— Но почему? — спросила я.
— Потому что наступает осень, потому что сегодня суббота, потому что мы проиграли и еще потому что приятно игнорировать правила. Ведь так?
Он подмигнул мне.
Совесть моя была нечиста, и, вероятно, из-за этого я усмотрела в его предложении смутный намек.
— Ну, не знаю, — я старалась, чтобы мой голос звучал равнодушно.
Он еще раз подмигнул:
— Как же, как же, — и добавил почти шепотом: — Хорошо, что мы не за покерным столом, у тебя все на лице написано!
Я промолчала в ответ.
— Где твоя машина?
— Вообще-то здесь, — он обернулся кругом. — Что за черт? Ее нет! Это же охраняемая парковка! Должно быть ее... точно, ее переставили!
— Франк, не сердись на меня, но я вызову такси.
— Подожди! Может быть, там?
— Посмотри, я же не могу бегать в таких туфлях.
— Вон там, совершенно точно!
С мая прошлого года тринадцатого числа каждого месяца мы ходили в казино.
Мы всегда начинали играть с одинаковым стеком, продолжали ровно три часа и останавливались независимо от результата. Докупать фишки запрещалось: в нашем распоряжении был лишь первоначальный стек. В конце мы суммировали выигрыш либо остатки денег, если проигрывали, и делили все поровну. Всегда. Мы играли во французскую рулетку, за одним столом, но раздельно.
Франк называл нас союзом фортуны.
Вне казино мы не общались. Мы встречались по вечерам, без пяти одиннадцать, у входа. Домой возвращались в начале третьего порознь. Напитки оплачивали фишками, по очереди. Мы выбирали один напиток, чаще всего пиво; заказывали только в том случае, если пили оба. «Еще по пиву?» значило «надеюсь, ты тоже хочешь выпить».
У Франка были прекрасные темные вьющиеся волосы. Такие же, как у виолончелиста на первом в моей жизни концерте, тогда музыкант играл с такой нескрываемой любовью, что я — мне как раз исполнилось двенадцать — решила выйти за него замуж. Он и его виолончель, не таясь, сокрушались о своей неутоленной страсти, но никто, кроме меня, казалось, не замечал их горя, и мне хотелось вскочить и крикнуть: «Я здесь, здесь!» Я до сих пор помню его. Или, по крайней мере, его вьющиеся волосы.
Даже первый личный вопрос, который я задала Франку, был о том, не знает ли он концерт для виолончели Дворжака.
— Какой именно? — спросил он.
— А их несколько?
— Без понятия! — он не производил впечатления человека, жаждущего развить тему.
Впрочем, за него замуж я никогда не хотела. Но мне так нравилось присутствие его вьющихся волос, что я каждый раз предвкушала тринадцатое число, долго обдумывала, что надеть, собиралась в начале седьмого, а потом грустила, что вечер тянется бесконечно долго, пока часы, наконец, не били одиннадцать.
То тринадцатое мая началось прекрасным, солнечным воскресным утром, я не спала всю ночь и не хотела ничего видеть: ни ясного весеннего утра, ни серых, потасканных лиц, напоминавших мое собственное. Не успев отойти от остановки, трамвай резко затормозил и, протяжно скрипя, остановился посреди дороги. Щурясь от солнца, я посмотрела в глаза мужчине напротив, чья темная шевелюра во время торможения оказалась так близко ко мне, что я почувствовала холодный запах сигарет и выдохшегося лосьона после бритья.
— Что там у них случилось? — спросил он меня.
Я пожала плечами.
Он попытался открыть окно, но оно лишь слегка откинулось.
— Ничего не видно.
— А что должно быть видно?
— Ну, может, кто-то оставил на пути свой старый диван, — он посмеялся над своей шуткой. — Или просто водителю пришло в голову что-то страшное, о чем он должен спокойно поразмыслить.
Почти все пассажиры прильнули к окнам, в основном молча. Один сказал:
— Могли бы сделать объявление по громкой связи!
Другой:
— Если путь в этом месте перекрыт, так ведь об этом заранее было известно, вообще не стоило запускать людей в трамвай!
Я откинулась на спинку сиденья и посмотрела в окно. Солнечные лучи поигрывали на светло-зеленой листве. Машин на улицах почти не было, у меня закрылись глаза.
— Уважаемые пассажиры, вследствие несчастного случая отправление задерживается.
Треск в громкоговорителе. Я приоткрыла глаза. Мой визави смотрел на меня:
— Несчастный случай!
Я кивнула и снова закрыла глаза. Даже сквозь веки я ощущала его взгляд на себе. Я чувствовала себя голой.
— Что-то не так?
— Почему кто-то кончает жизнь самоубийством в такое прекрасное утро?
— Не знаю. Пожалуйста, не смотрите на меня так.
— Можно на «ты»?
Я вздохнула, соглашаясь.
— Устала?
— Да.
— Я тоже. Почему именно сегодня? Именно здесь?
Я открыла глаза. И вздохнула еще глубже.
— Потому что, — я отвела взгляд в сторону, — потому что он провел всю ночь вон в том казино и проиграл все до последней рубашки.
— Понятно, — сказал мой визави, — яснее ясного! Ты играешь?
Я рассмеялась:
— Да я ни разу в жизни в казино-то не была, — и, помедлив, спросила: — Ты знаешь концерт для виолончели Дворжака?
Вечером, без пяти одиннадцать, мы снова встретились, в вечерних нарядах, выспавшиеся, вымывшиеся и благоухающие.
— Тебя пустят без галстука?
Он кивнул:
— По дресс-коду нужен только пиджак.
— А ты знаток.
— Да, я уже бывал здесь разок.
Мы выбрали рулетку, то есть это он предложил европейскую рулетку, а у меня и вариантов не было, так как я никогда не задавалась мыслью, во что еще играют в казино.
— Только, пожалуйста, давай во французскую, — попросил он, — американская — это безвкусица, сейчас сама увидишь.
Он взял меня за руку.
— Я в самом деле пришла только поиграть.
— Я тоже, — ответил он.
Конечно, у меня навсегда останутся особые воспоминания о нашем первом вечере. Я скучала. Франк объяснял мне правила по ходу игры, переходя от одного частного случая к другому.
— Хорошо, Франк, теперь я знаю, что теоретически произойдет, если я поставлю на «равные шансы» и выпадет «зеро». Что бы ни значили эти «равные шансы»!
— «Равные шансы» — это...
— Просто скажи мне, что делать, чтобы начать! Он схватил мою руку с фишкой, повел ею над столом и неожиданно отпустил, так что она резко упала на одно из игровых полей:
— Ставь туда фишку. И ничего больше, теперь жди. Тридцать три! Черное! Видишь, ты выиграла. Вот так.
Мне понравилось.
Когда ровно в два часа ночи Франк прокричал: «Закругляемся!» — я огорчилась.
— Уже? — в моем бархатном кошелечке было ровно столько же фишек, сколько и в самом начале. Я ничего не проиграла и ничего не выиграла. Франк, напротив, сумел удвоить свой стек. Он отдал мне половину.
— Так мы будем поступать всегда, — сказал он.
— А тебе от этого какая польза?
— Увидишь.
Сначала мне было тяжело отпускать его. Не то чтобы я тосковала по нему, но по какой-то непонятной причине я чувствовала себя обязанной ему. Как будто он был моим работодателем. А я его секретаршей. Женщиной, без которой он не мог вспомнить даже свое полное имя, не говоря уже о дате рождения. Женщиной, которая не задавала вопросов. Которая приносила ему кофе, приводила в порядок документы, рассаживала гостей. Которая взглядом напоминала о выездной встрече, незаметно, но тщательно стряхивала перхоть с воротника, подавала зонтик, проездной или ключ от машины. Или, если он шел куда-то вечером с женой, билеты в театр, подарок ко дню свадьбы, букет цветов.
К тому же я уже лет двадцать пять не видела таких прекрасных вьющихся волос, как у Франка. Все остальное не имело значения. Наши отношения никак нельзя сравнивать с отношениями шефа и секретарши. Что значит отношения? Нас не связывало ничего, кроме нескольких правил, которым мы следовали. И тем не менее мне было тяжело говорить ему в два часа ночи: «До свидания!» — и еще тяжелее каждый раз разворачиваться самой и уходить, но только в начале. Однажды я обернулась и лишь в последний момент смогла удержаться от вопроса: «Ты справишься без меня?»
Он справлялся. Каким образом, я так никогда и не узнала, с чьей помощью — тоже неизвестно. Я знала точно лишь то, что он работает в банке. Но в каком и кем — не знала, потому что меня это совсем не интересовало. Я знала его знак зодиака (лев), размер обуви (сорок четвертый, он жалел, что такого числа нет на рулетке), любимый цвет (черный). Когда он ставил на черное, то всегда повторял:
— Мой любимый цвет.
А я каждый раз говорила:
— Черный — это не цвет.
Он же отвечал:
— Это итог, король всех цветов!
Еще я знала, что он никогда не ест по вечерам, потому что иначе не может заснуть, что он пьет пиво только в казино и что сауны, по его мнению, отвратительны. Как мы затронули эту тему, я уже не помню, ведь мы никогда не беседовали «за столом», как он иногда говорил в шутку, во всяком случае, ни о чем таком, что не относилось непосредственно к игре, но у меня в голове до сих пор звучат его слова, отчетливо и презрительно:
— Как ни крути, сауны отвратительны.
Конечно, я думала о нас. Незадолго до тринадцатого числа и какое-то время после. Но что толку. «Есть то, что есть, — говорила я себе тогда, — то есть: ничего нет». С каждым месяцем я все больше привыкала к этим отношениям без обязательств, и каждый раз уже готовилась к тому, что он не придет, и приятно удивлялась, когда он все-таки приходил.
Я всегда проигрывала. Около полуночи, правда, дела обычно обстояли хорошо: мой кошелечек был набит фишками, однако к двум часам их оставалось столько, что они компактно помещались в одной руке. Франк, напротив, выигрывал всегда без исключения и с каждым посещением только увеличивал свой выигрыш, у него около полуночи все обыкновенно шло не очень хорошо, и он постоянно спрашивал моего разрешения сходить в кассу и поменять еще денег. «Нет», — говорила я тогда, коротко и ясно, и он улыбался, оставался за столом, ставил все на вторую дюжину и выигрывал, ставил все на каре и выигрывал, ставил все на зеро и выигрывал. В конце он делил со мной выигрыш и делал это без малейшего проявления чувств, без слов и без шуток, даже не взглянув на меня. Когда он вручал мне мою долю, я принимала ее также сухо, хотя с языка готово было сорваться предложение, чтобы впредь он ходил в казино один и оставлял весь выигрыш себе. После каждого посещения казино денег у меня прибавлялось, и я привыкла в конце месяца ходить по магазинам, покупать себе к следующему тринадцатому числу новое платье или блейзер, пару сапог или шарф.