Этот рассказ заставил ее отвернуться от актеров, обнять руками колени и раскачиваться взад-вперед, закусив губу. Потом она задала вопрос, который ее беспокоил, и, когда мальчик, уже на все ответив, назвал ее глупышкой, она даже не сумела обидеться. Ведь в той ласковой насмешке скрывалась правда.
Глупышка, глупая девчонка.
Она совершила ошибку. А теперь сделает новую.
Потому что у любого есть своя дорога к Дому Сна.
Так что она спросила у Самия, как проще всего добраться до дворца.
– А зачем? Во дворце ни для кого не безопасно, – пожал он плечами. А потом вынул из узелка небольшой кулон, такой же, какой подарил ей Лавенерес. – Впрочем, вот тебе. Мне он уже не понадобится. Только не иди через центральный вход. Главные врата даже это не сумеет отворить. – Он печально улыбнулся. – И не смотри на меня так…
– Откуда ты знаешь, как я смотрю?
– Ты всегда застываешь так, когда к кому-то присматриваешься. Словно цапля, что охотится на рыбу. Что желаешь сделать?
– Поговорить… попрощаться… напиться вина. Не поверишь, но здесь нету…
– Я люблю его, – прервал он ее неожиданно.
Тихие слова, такие, какие проще говорить не кому-то, а о ком-то, и лучше шепотом, лучше так, чтобы никто не услышал, потому что ведь – стыд, пафос, жалостные эмоции.
– Ничего не говори.
– Но я не смогу быть с ним завтра. Я поклялся.
Она не винила его. Кто мог лучше понять узы, накладываемые клятвами и обязанностями, как не иссарам?
– Значит, ты рассказал мне эту историю, чтобы я туда пошла? – Она смягчила свои слова шутливым тычком.
– Нет. Я рассказал ее тебе, потому что если бы ты услышала ее только завтра, или послезавтра, или через месяц, то бросилась бы на меч.
Он ошибался, но есть дела, о которых молчит даже лаагвара.
На первый взгляд, во дворце не было никого. Никаких слуг, стражников или придворных. Опустевшие коридоры и комнаты приветствовали ее эхом шагов, и лишь бесценные вазы, мебель и ковры ожидали в тишине, когда появятся новые толпы, готовые им удивляться. Или разворовать. Деана кисло улыбнулась. Наверняка только благодаря стерегущим каждый выход Соловьям эти богатства еще оставались на месте.
Она осмотрелась. Воин сказал, что кто-нибудь укажет ей дорогу, а значит, дворец не безлюден. Но пока что проводник ей и не был нужен.
Сухи она нашла в его комнатах. Тот сидел за столом, одетый в колющую глаза помесь черного и золотого. Увидев ее, он поднял хрустальный кубок в ироничном салюте:
– Пропажа нашлась… Я говорил ему, чтобы не искал тебя, что ты вернешься сама. Как кот, которому наскучит свобода.
Он не казался удивленным, пойманным врасплох или испуганным, хотя они и не расстались как друзья. Не выглядел он и пьяным. Она заглянула ему в глаза. Таким трезвым он, пожалуй, не был никогда в жизни.
– Я не напиваюсь, – пояснил он ласково, безошибочно угадывая ее мысли. – Я не улучшаю себе настроение ни одним из моих лекарств – ни для пития, ни для вдыхания, ни тем, которым натирают кожу. Это была бы… трусость.
– А отвага – важнее?
Он улыбнулся:
– Отчего этот вопрос в твоих устах звучит с такой претензией? Иссарам. Определение племени, народа, веры, способа жизни, перспективы видения мира. Способа… существования. Вы говорите «я иссарам» – и это объясняет вам реальность. Закрывать лица, убивать без тени сомнения, подвергать себя более или менее бессмысленным ритуалам… Я всегда смотрел на тебя несколько свысока, на этот твой простой мир, простые обычаи, простые правила. Даже когда ты исчезла, разбив ему сердце, я сумел это понять, хотя и был зол на тебя, на то, что ты сделала это настолько бесцеремонно. Но знаешь что? Теперь ты оказалась права. Сегодня и завтра отвага – важнее всего. Я легко мог бы сбежать. – Он указал на стоящие на полках бутылочки, баночки, коробочки и кувшинчики. – Тысячью разных способов. Отобрать у них… привилегию – нет, радость смотреть. Отобрать у них триумф. Но тогда он вышел бы завтра туда, к той жаждущей крови толпе, еще более одиноким. А потому я не напиваюсь, чтобы не приспать собственную отвагу.
Она села напротив, заглянула в его кубок. Тот наполняла густая матовая зелень.
– Зачем ты пришла? Нет… Не говори. Я знаю. Некогда я угрожал тебе смертью, а иссарам не прощают таких слов, да? И ты пришла выпустить мне кишки, прежде чем…
– Заткнись, отравитель.
Он послушно замолчал, но не перестал улыбаться.
– Кто остался во дворце? – спросила она.
– Я, Овийя, Эвикиат, немного слуг и… – Он явно заколебался: – Варала с девушками.
Деана ощерилась, увидев, как пристально вглядывается Сухи в ее экхаар. И слыша, с какой хрупкой, почти фарфоровой осторожностью произносит он последние слова.
– Я думала, что те, хм, ну пусть будет «девушки», укрыты, чтобы с ними ничего не случилось?
– А с ними ничего и не случится. Это чистейшая кровь Агара, которая только есть в княжестве. Они ценнее всех богатств, какие у нас тут есть, а потому Соловьи заменили кастратов и хранят их лучше собственной жизни. Когда… случится поединок, они будут окружены опекой и как минимум три месяца их никто не тронет. А потом они исполнят свои обязанности. Для – да поглотит это вечный огонь – добра и славы обоих княжеств.
Поняла она лишь через миг:
– Три месяца? Значит, Лавенерес…
– Не знаю. – Он махнул рукой. – Ничего об этом не знаю. Но Обрар хочет иметь полную уверенность. Девство не всегда это гарантирует.
– А если, – она проклинала собственное любопытство, но должна была спросить, – в одной из пяти будет тлеть огонь?
– На великих равнинах живут стаи львов. Когда молодой самец получает свой гарем, он отыскивает и убивает всех потомков предыдущего вожака стаи. Всех до одного, – и отравитель глотнул из бокала.
Некоторое время они молчали: он – всматриваясь в потолок, она – блуждая взглядом по комнате. Полки темного дерева, на них ряды бутылочек и шкатулок, стеклянные посудины удивительнейших форм и неизвестного предназначения. На медных табличках, прибитых к полкам, вырезаны надписи: авнее, дульст, цманея, серувийо… Большинство названий ничего ей не говорили. Часть же была написана на языках, которых Деана не знала, а часть обозначалась просто глифами, наверняка понятными лишь самому Сухи. Вся комната пропахла зельями и горьковатой вонью жженого миндаля.
Отравитель внезапно шевельнулся, кашлянул.
– Знаешь, что хуже всего? – обронил он. – То, что мы изначально были настолько слепы. Я был. Полагал, что страх, который Роды Войны и Храм питают перед Обраром, приведет к тому, что они будут склонны к уступкам. В конце концов, лучше потерять немного, чем все, – вот как я думал. Но я просмотрел одно…
– Рабов.
Она не отводила взгляда от полок, а потому скорее почувствовала, чем заметила, как он вздрагивает.
– Да. Нужно было что-то с этим сделать.
– Очищение? Ловля? Контролированное отворение крови?
Он причмокнул, а уродливое лицо его искривилось в хорошо известной ей саркастической гримасе.
– Ну вот, кажется, ты знаешь о Коноверине побольше, чем признавала. Нет, дитя, Лавенерес никогда б такого не позволил, он… Раз в сто, в тысячу лет родится некто подобный ему – соединение здорового рассудка, справедливости, умеренности и… честности. За двадцать, тридцать лет он мог изменить княжество, изменить его лицо. Эх… Снова говорю банальности. Я радовался этим изменениям… Рассчитывал на них.
Он прекратил улыбаться и впервые с момента встречи стал выглядеть печально.
– Мечты. Знаешь, каков самый больший грех людей с видением будущего? Способность игнорировать все, что этому видению противоречит. У Лавенереса было видение Коноверина, в котором через поколение-два не будет рабов. Он полагал, что часть из них мы выкупим, часть освободят после того, как те отслужат определенное число лет. Он думал, что большинство из них останутся потом у нас и как свободные люди будут работать на благо княжества. Казалось, что все к тому и идет, что как последний в роду он контролирует все. Что ж… Это была не первая ошибка, которую сделали в этом дворце.
Сухи буравил ее внимательными бледно-голубыми глазками.
– И он не задумался над тем – как и я вместе с ним, – что Роды Войны существуют только благодаря невольникам, что Храм Огня опасается потерять силу, если вдруг половина свободных жителей княжества будет поклоняться Баэльта’Матран, что владельцы плантаций – банда примитивных дураков, обряжающих собственную беспомощность в такие слова, как традиция, вековечные привилегии, дарованные богами права. Что все эти люди тоже имеют видение Коноверина без невольников, но это видение иное, чем у него. Что его видение – станет их пугать.
– Ты ведь вроде не пил, а болтаешь…
– Словно после нескольких кувшинов? Возможно, мне нужно с кем-то поболтать, и если это – лишь варварка из-за пустыни, которая единственная не боится войти в мою комнату, то что ж. Теперь, когда все закончилось, мне кажется это таким простым. Ослепить Дворец, отрезать его от вестей о настроениях среди невольников, спровоцировать бунт, который потрясет весь Юг, призвать на помощь Обрара из Камбехии, единственного князя с достаточно чистой кровью, чтобы войти в Око, и посадить его на трон. А что взамен? Как думаешь, что Пламенный пообещал аф’гемидам и жрецам?
– Не играй со мной в свои игры, отравитель. Что скажешь в обмен? Я стану отвечать на твои глупые вопросы, а ты – на мои. Согласен?
Он нахмурился. Потом ощерился в гримасе, широкой, словно ножевая рана. Выглядел Сухи при этом довольно пугающе.
– Никогда я тебя не пойму, Деана д’Кллеан. Даже в такой момент ты умеешь меня удивить. Но ладно, спрашивай.
Она забарабанила пальцами по столу:
– Сначала я расскажу историю. Вопросы потом. Жила себе девушка. В венах ее текла кровь Владыки Огня. Достаточно чистая, чтоб ее выбрали Любимицей тогдашнего князя.
Он пожал плечами:
– Как ты наверняка знаешь, такие вещи случаются с некоторыми из наших девушек.