаем его. Завтра, когда я высплюсь.
Зеркало льда выплюнуло их в полутьму. Липкий и неприятный воздух чуть ярился красным блеском остывающего жара, но это свечение напоминало не о тепле и огне, но лишь о застывающей крови. Канайонесс огляделась, нетерпеливо фыркнула и щелкнула пальцами. Масляная лампа засияла теплым светом.
– Ты осмеливаешься высекать огонь в моем доме без позволения?
Голос разносится отовсюду: возмущены были стены, пол и потолок. На миг Йатеху померещилось, что они оказались во рту гиганта, который вот-вот прожует их и проглотит.
Малышка Канна проигнорировала голос. Подошла к мужчине, лежащему на красных досках, встала, поглядывая на него. В этом свете выражение ее лица было не прочесть.
– Я сказал…
– Я слышала. Ты хочешь позволить ему умереть?
– Он не умрет. Ты об этом знаешь. Самое большее, останется слеп и парализован.
– Понимаю. – Девушка развернулась в сторону маячащего в темноте абриса, махнула рукой, и Иавва выступила вперед, а свет удерживаемой ей лампадки вырезал из темноты большой стул с сидящим на нем… трупом. – Но не желаю этого допустить.
– И как ты намереваешься этого достичь? Магия могла отворить тебе портал в мое сердце, но теперь ты…
– Нет, – она подняла обе руки, – давай без глупой болтовни. Ты скажешь, что у тебя тысячи стражников и Сила, которая разрушает горы, я стану угрожать смертью твоих слуг и огнем, а потом мы начнем похваляться, кто из нас сильнее. И не успеешь оглянуться, а будем как парочка ссорящихся детишек. Ты должен мне услугу, Оумэ Горящая Птица. Жизнь за жизнь.
Установилась тишина. И она никак не заканчивалась.
– Со… со времен поражения никто не называл меня этим именем.
Наконец голос стал доноситься из одного места. Над головой трупа.
– Верю. Тебя сложно узнать в этом образе.
– Кто ты?
Тон заданного вопроса менял очень многое. Они уже были не незваными пришельцами, но теми, чьи имена стоит узнать.
– Канайонесс. Канайонесс Даэра. Когда дошли вести, что ты не послушался приказов, то решалось, что с тобой сделать. Я голосовала, чтобы оставить тебя в покое. Этому острову хватило войны и крови. И ты мне кое-что должен за мой голос.
Раздался звук, с каким воздух протискивается сквозь сдавленную глотку. Странный кашель или сдержанный вскрик.
– Она так и сказала. Когда пришла ко мне через год после того, как земля приняла меня в свои владения. Сказала, что голосовали. И что я выиграл жизнь одним голосом.
– Она?
– Самая сильная. Та, что закончила войну.
Невозможно было не заметить, что затанцевало в глазах Малышки Канны.
– Я не хочу пока что о ней говорить. Не… сейчас. Хочу поговорить о нем, – она указала на лежащего мужчину. – Ты знаешь, кто он?
– Нет. Но его схватка с тем, что он носит в душе, встряхнула половину острова. Один упрям как мул, второй… настолько осторожен, что почти пассивен. Но он силен. Что это? Заблудившийся демон?
– Ты обижаешь его или провоцируешь меня? А может, от запаха собственной крови у тебя помешалось в голове?
Тихий, свистящий смех наполнил комнату. Он снова шел со всех сторон сразу.
– Прости. Я пошутил. Естественно, он нечто большее. Что?
Канайонесс покачала головой:
– Не хочу испортить тебе неожиданность. Ты и сам можешь легко узнать.
– Да… да. Он хотел встретиться с одной из моих ведьм. Я узнаю.
– Спроси ее. А потом исцели тело. И вышли с этого острова в место, где я смогу исцелить его душу.
– И куда же?
Не раздалось ни одного слова, но красные стены вдруг дрогнули, а по полу прошло сотрясение.
– Ох. Понимаю… понимаю. И это выровняет наш счет? Я оплачу долг?
– Жизнь за жизнь. – Черноволосая кивнула и притронулась большим пальцем к губам. – Долга не будет.
– Хорошо. Пусть станет так. Едва лишь он восстановит силы, я отошлю его.
Девушка посмотрела на Йатеха и жестом ладони приказала ему приблизиться.
– Возвращаемся, – и потянулась за одним из рисунков, который они захватили с собой.
– Еще одно. – Голос божка был тих и спокоен. – Женщина, у которой ты забрала рисунок… Она жива?
– Была живой, когда я уходила. Жива ли до сих пор? Не знаю.
– Ее картина… Оставь ее, я помню твои таланты.
Канайонесс заколебалась.
– Хорошо. Но ответь мне на вопрос.
– Какой?
– Когда она проведала тебя, чтобы объявить, что ты можешь остаться, она ведь сказала тебе что-то еще? Что-то, чего не слышал больше никто?
В комнате вдруг подул ветер, а огонек лампадки склонился с тихим шорохом. Рубиновый отсвет, что сопровождал их появление, угас, и установилась темнота.
– Я скажу тебе… потому что я стар, а Маяк Последнего Порта уже зовет меня черным светом, и мы наверняка никогда больше не встретимся, Канайонесс Даэра. Она сказала, что придет день, когда я вернусь на оставленный путь. И что всякое место откроется предо мной, если только я захочу.
Голос Оума был тих и лишен эмоций. Но если бы он кричал и вопил, это произвело бы меньшее впечатление.
– Теперь ты понимаешь, что она врала?
– Возможно. Но благодаря этому я продержался первые сто лет. А может, и двести. Из этой лжи родились все мои дети. Я не стану ее за это проклинать.
– Значит, я сделаю это вместо тебя, Пылающая Птица. Клянусь тебе.
– Ты… ты полагаешь, что это она? Что эта волна… это ее крик?
– Я не знаю, но узнаю. И между нами больше не будет лжи. – В темноте что-то стукнуло о пол. Ну да, рисунок. – Он твой, повесь его где-нибудь или сделай что захочешь. Керу’вельн, пойдем.
Йатех встретил ледяную хватку с радостью.
Глава 11
Она удивилась.
Деана вернулась во дворец только к полудню следующего дня, после ночи, проведенной на плантации перца, которую содержал аристократ, сходивший тут за благородного и мягкого. Настолько мягкого, что позволял своим рабам трудиться от рассвета до заката, а не как остальные – от первых лучей до полуночи, а к тому же трижды в месяц, на каждое из празднеств Служанки, давал им половину свободного дня. А еще он одаривал приязнью саму Деменайю и каждые полгода приглашал ее к себе, чтобы рабы могли провести службу, дать имена младенцам и благословить тех, кто умер после ее последнего визита. Нынче был именно такой день.
Владелец плантации, когда узнал, кто такая воительница с закрытым лицом, раскинул у ее ног с дюжину шелковых шалей и стал относиться к ней как к равной, после чего с гордостью объяснил, что у него более тысячи двести рабов, из которых тысячу составляют «грязные», о которых он, естественно, заботился изо всех сил. И по случаю прибытия их Королевы позволил, чтобы его «дети», как он их называл, могли отпраздновать. Деана прохаживалась между низкими халупами, поставленными по обе стороны пыльной дорожки, вместе с Деменайей, которую приветствовали вежливо, но без подобострастия. И смотрела. На старших мужчин и женщин со светлыми волосами и глазами, загоревших под южным солнцем, с натруженными руками, на улыбки без тени радости, на морщины на лицах. На детей, из которых одни выглядели словно перенесенные сюда из-за Анааров, а другие – как смесь разных рас. На юношей и девушек, танцующих под писклявую музыку и играющих в неприхотливые игры.
А когда увидела несколько из тех игр, то поняла, что ситуация опасна ровно настолько, насколько и говорила Королева.
Невольники играли в бросание камнями в пустые тыквы, в переталкивание тяжелого бревна двумя группами мужчин, в продевание десятилоктевой жерди в небольшие кольца из тростника и в прятки за плетнем от кусков гнилых фруктов и лепешек грязи, которые кидали со всех сторон. Смеха, свиста и добрых советов было больше чем нужно.
А громче всех смеялся хозяин.
Дурак.
Хорошо, что экхаар скрывал выражение презрения на ее лице.
Уже во дворце она отослала «свою» невольницу в уделенную ей, Деане, комнату, переоделась, приняла ванну и пошла спать, произнеся перед тем каэри – молитву о совете, приходящем во сне.
Проснулась вечером, с пустой головой и тяжелым сердцем. Встала, тщательно проверила ставни и двери, омылась в холодной воде и облачилась в праздничные одежды. Уселась на пол перед самым большим зеркалом и вгляделась в свое отражение. Каэри не принесло ответа, Мать не развеяла ее сомнения и не указала дорогу. Деане пришлось попытаться по-другому.
Серия дыхательных упражнений, умиротворение, отражающийся в зеркале взгляд, сани, горящее где-то на дне глаз, все сильнее и сильнее, с каждым выдохом.
И воспоминания, появляющиеся в тот миг, когда пламя наполняло ее вены.