К концу 20-х годов Пушкин занял уже прочное место в русской литературе: в 1829 году явились две части его Стихотворений, приветствованные как творения гениального поэта (критики в «Московском телеграфе»). Журналы, альманахи и издания сочинений Пушкина сопровождались портретами поэта, биографическими заметками и обильными похвалами. Вот образчик критики «Полтавы» 1829 года в «Московском телеграфе» (статья К.С. Полевого): «Сей необыкновенный человек (Пушкин), еще в самых юных летах ознаменовавший себя прекрасными стихотворениями и каким-то оригинальным взглядом на предметы, тотчас обратил на себя общее внимание знаменитых современников, Карамзина, Жуковского, Батюшкова. Может быть, дружба с последним и раннее знакомство с итальянскою поэзиею, ибо в доме Пушкиных итальянский язык был в употреблении, породили мысль о «Руслане и Людмиле». Замечательно, что критик справедливо указал на несоответствие поэмы Пушкина «превосходному образцу – Слову о Полку Игореве». Интересны также и следующие замечания Полевого: «Пушкин повторил собою всю историю русской литературы. Воспитанный иностранцами, он переходил от одного направления к другому, пока наконец нашел тайну своей поэзии в духе своего отечества в мире русском». Однако «Полтава» встретила и нападки со стороны исторической достоверности. Первым журналом высказался в этом смысле «Сын Отечества»: за надругательство над Мазепой и Карлом XII (Зелинский, II, 154–156). Греч и Булгарин выразили это даже в такой фамильярной форме: «Помилуйте, Александр Сергеевич! Это уж вольность поэтическая, через край!»
Итак, Булгарин, Греч, Каченовский в «Вестнике Европы» и «Атеней» высказались против направления Пушкина. Как чутко относилась критика 20-х годов к Пушкину, свидетельствует следующее замечание о «Полтаве» в журнале «Галатея» 1829 года: «Почти все журналы высказали свое мнение о «Полтаве». Еще молчат «Атеней» и «Вестник Европы»; но их молчание красноречиво для того, кто о будущем судит по прошедшему». «Вестник Европы» не преминул откликнуться в статье, напоминающей первый грозный разбор пушкинского «Руслана», с подписью статьи о «Полтаве» 1829 года «Патриарших прудов». Естественно, что историческая поэма Пушкина должна была возбудить интерес среди научных специалистов, и в «Атенее» одновременно появилась другая подробная статья о «Полтаве» московского профессора Максимовича. Остановимся подробнее на этих критиках Надеждина и Максимовича. Надеждин, вызвавший суровые эпиграммы Пушкина в 1829 году (II, 80–81) и вместе на Каченовского – редактора «Вестника Европы» (II, 75–80), прикрывшийся личностью любопытного странника по Москве «с Патриарших прудов», подслушавшего разговор о «Полтаве» Пушкина между Флюгеровским – ярым поклонником романтизма и Пушкина и незнакомцем – стариком, классиком – простым корректором университетской типографии. Сочувствие классика-критика на стороне старика корректора «Правдивина». Надеждин придал необычную форму критике. В рамку местной «Московской панорамы», представляющей сцены из произведений Пушкина, он вставил разговоры об эстетическом и историческом значении поэм Пушкина. Вот упреки, обращенные в сторону этих поэм: его картины запачканы обыкновенно грязными пятнами; «Руслан» представляет обилие уродливых гротесков, самых смешных карикатур, и в остальных произведениях проявляется привычка зубоскалить, в выражениях много подделки под народность, много своеволия. И снова заключение статьи с вежливым обращением к «Александру Сергеевичу», которому «голос истины будет приятен», а «безусловные похвалы прискучили». В «Атенее» 1829 года появилась небольшая, но дельная критика «Полтавы» профессора Максимовича под заглавием: «О поэме Пушкина «Полтава» в историческом отношении». Новый беспристрастный критик, читавший «с размышлением Историю Малороссии», находил несправедливыми нападки предшествующей критики на искажения истории в изображении характеров действующих лиц и даже событий, в которых обвиняли Пушкина. «Очевидно, – говорит Максимович в заключение своей статьи, – что характеры действующих лиц в Поэме Пушкина совершенно таковы, какими представляет их история». Все это показано критиком на проверке характера Мазепы.
Н.И. Греч
Такова была критика 20-х годов, наполненная перебранками по поводу сочинения А.С. Пушкина. В 1830 году стала выходить «Литературная газета, издаваемая Бароном Дельвигом» (СПб.) – другом Пушкина, при участии и полном сочувствии поэта. Выберем несколько замечаний о сочинениях Пушкина, составляющих даже предмет обширной полемики по поводу личности гениального поэта, мечтавшего создать орган печати для читателей с высшим литературным вкусом – для аристократов, как определяли современные писатели враждебного лагеря. Это было естественно, так как в «Литературной газете» участвовали поклонники и подражатели А.С. Пушкина, как кн. Вяземский, Погорельский и др. «Литературная газета» 1830 года высказалась за «Полтаву» как лучшую поэму Пушкина (I, 63), за благопристойность и беспристрастие, несмотря на личные, хотя бы и враждебные отношения критиков, отдающих должное и врагам (слова самого А.С. Пушкина, I, 98), за «благородную сатиру» Пушкина в «Евгении Онегине» на «странности, пороки, ошибки слабости» нашего века, поколения, его чувствований и надежд (I, 135), за непристойность «Учебной книги Русской Словесности» (Греча), признавшей лучшим романом при отсутствии русских романов вообще «Ивана Выжигина» Булгарина (I, 146). Здесь мы должны остановиться в выписках отзывов о Пушкине, чтобы сказать о полемике «Литературной газеты» с «Северной пчелой» Греча и Булгарина из-за Пушкина, вызвавшей известное стихотворение поэта «Моя родословная». Год 1830-й был критическим в жизни Пушкина. Разбор «Истории Русского Народа» Полевого, напечатанный Пушкиным в «Литературной газете», вызвал суровый отзыв «Московского телеграфа» 1830 года о «Евгении Онегине» как слабом подражании Байрону с растянутыми, повторяющимися мыслями и заметками. «Галатея» Раича также напала на VII главу Онегина; «Северная пчела» присоединилась надолго к этим зловещим развенчиваниям поэта и «знаменитых» имен писателей. Выходки сатирических писателей, как Байрона и его неудачного подражателя Пушкина, по мнению «Северной пчелы», означают падение литературы. Кроме балагурства о пустяках, критики «Пчелы» увидали еще в «Онегине» заимствования из грибоедовского «Горе от ума» и «просим не погневаться, из другой известной книги». «Литературная газета» тотчас же объяснила, что речь идет об «Иване Выжигине» (I, 61). «Литературная газета» не убереглась от жестокой перебранки. Отражая Булгарина и Полевого – двух заправил тогдашней журналистики, – «Газета» коснулась вопроса о даровитых и бездарных писателях, о литературной аристократии – вопроса, как известно, связанного со стихотворениями Пушкина о литературной «черни», с его статьями о значении поэзии, дворянства и пр. Между тем и «Иван Выжигин», при всяком удобном и неудобном случае, служил предметом сопоставлений «Литературной газеты» с «Евгением Онегиным» Пушкина: «Хорошо близоруким критикам «Северной пчелы» полагать, – говорила «Газета» в июне 1830 г., – что песни «Евгения Онегина» безделица, потому что в них нет шестистопных стихов, что они не торжественные оды, что в них описываются простые события ежедневной жизни». Ведь «Иван Выжигин» отличается «несвязностью в происшествиях, бледностью, безличностью в лицах», рассказом холодным, бездушным, языком бесцветным, без признаков жизни. За «бедного моего Выжигина» вступился Булгарин во втором письме из Карлова на «Каменный Остров» («Северная пчела» 1830 г. № 94), соединив нападки «Литературной газеты» с остротой над «Негром, купленным шкипером за бутылку рома». «Думали ли тогда, – выразился Булгарин, – что к этому Негру признается стихотворец!» Пушкин отвечал поэту брань эпиграммой «На Булгарина» (II, 89, которая тотчас же была подхвачена в рукописи и с дерзостью напечатана в «Сыне Отечества» самим Булгариным) и «вольным подражанием лорду Байрону. Моя родословная, или Русский мещанин»:
Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом…
………………………………………..
Видок Фиглярин, сидя дома,
Решил, что дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Надеждин также не оставлял нападок на Пушкина во имя своей приверженности в эстетике классиков. Он по-прежнему оставался при том убеждении, что из Пушкина должен был выработаться «русский Apиocтo», если бы он держался «в пределах эстетического благоразумия» и если бы не «прикрывал романтической славой антиклассического невежества». Надеждин намекал на то, что «без истинного образования» талант писателя выдыхается, что у Пушкина подражательного таланта поэта хватает только на картинки, расположенные без плана и рассчитанные главным образом на веселый смех. Это, говорил Надеждин, «резвое скакание разгульной фантазии» Пушкина связано с его условиями придавать своему неподдельному таланту фальшивый блеск, выворачивая природу наизнанку, представляя карикатуры пародии. «Бориса Годунова» Надеждин присуждал к сожжению. Так высказался Надеждин в шутливой форме разговора с Тленским, ярым поклонником Пушкина, в эпоху журнального «ожесточения» против поэта: «Превышающими всякую меру хвалебными взрывами (редкое народное выражение) вы забросили его за облака и, не ссилив поддержать там, – уронили в преисподнюю!»
«Литературная газета» 1830 года подняла вопрос о высоких достоинствах «Бахчисарайского фонтана» (3 изд.) и «Бориса Годунова» (I, № 22). Но мы приведем сначала отзыв П.А. Катенина, которого мнения ценил и сам Пушкин, мельком брошенный в «Размышлениях и Разборах» (I, 43) о «Руслане и Людмиле»: анахронизмы – недостаток, который «холодит Руслана и Людмилу вопреки обольщению стихов: читателю хочется того времени, того быта, тех поверий и лиц; вокруг ласкового князя Владимира собирает он мысленно Илью Муромца, Алешу Поповича, Чурилу, Добрыню, мужиков Залешан, видит их сражающихся с Соловьем-разбойником, с Ягой-бабой, с Кащеем бессмертным, со Змеем Горынычем, и, встретив вместо их не