командированъ 7 Апреля 1864 г. въ Приамурскій край, по дѣламъ до того края относящимся, гдѣ и находился до Сентября мѣсяца того же года; за отличіе по службѣ, произведенъ въ Есаулы 1866 г. Іюля 22-го; ВЫСОЧАЙШИМЪ приказомъ по военному ведомству уволенъ отъ службы по домашнимъ обстоятельствамъ для опредѣленія къ статскимъ дѣламъ, съ переименованіемъ въ Титулярные Советники 1868 г. Января 4-го; Приказомъ по Министерству Внутреннихъ Дѣлъ, отъ 8 Ноября 1868 г. за № 45, опредѣленъ на службу въ cie Министерство съ причисленіемъ къ оному и съ откомандированіемъ для занятій въ Центральный Статистическій Комитетъ съ 1868 г. Ноября 1-го; ИМПЕРАТОРСКИМЪ Русскимъ Географическимъ Обществомъ командированъ въ Іюнѣ 1871 г. для геологическихъ изслѣдованій, въ Финляндію и Швецію. Приказомъ по Министерству Внутреннихъ Дѣлъ, отъ 14 го Мая 1872 года за № 20-мъ, уволенъ отъ службы, согласно прошению, по домашнимъ обстоятельствамъ съ одиннадцатаго того же Мая. О производствѣ Князя Крапоткина, за выслугу лѣтъ, въ Коллежскіе Ассесоры, съ надлежащимъ старшинствомъ, будетъ внесено представленіе въ Правительствующій Сенатъ, по Департаменту Герольдіи. Въ походахъ, штрафахъ, подъ судомъ и слѣдствіемъ не былъ. Въ отпускахъ былъ въ 1869 г. съ 31 Іюля на 28 дней, явился 10 Сентября того же года; въ 1870 году съ 10 Іюля на 28 дней, явился 1-го Сентября того же года; въ 1871 году съ 18 Сентября на 28 дней, явился 8 Ноября 1871 года, причина просрочки сего отпуска, по случаю смерти отца Князя Крапоткина, признана Начальствомъ уважительною, и въ 1872 г., съ 4-го Февраля въ Россію и за границу на 28 дней, изъ котораго явился 10 сего Мая. Въ отставкѣ былъ съ 4 Января по 1-е Ноября 1868 г. Случаямъ, лишающимъ права на полученіе знака отличія безпорочной службы не подвергался. Въ удостовѣреніе вышеизложеннаго и данъ сей аттестатъ Титулярному Совѣтнику Князю Крапоткину, за моимъ подписаніемъ и приложеніемъ герба моего печати. С.-Петербургъ. Мая 18 го дня 1872 года.
ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА, Всемилостивѣйшаго ГОСУДАРЯ моего, Генералъ-Адъютантъ, Генералъ отъ Кавалеріи, Министръ Внутреннихъ Дѣлъ, Президентъ Общества Попечительнаго о Тюрьмахъ и состоящаго при ономъ Комитета для разбора и призрѣнія нищихъ, и Орденовъ: Св. Благовѣрнаго Великаго Князя Александра Невскаго, Бѣлаго Орла, Св. Равноапостольнаго Князя Владиміра 2-й степени, Св. Анны 1-й степени съ мечами надъ орденомъ, C-в. Станислава 1-й степени, Иностранныхъ: Датскаго Ордена Данеброга Большаго Креста, Шведскаго Большаго Креста Ордена Меча и Императорско-Австрійскаго Командорскаго знака Ордена Леопольда Кавалеръ; имѣющій медали: золотую за труды по освобожденію крестьянъ, серебряную за усмиреніе Венгріи и Трансильваніи въ 1849 г., бронзовую въ память войны 1853–1856 г.г., зн. отл., учрежд. 24 Ноября 1866 г. въ память поземельнаго устройства государственныхъ крестьянъ, Кавказскій крестъ и знакъ отличія безпорочной службы за XV лѣтъ (Подписалъ) Тимашевъ.
Директоръ Департамента Общихъ Дѣлъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ.
(Скрѣпилъ) Мансуровъ.
Вѣрно: Столоначальникъ (Подпись).
П. А. Кропоткин и русское правительство в 1875 году
«— Как это возможно, Кропоткин, чтобы ты, камер-паж, бывший фельдфебель, мог быть замешан в таких делах, и сидишь теперь в этом ужасном каземате?
— У каждого свои убеждения.
— Убеждения? Так твое убеждение, что нужно заводить революцию?»[10]
Такой разговор происходил в 1874 году между Кропоткиным и великим князем Николаем Николаевичем, братом императора Александра II. Великий князь посетил казематы Петропавловской крепости и счел нужным зайти к своему старому знакомому, одному из блестящих представителей русской родовой знати из Рюриковичей, «Рюрикович», однако, принял великого князя более, чем холодно, и брат царя ушел недовольный, резко отвернувшись от отщепенца, предпочевшего золотому блеску императорского двора холодную, бездомовую и скитальческую жизнь русского революционера.
Великий князь своим недоуменным вопросом выразил не только личное свое смущение пред странным фактом преображения аристократа высшего ранга в боевого народника, агитатора и пропагандиста среди рабочих и народа. Брат царя отражал, несомненно, и настроения высших правительственных кругов, растерявшихся пред новым массовым явлением — революционным движением, в круговорот которого попали лица всех общественных положений, не исключая и высших. Еще больше, однако, правительство было смущено той программой, которую поставило себе это движение, программой широкой, всесторонней, потрясавшей все основы и выворачивавшей, выкорчевывавшей все старые социальные корни и создававшей новый общественный строй. Это был не политический заговор, не антидинастическое движение в верхнем домашнем кругу придворной знати. Это была социальная война, впервые объявленная русскому правительству и русскому политико-общественному строю.
И эту программу правительство обрело не у кого иного, как у князя, стоявшего столь близко к придворным сферам… Княжеская «Записка» и княжеская «Программа революционной пропаганды» точно открыли глаза правительству на смысл и разум движения, на его душу и практические замыслы. И можно себе представить, поэтому, то впечатление, какое было произведено в «верхах» русской жизни, когда два замечательных документа оказались в руках жандармской власти, немедленно доложившей о том царю…
В первое время это впечатление можно было охарактеризовать, как полную растерянность. Недаром же эти важные и многоговорящие документы хранились в столь глубокой тайне, что даже члены комитета министров открыто, в официальном заседании, жаловались на полнейшую свою неосведомленность относительно революционного движения и его программ и заданий.
Но революционное движение росло и множилось, загадочные волны новых социальных потрясений быстро надвигались на власть и пришлось волей-неволей серьезно призадуматься над вихрем событий и над средствами, которые могли бы застраховать власть от потрясений, к которым, ходом истории, дом Романовых сделался принудительно-чутким.
И высшее правительство решило прибегнуть к «общему совету», но кого, кроме своих же министров, могло оно привлечь к этому государственному обсуждению? Обреченное всем своим бытием на изолированное от общества и народа существование, оно только в тесном кругу своем могло искать коллективного разума и спрашивать у него совета.
И по высочайшему повелению, согласно доклада главного начальника III отделения собственной его императорского величества канцелярии генерал-адъютанта Потапова, комитету министров предложено было обсудить общий вопрос о революционном движении 1874–1875 г.г., ознаменовавшемся хождением в народ и пропагандой «самых крайних разрушительных учений».
Комитет министров занялся этим вопросом в марте месяце 1875 года, когда Кропоткин томился в Петропавловской крепости. Вряд ли молодой революционер мог предполагать, каким содержательным революционным символом сделалось в это время его имя в правительственных сферах. Можно сказать, что фамилия Кропоткина не сходила с тех в высшей степени секретных и важных бумаг, которые составлялись и писались в качестве материалов для суждения в комитете министров.
Дело началось с всеподданнейшего доклада главного начальника III отделения генерала Потапова, сделанного им в конце февраля или начале марта 1875 года. В своем представлении комитету министров от 4 марта этого года генерал Потапов пишет:
«Процесс соумышленников Нечаева и некоторые другие, менее значительные, дела, дознания по которым производились в III отделении собственной его императорского величества канцелярии, ясно указывали, что революционное движение в России приняло в последние годы новое направление. Отрешившись от исключительно политической программы, вожаки революционной партии выдвинули на первый план вопросы экономические и главною задачей своею поставили сближение с народом и распространение в его среде крайних социалистических и коммунистических теорий».
С этого момента Кропоткин точно незримой революционной тенью входит в мысли и рассуждения государственных людей и его имя и произведения его революционного пера становятся уже неизбежной принадлежностью всех последующих документов.
Новый оборот революционного движения в России начальник III отделения доказывает теми «вещественными доказательствами», которые были найдены при последних арестах. Это — программы революционных партий. На первом месте «краткая программа социальной пропаганды», найденная у Сергея Синегуба. Но на ней ген. Потапов совершенно не останавливается. Зато он подробно излагает вслед за тем содержание «Записки» и «Программы», обнаруженных у князя Кропоткина. Эти материалы, в связи со всем ходом революционного движения, дают начальнику III отделения основание для последующих выводов.
«Ряд дознаний, произведенных в последние месяцы, — пишет в своем представлении ген. Потапов, — приводит к убеждению, что эта революционная программа (Кропоткина) неуклонно применяется на деле многочисленными агитаторами, рассеявшимися по всей империи и везде идущими одним и тем же путем. Как руководство и пособие к этой преступной деятельности, создалась особая литература народных книг и брошюр, грозящая извратить здравый смысл народа и подорвать в нем преданность царю и доверие к правительству. И не только заграничные и подпольные издания служат этой преступной цели: рядом с ними распространяются нередко книги, даже разрешенные цензурой, которая затрудняется, сквозь условную фразеологию, понять истинный смысл и назначение, повидимому, невинного произведения.
Возникшее в половине прошлого года дело о пропаганде, порученное, по высочайшему повелению, генерал-лейтенанту Слезкину, осязательно указывает, какие размеры приняло социально-революционное движение и какою серьезною опасностью грозит оно в близком будущем. Дознание показало, что зло более глубоко, нежели можно было предполагать. Разрушительные теории социализма охватили не отдельные кружки, но — можно сказать — почти целую генерацию. Пропаганда ведется не в одной или нескольких местностях, но повсеместно, и — что особенно важно — везде по одной и той же программе, одними общими средствами. Число лиц, привлеченных к дознанию, достигает уже до двух тысяч и ежедневно возрастает: из них было подвергнуто аресту более 450 человек, против которых собраны особенно важные улики; но многие ускользают от преследования вследствие неуловимости самых признаков совершаемого ими преступления