Вульгарную песенку обрезало на полуслове, а дюжина презрительных взглядов воткнулась в него с силой брошенных дротиков. Толпа, стоящая за юношами, загудела и умолкла в ожидании идущей смерти. Толпа всегда радуется такой возможности.
– Он уходит в Дом Сна. – Вор положил мальчика на ступени. – А его кровь падет на ваши головы.
– На чью? На мою? – Из группки аколитов Реагвира высунулся худой подросток с крысиной мордочкой. – Но не я его ударил, монах. И не знаю, кто это сделал. Может, он сам ударился? Как знать, у него ж в руке камень был. Я видел, что был. Правда, парни?
Те согласно засмеялись, размахивая палками и цепями. Жестокость и чувство безнаказанности привели к тому, что лица их казались почти одинаковыми.
Альтсину нужна была Сила. Он мог потянуться к той, что пребывала в нем, и заплатить синяками, припухлостями и кровью во рту. Но он не затем сюда пришел.
– Твой знак, сыне. – Проклятие, ну и странно же это прозвучало. Словно было ему все сорок. – Тот, на предплечье.
– Дурвон? – Подросток завернул рукав и с громким чмоканьем поцеловал Сломанный Меч. – Символ избранных, монах, знак истинного бога воинов, меч, а не две молитвенно сложенные ручонки, жополиз. Хочешь услышать, какую он дает нам силу? Ну, парни, давайте запоем наши нескладные песенки в последний путь этому пацану. Пусть не идет в Дом Сна в тишине.
Он махнул рукой и застыл, потому что Альтсин – а собственно, и не Альтсин – потянулся сквозь Дурвон за Силой.
Сила есть везде, она пронзает мир, дикая и хаотическая или пропитанная аспектами, позволяющими их приучить и использовать. А если те, кто ее применяет, переоценят свои возможности, то заплатят здоровьем или жизнью, потому что чрезмерная Сила, проходя сквозь тело, действует как медленный яд: уничтожает сосуды, ослабляет внутренние органы, покрывает кожу язвами и прыщами. Это одна из тайн чародеев, повсеместно известная и из-за того повсеместно игнорируемая: каждый из них, используя свое тело как инструмент для формирования Силы, должен помнить о персональных ограничениях. Нужны годы тренировок и учебы, чтобы узнать границы собственных возможностей.
Но если использовать чужое тело, можно пренебречь ценой. Особенно если знак, который выбит у них на коже, был его знаком и сделался воротами, сквозь которые он мог направить обретенную Силу так, чтобы та ему послужила.
Это не была аккуратная работа – никакого медленного расширения канала для магии, наблюдения за реакцией источника. Напоминало взлом дамбы и слежение за тем, как безумная волна катится вперед, сметая все со своей дороги. Вор потянулся прямо к жизненной силе юношей, заставил их открыться Силе, чтобы перековать ее так, как было нужно ему, – и передать ее в его руки.
Они завыли, когда Дурвоны на их руках запылали живым огнем. Буквально. Татуировки почернели и принялись дымиться, а кожа вокруг них сперва покраснела, а потом заскворчала, когда Сила, проходя через знак Реагвира, прожгла себе путь сквозь нервы, вены, кости и мышцы. И вдруг на брусчатке уже не стало отряда святых воинов, готовых убивать во имя Владыки Битв. Вместо них, воистину магическим образом, появилась банда вопящих, плачущих и скулящих подростков, вьющихся от боли, которая отбирала у них разум.
Альтсин убрал их крики из сознания, концентрируясь на мальчишке, что лежал на ступенях. Сила катилась ровно, причем потоком куда большим, чем было ему нужно, но это его не интересовало. Он отыскивал в ней аспекты, отвечающие за лечение, ускорение заживления ран и убирающие травмы, – остальное он отбрасывал. По камням ползали огоньки: от ножей, пряжек ремней и других металлических предметов, что находились поблизости, сыпались искры, а ветер вился по улице наподобие ошалевшей змеи.
Вор посвятил каплю внимания тому, чтобы приструнить отпущенную на волю магию – целью его вовсе не было причинить вред всем людям вокруг.
Дюжины молодых парней ему полностью хватило бы.
Он притронулся к голове мальчика, починил разорванную артерию, убрал сгусток крови, давящий на мозг, заставил кости занять свое нормальное положение и срастил их. К счастью, мозг не слишком пострадал, и в таком молодом возрасте все должно было, раньше или позже, прийти в норму. Альтсин задумчиво глядел на шрам на голове, но затем все же его оставил. Шрамы – это история совершенных ошибок, и лучше бы, чтобы они напоминали нам о тех мгновениях, когда мы их заработали.
Например, когда зацепили банду подростков, только и ищущих оказию, чтобы кого-нибудь избить.
Мальчишка вдруг громко вздохнул и улыбнулся…
Улыбка эта была последней картинкой, которую подсунула Альтсину память. Как он выбрался из этой улочки, как разминулся с толпой и каким, проклятие, образом попал потом сюда, в подземелья Храма Меча, он все еще не помнил.
Зато помнил улыбку Аонэль.
Аонэль, с которой он пришел в Храм Реагвира…
Одета ведьма была в дорогое платье, подходящее к его шелковой сорочке и штанам из синего сукна да к вышитому золотом вамсу. Они переоделись, чтобы…
Он не помнил.
Аонэль тогда удалилась от него, исчезла с глаз, а он знал, что это обещание…
Предательства.
Он тряхнул головой. Зачем они пришли в храм, полный людей? Потому что…
Потому что в городе начались беспорядки.
Матриархисты и верные Владыки Битв сражались друг с другом на улицах уже не палками и кастетами, но ножами, топорами и мечами. И магией…
Д’Артвеена.
Воспоминание всплыло отчетливо, словно только миг назад он был свидетелем этой сцены.
Осада.
Район магов, не слишком низко кланяющихся Великому Кодексу, оказался в осаде. Уже во времена, когда Альтсин был ребенком, Совет города держал целую армию шпиков и наушников, которые следили за руками магов и чародеек, что здесь обитали. Гильдии магов, объединяющие адептов, что пользовались аспектами, разрешенными Великим Кодексом, храмы и религиозные фанатики требовали необходимых «средств контроля», аргументируя, что «эта банда из Д’Артвеены» играет с силами, которые остаются смертельной угрозой для тел, разумов и душ остальных обитателей Понкее-Лаа. А самой большой угрозой они были, как утверждала веселящаяся улица, для кошельков вельможных магов и святош-жрецов. Потому что тут часто можно было наткнуться на чары святотатственные, запретные либо близкие ересям, но оставались они действенными и продавались по доступным ценам. Вор помнил нескольких тамошних чародеев, о которых ходили сплетни, что они глубоко погрузились в запретные искусства и пропали при странных обстоятельствах. Якобы с этими исчезновениями имела что-то общее и Лига, но о таких вещах лучше было не расспрашивать.
Вот только нынче Д’Артвеену окружала стена более неприступная, чем камень. При всех выходах из района продолжали стоять шпики, но это уже не были шпики Совета. Информация Райи оказалась правдивой: граф Терлеах и Храм Меча рекрутировали верных среди городской бедноты – из мужчин, сторожащих квартал, двое носили лохмотья, покрытые смолой верфи, третий был безногий, упирающийся руками в землю, а последний одевался в пеструю мешанину красок, привычную для странствующего жонглера. Но все они принадлежали к культу Владыки Битв – и еще год назад трудно было такое представить.
Альтсин отчетливо видел рисунки Сломанного Меча на провокационно обнаженных предплечьях. Красная тушь почти сливалась со свежей припухлостью, но мужчины носили Дурвон с гордостью воинов, что предъявляют всем шрамы чести, – или аколитов, открывающих для себя бездны новой веры. И они были готовы за нее сражаться, но в противоположность храмовой страже вооружением им служили не палки, копья или мечи.
Их оружием был страх.
На глазах Альтсина юноша, бредущий ко входу в Д’Артвеену, едва лишь заметив эту четверку, остановился и затоптался неуверенно на месте. Судя по одежде, он был студентом, который сделал перерыв в науке, но теперь больше напоминал растерянного лиса, неуверенно принюхивающегося к падали, что лежит на самом краю лесной тропки. Он сделал несколько шагов вперед, остановился, снова двинулся с места, но, когда жонглер мерзопакостно ухмыльнулся и вынул из-за пазухи листок бумаги и стило, студент развернулся и вдруг рванул с места, чтобы через миг исчезнуть за углом.
Страх. Свинцовая палочка и кусок бумаги превращаются в меч и щит самого Реагвира.
Чародеи из Д’Артвеены, прижатые в последние месяцы к стене, присоединились к сражениям с реагвиристами. К схваткам, которые разгорелись… вчера… или позавчера… вспыхнули, потому что…
Понимание правды схоже со вспышкой, вырывающей из беспамятства лицо Аонэль – старо-молодое лицо с горящими яростью глазами.
Сражения начались, потому что Кондер, внук Гамнеса-тир-Монвеха, торговца тканями, оказался без причины избит бандой подростков, служащих Храму Меча. А после мальчика чудесно исцелил монах, ставший воплощением гнева и неудовольствия Матери. Монах единственным жестом, на глазах сотен свидетелей, повалил две дюжины нападавших, а в знак того, что опека Матери уже не распространяется на слуг Владыки Битв, выжег на их коже знак Реагвира. После чего излечил мальчика, чтобы показать, какова милость Высочайшей.
Это случилось утром, а к полудню к дому мальчишки тир-Монвеха уже собралась тысячная толпа.
После обеда из кварталов, где большинство составляли матриархисты, выгнали всех сторонников Реагвира.
Вечером запылали первые дома и возвели первые баррикады.
Старое лицо Аонэль, на нем горят молодые глаза… Ее сдавленный гневный крик:
– Ты стал не искрой на копне сена, а масляной лампой, разбитой посредине сарая!
Может, именно этот гнев и приказал ей…
Он помнил.
В Храме, где все смотрели на графа, раздающего благословение раненным за веру воителям, он потерял ее из виду. Они вошли туда как… мать и сын, офицерская вдова, сторонники Владыки Битв, ищущие укрытия перед людской пеной, разрушающей Кламнию. Район этот был ареной яростных схват