торые окружали тех, кто выходил из магазина, и шумно выпрашивали хоть кусок хлеба. «Революционные» обороты речи постепенно выходили из употребления. Теперь незнакомые люди уже не обращались к тебе на «ты» и не называли «товарищем». Преобладало обращение на «вы» и «сеньор». Buenos dias[38] заменило salud[39]. Официанты снова щеголяли в накрахмаленных рубашках, а продавцы изгибались перед потенциальными покупателями. Как-то мы с женой зашли в галантерейный магазин, чтобы купить чулки. Продавец кланялся и потирал руки – так уже лет двадцать-тридцать не ведут себя даже в английских магазинах. Как-то само собой вернулся обычай давать чаевые. Рабочие патрули распустили, и на улицы опять вышли полицейские. В результате снова открылись кабаре и шикарные бордели, которые в свое время были закрыты рабочими патрулями[40].
Вот небольшой, но показательный пример того, что произошла переориентация в пользу богачей. Была острая нехватка табака. Многие курильщики дошли до того, что покупали на улице сигареты, набитые измельченным солодовым корнем. Я сам как-то купил такие. (Многие тогда их попробовали.) Франко захватил Канары, где выращивается весь испанский табак. Довоенные запасы табака находились в распоряжении правительства. Они быстро истощались, и потому табачные лавки открывались только раз в неделю. Простояв в очереди пару часов, вы могли, если повезет, купить небольшую пачку табаку. Официально правительство не разрешало покупку табака за границей, чтобы не расходовать золотой запас страны, необходимый для приобретения оружия и прочих важных вещей. Но в действительности ввоз контрабандных дорогих сигарет вроде «Лаки страйк» не прекращался, что открывало большие возможности для спекулянтов. Контрабандные сигареты можно было открыто приобрести в дорогих гостиницах, не составляло труда купить их и на улице, если вы могли заплатить десять песет (дневной заработок ополченца) за пачку. Полиция смотрела на это сквозь пальцы: ведь такая контрабанда была на руку богачам. Если у тебя водились денежки, ты мог достать практически все и в любых количествах, за исключением хлеба, который распределялся достаточно строго. Такой явный контраст между богатыми и бедными был невозможен всего несколько месяцев назад, когда ситуацию контролировали, или казалось, что контролируют, рабочие. Но было бы несправедливо объяснять эти перемены только сдвигами в политической власти. Здесь сказалась и безопасная жизнь в Барселоне, где о войне напоминали лишь редкие воздушные налеты. Те, кто побывал в Мадриде, рассказывали совсем другое. Там постоянная опасность порождала между людьми разных сословий чувство товарищества. Толстяк, поедающий перепелок на глазах детей, выпрашивающих кусок хлеба, – отвратительное зрелище, но когда гремят пушки, у вас меньше шансов такое увидеть.
Помнится, через день или два после уличных боев я проходил по одной из фешенебельных улиц и остановился у кондитерской, в витрине которой увидел роскошные торты и конфеты по баснословной цене. Такой ассортимент можно встретить в кондитерских на лондонской Бонд-стрит или на парижской Рю де ла Пэ. Я пережил смешанное чувство ужаса и удивления, что в голодной, измученной войной стране кто-то тратит деньги на такие роскошества. Но и я, видит бог, был не лучше других. После нескольких месяцев лишений меня охватило непреодолимое желание есть вкусную еду, пить хорошие вина и коктейли, курить американские сигареты и тому подобное, и, каюсь, я не отказывался от тех удовольствий, на которые хватало денег. В течение недели, предшествующей возобновлению уличных боев, меня поглотили некоторые обстоятельства, которые любопытным образом наложились друг на друга. Во-первых, как уже было сказано, я погрузился в комфортабельное состояние. Во-вторых, из-за переедания и большого количества алкоголя я всю неделю чувствовал себя неважно. Полдня я валялся в постели, потом вставал, ел больше чем надо и снова чувствовал себя больным. В то же время я вел тайные переговоры по поводу покупки револьвера. Револьвер был нужен до зарезу – при схватке в траншее он удобнее винтовки, а достать его было почти невозможно. Правительство выдавало их полицейским и офицерам Народной армии, но отказывалось снабжать ополченцев, поэтому револьверы приходилось покупать нелегально у анархистов, имевших тайные склады. После долгой волокиты и нервотрепки одному знакомому анархисту удалось раздобыть мне маленький, 26-миллиметровый пистолет, жалкое оружие, стреляющее только на пять метров, но и такой лучше, чем ничего. Кроме того, я вел предварительные переговоры по переходу из ополчения ПОУМ в другую часть, чтобы попасть на Мадридский фронт.
Я уже давно открыто всем говорил, что хочу покинуть ПОУМ. Мои предпочтения склонялись к анархистам. Члену СНТ можно было попасть в ополчение ФАИ, но, по слухам, бойцов оттуда посылали на Теруэльский, а не Мадридский фронт. Чтобы попасть в Мадрид, следовало вступить в интернациональную бригаду, но для этого нужно было получить рекомендацию от члена компартии. Отыскав приятеля из коммунистов, приписанного к испанской санитарной части, я объяснил ему свою ситуацию. Он горячо отозвался на мою просьбу и предложил, если получится, перетащить в бригаду еще нескольких англичан. Будь я тогда в лучшем физическом состоянии, я бы, наверное, согласился. Теперь трудно сказать, как все обернулось бы. Вполне возможно, меня послали бы в Альбасете еще до начала уличных боев в Барселоне; тогда, не будучи очевидцем событий, я поверил бы в официальную версию. С другой стороны, если бы я сражался в Барселоне в рядах коммунистов, оставаясь в то же время приятелем фронтовых товарищей по ПОУМ, мое положение было бы ужасным. Но у меня оставалась еще неделя отпуска, и я всеми силами старался восстановить здоровье перед отправкой на фронт. Кроме того – а такие мелочи всегда определяют нашу судьбу, – я дожидался, когда сапожник сошьет мне пару новых походных ботинок. (Во всей испанской армии не нашлось умельца сшить пару ботинок, которые были бы мне впору.) Я сказал другу-коммунисту, что займусь практическими делами немного позже. Мне хотелось немного отдохнуть. Мы с женой даже подумывали, не поехать ли нам на два-три дня к морю. Придет же такое в голову! Политическая ситуация должна была надоумить меня, что вряд ли сейчас время для таких поездок.
За внешним благополучием города с роскошной жизнью и одновременно растущей нищетой, за царящим на улицах весельем, цветочными киосками, многоцветными флагами, пропагандистскими плакатами и оживленными толпами безошибочно угадывались политическая конкуренция и ненависть. Люди самой разной политической ориентации предсказывали: «Надо ждать беды». Источник опасности был понятен и прост: противостояние тех, кто жаждал развития революции, и тех, кто хотел бы ее затормозить или вообще остановить, то есть в конечном счете – анархистов и коммунистов. Теперь вся политическая власть в Каталонии принадлежала ПСУК и ее либеральным союзникам. Но была еще одна не поддающаяся оценке сила, а именно СНТ, вооруженная хуже своих конкурентов и с менее определенными целями, но все-таки достаточно многочисленная и занимающая влиятельное положение в некоторых ключевых отраслях промышленности. При таком соотношении сил столкновение было неизбежным. С точки зрения ПСУК, находившейся под контролем правительства, ей для укрепления своих позиций следовало отобрать оружие у рабочих – членов СНТ. Как я уже говорил, попытка снизить влияние партийных ополчений говорила о намерении вообще с ними покончить. В то же самое время довоенные полицейские вооруженные формирования, такие как гражданская гвардия и тому подобные структуры, были вновь восстановлены, усилены и вооружены. Это могло означать только одно. Та же гражданская гвардия была обычной жандармерией континентального типа, которая вот уже почти столетие охраняла интересы имущих классов. Одновременно издали декрет, обязывающий всех частных лиц сдать оружие. Естественно, никто этому приказу не подчинился: у анархистов оружие можно отобрать только силой. В это же время ходили слухи, всегда невнятные и противоречивые из-за вмешательства военной цензуры, о небольших стычках, проходивших по всей Каталонии. В ряде районов вооруженные полицейские отряды нападали на опорные пункты анархистов. В Пучсерду, на границе с Францией, был послан отряд карабинеров для захвата таможни, которую контролировали анархисты, в этой схватке погиб известный анархист Антонио Мартин.
Похожие инциденты имели место в Фигерасе и, насколько мне известно, в Таррагоне. В Барселоне тоже случались стычки в рабочих кварталах. Между членами СНТ и УГТ дело доходило до кровопролития и убийства, и тогда похороны жертв превращались в пышные, провокационные траурные процессии с намеренным желанием подогреть политические страсти. Незадолго до моего возвращения в Барселону за гробом убитого члена СНТ шли сотни тысяч человек. А в конце апреля, когда я уже был в Барселоне, был убит, по-видимому, кем-то из СНТ Ролдан, видный член партии УГТ. Тогда по распоряжению правительства закрыли все магазины и было организовано впечатляющее траурное шествие в основном из бойцов Народной армии. Оно продолжалось два часа. Я без энтузиазма следил за этим из окна гостиницы. Несомненно, так называемые похороны были просто демонстрацией силы – и могли привести к еще большему кровопролитию. Той же ночью нас с женой разбудила стрельба на площади Каталонии в сотне или двухстах метрах от гостиницы. На следующий день стало известно, что застрелили члена СНТ – предположительно это сделал кто-то из УГТ. Конечно, все эти убийства могли совершить провокаторы. Об отношении иностранной прессы к вражде между коммунистами и анархистами можно судить по тому факту, что убийство Ролдана широко освещалось в газетах, а ответное убийство осталось незамеченным.
Приближалось Первое мая, и шли разговоры об огромной праздничной демонстрации, в которой должны принять участие как члены СНТ, так и члены УГТ. Руководители СНТ, более умеренные, чем многие из их сторонников, стремились к примирению с УГТ; их главной целью было объединить оба союза в мощную коалицию. Смысл заключался в том, чтобы сторонники СНТ и УГТ прошли по улицам города вместе, демонстрируя солидарность. Но в последний момент демонстрацию отменили. Было ясно, что она приведет к очередному столкновению. Так что Первое мая никак не отметили. Это выглядело более чем странно. Барселона, так называемый оплот революции, была, наверное, единственным городом в нефашистской Европе, где этот день не праздновали. Но, признаюсь, я испытал облегчение. В рядах ПОУМ должен был идти отряд ИЛП, и все ожидали беспорядков. Меньше всего мне хотелось быть втянутым в какую-нибудь бессмысленную уличную драку. Маршировать по улице под красными знаменами с возвышенными лозунгами, а потом погибнуть от автоматной очереди, выпущенной из верхнего окна совершенно незнакомым человеком, – нет, так бессмысленно умирать я не хотел.