1) Самая громадность замысла убеждает, что он не мог быть сделан, не обеспечивши возможности успеха, для приведения его в исполнение нужно было деятельное участие всех. Невозможно было, чтобы такой замысел явился у всех внезапно. 2) Мятеж вспыхнул через 2 недели по прибытии преступников на Кругобайкальскую дорогу, где тотчас же началось деятельное приготовление в Култуке. Из этого видно, что двигателей следует искать не в кругоморских партиях. Слова Целинского в связи с характером нации указывают, что мысль об уходе за границу была всегдашнею мыслью преступников: из намеков Вронского видно, что преступники постоянно разрабатываются тайными агитаторами. Но открыть гнездо мятежа было невозможно. Очевидно, что заговор был составлен раньше, в Лиственичной, и что только внезапная монаршая милость разделила мнения. Но тем не менее наиболее, упорные умы перенесли ее и в Култук.
Обдуманность заговора подтверждается тем, что Арцимович (Квятковский) должен был привести шайки в Мурино и там уже сдать другому.
Хотя, наверное, замысел был составлен дворянами, но они хотели привлечь простонародье, так как содействие таких агитаторов и деятелей, как Держановский, было им необходимо. Для того, чтобы поднять партию, в Култук послан Арцимович, который, чтобы попасть в партию непривилегированных, обменивается именем с Квятковским в Иркутске, во время совместного содержания с Целинским. В култукский лазарет двигаются все вместе; Ильяшевич и Вронский — необходимые личности, так как Арцимович не знает местных условий. Сюда же, в лазарет, приезжает Шарамович и затем возвращается в Мурино.
В Култуке делались постоянные подготовления, среди балаганов была кузница, обнесенная высоким плетнем, где днем и ночью делалось оружие, пики и т. п. из казенного железа и насаживались на древки. При партиях были сухари, следовательно, заготовлялись заранее. Из Култука и из Мишихи политические преступники постоянно уходили охотиться в тайгу, по всей вероятности, осматривая тропы.
На основании всего этого, находящиеся перед судом обвиняются в преступлениях, предусмотренных в ст. ст. 174, 634, 602 и 603 XII т. свода военных постановлений.
Первую категорию подсудимых составляют: ссыльно-каторжные: Целинский, 48 лет, бывший подпоручик 75-го Севастопольского полка, осужденный за участие в польском мятеже на крепостные работы на 8 лет; Шарамович, сосланный в рудники на 15 лет, Ильяшевич, 26 лет, из дворян Киевской губернии, сосланный в рудники на 12 лет, и ссыльно-поселенец Арцимович, 24 лет, сосланный в заводы на 6 лет, обвиняемые в том, что они замыслили и подготовили преступление, не выполненное ими лишь вследствие посторонних причин; при чем Шарамович обвиняется в том, что был главою вооруженного восстания, а Арцимович в том, что подготовлял к этому восстанию; Рейнер, 21 г., сосланный в рудники на 8 лет, и Вронский, 20 лет, сосланный в рудники на 8 лет, в том, что они приняли непосредственное участие в мятеже и оказали ему энергическое содействие; Вильчевский, 23 лет, сосланный в заводы на 8 л., Котковский, 24 лет, сосланный в рудники на 15 лет и впоследствии оказавшийся жандармом-вешателем в Варшаве, и Держановский, мещанин 42 лет — в непосредственном участии в бунте, замышленном первыми тремя и в предводительстве шайками.
Всем им сроки сокращены высочайшим манифестом наполовину, а Арцимович следовал на поселение.
Для обеспечения иска имеются у подсудимых деньгами 76 р. 90 к, вещей же почти нет никаких.
(Преступники уводятся, остается Целинский.)
Целинский высокого роста, плотный, седоватый и очень сумрачный. Он представил суду письменное оправдание, заключающееся в следующем.
Прежде всего Целинский просил высокую комиссию обратить внимание на его прошедшую жизнь. В 1838 году он, по воле отца поехал за границу, где пробыл до 1850 г., когда возвращен на родину и оштрафован за неявку. В 1853–1857 г.г. занимался дома хозяйством. В 1857 г. за дуэль сослан в Вятку и просился на Кавказ. В 1859 г. служил в Севастопольском полку, и служил честно, доказательством чему служат 5 полученных им наград и личное о нем представление начальника кавказской армии. В 1862 г. получил за храбрость орден св. Станислава и поехал в отпуск на воды, в Пятигорск. Дорогой заболел, опоздал явиться, и за то, что я поляк и не платил контрибуции, сослан в Сибирь. Когда скомпрометирована целая нация, невинные падают жертвами. — Я всегда был убежден, — говорил Целинский, — что если нация утратила жизненные силы, то она не может возвратить их насилием, и что единственное спасение для Польши объединиться с Россией. Такие убеждения я имел прежде, имею и теперь.
Прокурор. Покорнейше прошу суд обратить внимание на то, что человек, следовательно, не знал, что делал, а тем не менее делал.
(Целинский продолжает читать.) Всю жизнь ничего не делал противу правительства и все, что показал, справедливо. Если мое имя так часто называется в этом восстании, то это непременно ошибка или фирма. Ясно, что я не мог приобрести доверия поляков, так как прибыл в Сибирь недавно и не имел в Сибири никаких знакомых, кроме 2–3 человек. Оружия при мне не было. Дорога, по которой шел, не вела к границе. При нашем арестовании не стреляли. Прок. Он ссылается на свою прежнюю службу, которую он разрушил своим первым преступлением, за которое сослан в Сибирь. Что же до того, что он не мог быть начальником, то это опровергается всеми показаниями, которые доказывают, что он был начальником; дорога, по которой он шел, вела именно к границе. Наконец, еще к обвинению его клонится его систематическое запирательство. Целинский. Позвольте, у меня есть еще другое оправдание. Вооруженное участие никогда не был намерен принимать; доказательство, что я говорил об этом г. полков. Черняеву, и когда он посоветывал мне сложить оружие, я принял это за приказание и действительно исполнил его и уговаривал других. Если я последовал за убегающими в лес, то тоже с этой целью. Меня обвиняют ложно; если не верят, то прошу строжайшего следствия. Я хотел хорошо сделать, но запутался; впрочем, полагаюсь на благородство и справедливость здешнего начальства. Прок. Против первого оправдания говорят все донесения воинских начальников, по которым шайка Целинского сдалась с бою; что же до второго, то оно опровергается всеми показаниями, против которых Целинский ничего не приводит.
Предс. Что же до следствия, то оно уже произведено, и суд не находит нужным назначать второе, строжайшее следствие; вы преданы суду на основании этого следствия. Наконец, вместо того, чтобы сознаться во всем том, в чем вы уличаетесь, вы запираетесь, придумываете всякий вздор, говорите, что собирали людей, чтобы сдать их правительству, что хотите служить законному правительству, а между тем знали про заговор и не предупредили нас; вы раньше знали и сами говорили полковнику Черняеву, что говорили об заговоре, на пути из Канска в Красноярск. Подс. Я решительно ничего не знал. Прок. Вы же говорили про какого-то старика. Подс. Я не знаю никакого старика. Полк. Черняев. Вы мне говорили его фамилию — Левандовский. Подс. В первый раз слышу. Черняев. Вы же сказали мне его фамилию. Прок. Наконец, вы получали через него письма, имели тайные свидания. Подс. Нет, я говорил, что только слышал. Черняев. Нет, вы сами называли мне его отставным полковником, вы говорили, что виделись с ним. Подс. Можно узнать, сделать следствие, я ничего не знал, я совсем даже Польши не знаю, и о заговоре ничего не слышал, не знаю даже Шарамовича. Прок. Но тут вот говорится, что вы сидели с ним. Подс. Сидел, да, но ничего не знал о восстании, я с Варшавы постоянно в дороге. Прок. Из всего видно, что вы знали; отчего же вы не предупредили? Подс. Я слышал кое-что, но не придавал этому веры; эти поляки столько говорят глупостей. Прок. Хорошо. Но зачем же вы брались вывести свою шайку за границу, «как израильтян из Египта»? Это ваши собственные слова.
Подсудимый отвергает это, но прокурор прочитывает ему присяжное показание казака. Прок. Потом, выйдя за гольцы, он сражался и был ранен. Подс. Я ничего не жаловался. Предс. Но вас ранили. Подс. Так, немножко.
Прочитывается докторское свидетельство, из которого видно, что Целинский слегка ранен штыком в спину.
Затем прокурор прочитывает ряд присяжных показаний конвойных и казаков, также показания и политических преступников, из которых видно, что Целинский ездил в шубе и кричал: «Пойдем на ура против русского царя»; что в тайге он принуждал одного из своей шайки быть у него адъютантом и за отказ бил того нагайкой; что он был начальником мятежа, приказывал бежать в тайгу; в тайге был начальником и бил одного за то, что тот сделал фальшивую тревогу, сказав, что идут русские; что Целинский шел с пехотою до Мишихи, а потом был начальником кавалерии; что в тайге собирал деньги, что его видели с шайкой и слышали, что Целинского называют начальником; что он хотел повесить одного из поляков и т. д.
Предс. Таким образом против вас ряд улик. Полковник Черняев указывает, что вы были на совещании с Шарамовичем. Узнав о его намерении сражаться, вы могли вернуться, как многие из ваших товарищей, но вы перешли р. Мишиху, сражались на Быстрой, в тайге были начальником шайки, взяты, наконец, с оружием в руках и ранены. Подс. Эх, ваше превосходительство, все это ложь! Разве можно верить тому, что говорят эти поляки?
Затем Целинский продолжал в этом же роде, не приводя других фактов; тогда председатель предложил ему подписать, что других фактов в опровержение обвиняющих его показаний он не имеет, что было исполнено Целинским, и тогда приведен был