Между тем в «Современнике» с 1856 года стали издаваться стихотворения А.С. Пушкина, не вошедшие в издания его сочинений, и между ними оказались или сомнительные, или непринятые и до сих пор в полные издания сочинений поэта (например, 1856 г., март: «За днями дни бегут толпой» и пр. С подписью А. Пушкин помещено было в альманахе 1835 года «Весенние цветы» и пр.). Разысканиями о неизданных стихотворениях Пушкина в «Современнике» занялся в это время Лонгинов, в статьях под названием «Библиографические записки». Как жаль, что этими материалами до сих пор не воспользовались издатели полных собраний сочинений Пушкина (просим, например, сличить стихотворение в изд. 1887 года Литерат. фонда, II т., 145 стр. «Когда б не смутное влечение» и и пр. с тем же стихотворением, помещенным в «Современнике» 1837 года, январь). «Библиографические записки» 1858–1861 годов также представили ряд поправок и дополнений к изданию Анненкова, вызвавшему необыкновенный интерес к жизни и деятельности Пушкина. Даже Чернышевский в своем популярном издании 1856 года «А.С. Пушкин, его жизнь и сочинения – Чтение для юношества», написанном с большой любовью в поэту, заметил: «До сих пор мы еще не имеем подробных рассказов о том, как любил он проводить время по возвращении из Южной России в Петербург» (69).
Не так отнесся к Пушкину автор популярного в 50-х годах «Очерка истории русской поэзии» (2-е, дополненное изд. 1858 года) А. Милюков, принявший отчасти вывод современной Пушкину критики о падении его таланта с 30-х годов, но более всего следовавший Белинскому. Рассматривая жизнь и деятельность Пушкина по трем периодам – по подражательному французской шкоде (с ее цинизмом или девственностью античной музы), байроновскому, нечисто художественному, но зато чуждому общественных потребностей и идей, Милюков упрекает Пушкина за безнравственность некоторых его произведений, за плохое понимание Байрона, за сословные предрассудки и пр. Добролюбов в разборе книги Милюкова не нашел ошибочным воззрения на Пушкина и старался только подкрепить их новыми соображениями. Ввиду высокого положения, которое занимал талантливый критик конца 50-х – начала 60-х годов, мы приведем суждения Добролюбова о личности и о значении поэзии Пушкина: «Натура неглубокая, легкая, увлекающаяся, вследствие недостатка прочного образования», полная художнической восприимчивости, но чуждая упорной деятельности мысли, его генеалогические предрассудки, его эпикурейские наклонности, первоначальное образование под руководством французских эмигрантов конца прошедшего столетия… все препятствовало ему проникнуться духом русской народности. Мало того, он отвращался даже от тех проявлений народности, какие заходили из народа в общество, окружавшее Пушкина… Оттого-то он и не пристал к литературному движению, которое началось в последние годы его жизни. Напротив, он покарал это движение еще прежде, чем оно явилось господствующим в литературе, еще в то время, когда оно явилось только в обществе. Он гордо воскликнул в ответ на современные вопросы: подите прочь! Какое мне дело до вас! и начал петь Бородинскую годовщину и отвечать клеветникам России» (Сочинения Добролюбова, 1871 г., I т., 600–601). Смягчив несколько этот взгляд, Добролюбов горячо приветствовал заключение издания Сочинений Пушкина VII томом под редакцией Анненкова: «После вялости и мелкоты, которою отличалась наша литература за семь или за восемь лет пред тем (1857—58 г.)., память Пушкина как будто еще раз повеяла жизнью и свежестью на нашу литературу, точно окропила нас живой водой и привела в движение наши, окостеневавшие от бездействия члены» (515 стр., I т.). Теперь Добролюбов признал в Пушкине здравый природный ум, но вместе с тем какую-то двойственность в отношении к 20-м годам, поклонение грубой силе и боязливую попечительность о соблюдении нравственности вместе с генеалогическими предрассудками.
В то время как г. Бартенев разрабатывал биографию Пушкина («Русская речь 1861 г., «Русск. Арх.» 1866 г.), преимущественно из времени пребывания поэта в Южной России, а Гаевский из эпохи лицейской жизни («Современник» 1863 г.), выступили два новых критика, рассматривавшие с противоположных сторон значение деятельности Пушкина. Это были Григорьев и Писарев. Взгляд А. Григорьева на Пушкина выразился в различных его заметках. Не имея возможности собрать журнальные статьи критика, мы воспользуемся только что появившейся работой г. Шах-Паронианца: «Критик-самобытник Апполон Александрович Григорьев» (в XXXV лет со дня его смерти, СПб., 1899). Пользуясь, однако, и собственными справками, считаем важным следующее замечание Григорьева в его статье «Народность и литература» («Время» 1861 г., т. I, № 1, стр. 102): «Вслед за ними (писателями XVIII – начала XIX в.) явился поэт, явилась великая творческая сила, равная по задаткам всему, что в мире являлось не только великого, но даже величайшего: Гомеру, Данте, Шекспиру – явился Пушкин. Я не могу и не хочу здесь коснуться значения Пушкина как нашего величайшего народного поэта, величайшего представителя нашей народной физиономии. Я беру здесь моральный процесс, совершившийся в его натуре и для нас высокопоучительный. Пушкин начал не скажу с подражания, но с поклонения Байрону, с протеста против действительности, и Пушкин же кончил «Повестями Белкина», «Капитанской дочкой» и проч., стало быть, смирением перед действительностью, его окружавшей. Еще прежде грозил он нам, великий протестант, давший нам уголовных преступников (по толкованию «Маяка» и «Домашней беседы») в виде «Пленника», «Алеко», «Мазепы» – примирением с действительностью, какова она есть… Мы долго ему не верили в его разубежденьях… Наконец, он выступил перед нами совершенно новый, но одинаково великий, как и прежде, в своих новых созданьях, в «Капитанской дочке», «Летописи села Горюхина»… Мы изумились. Перед нами предстал совершенно новый человек. Великий протестант умалился до лица Ивана Петровича Белкина… Пушкин был весь – стихия нашей духовной жизни, отражение нашего нравственного процесса, выразитель его, столько же таинственный, как сама наша жизнь». Если мы прибавим к этой выдержке из критики А. Григорьева выводы Страхова, цитуемые г. Шах-Паронианцем (86–87), то взгляд Григорьева на Пушкина и его произведения определяется различием двух типов хищных и смирных (как Белкин, Татьяна, опирающаяся на нравственные понятия предков). Смирный тип олицетворяет национально-христианскую кротость, соединяющую критику с страданием, правдивостью, искренностью, здравомыслием. Таким образом Григорьев определил ту сторону в развитии Пушкина, которую оставил без внимания Белинский, именно – последний период его поэтической деятельности в области повести, которую А. Григорьев признал зерном натуральной школы.
Во всяком крупном вопросе бывает резкая критика, скептическое предубеждение, после которых чаще всего расчищается атмосфера, как после грозы, и солнце еще веселее глядит на возмущенную природу. Такова была бурная критика Писарева под названием «Пушкин и Белинский» («Русское слово», 1865 г., апрель и июнь; см. III т. Сочинений Писарева). Поклонник тургеневского Базарова, в собственном толковании, Писарев упрекает Белинского в такой же ошибке: «Если бы критики и публика поняли роман Пушкина («Евгения Онегина», героев которого – Онегина и Ленского – критик приравнивал к праздношатающимся джентльменам, Митрофанам, скучающим от кутежей, с детскими отрицаниями, а героине – Дон Кихоту – Писарев советовал бросить мужа, бросить затем Онегина и умереть или от нищеты, или от разврата, как героине), так как он сам его понимал, если бы они смотрели на него как на невинную и бездельную штучку, подобную «Графу Нулину» или «Домику в Коломне», если бы они не ставили Пушкина на пьедестал, на который он не имеет ни малейшего права, и не навязали ему насильно великих задач, которых он не умеет и не желает ни решать, ни даже задавать себе, тогда я и не подумал бы возмущать чувствительные сердца русских эстетиков моими непочтительными статьями о произведениях нашего т. н. великого поэта». Насколько были непочтительны отзывы Писарева о Пушкине, можно судить из множества выражений вроде: «Усыпительные творения Пушкина, легкомысленного версификатора, опутанного мелкими предрассудками, погруженного в созерцание мелких личных ощущений и совершенно неспособного анализировать и понимать ведшие общественные и философские вопросы нашего века, создавшего себе кумир самохвальством, столь ветхий, что перед ним преклоняется пишущее филистерство только по старой привычке и по обязанности службы». Одним словом, Писарев хотел доказать мыслящим читателям, что о Пушкине не стоит толковать и пора сдать его в архив, как старых поэтов вроде Державина и др. Писарев восстал против всякой эстетики, которую признавал еще Добролюбов, восстал во имя реализма, практического применения литературы к жизни, во имя ремесла. Пушкин, по мнению Писарева, – это только великий стилист, время которого уже прошло; настоящего поэта надо еще ждать, хотя вообще поэзия – только низший вид литературы. Очевидно, это крайний вывод из т. н. прозаического периода литературы после Гоголя.
Д.И. Писарев
Критика Писарева отвечала своему времени. Вот почему только Лонгинов и особенно Страхов сказали «несколько запоздалых слов» о брани Писарева на Пушкина. Страхов выступил единственным защитником Пушкина в 60-х годах, если не считать педагогических статей Водовозова. В двух статьях «Отечественных записок» 1866–1867 годов Страхов, опираясь на критики Каткова, А. Григорьева, объясняет глубокий смысл таких произведений Пушкина, как опозоренный Писаревым «Поэт», «Чернь», «Эхо», «Памятник», с одной стороны, и «Летопись села Горюхина», с другой стороны, в которой великий поэт «позволил себе лукавую и веселую дерзость. далеко превосходящую дерзости современных нам нигилистов».
Не богаты были и 70-е годы статьями о Пушкине: несколько статей того же Страхова, почтенный труд Анненкова – биографа поэта («Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху», 1799–1826 гг., 1874 г.; первоначально появившийся в виде статей в «Вестнике Европы» 1873–1874 годов) и замечания А.Н. Пыпина в его «Историческпх очерках» под названием «Общественное движение в России при Александре I» и «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов» – вот почти все, что явилось о Пушкине за время, не ознаменованное даже каким-либо изданием полного собрания сочинений поэта. После неудовлетворительных изданий Геннади 1859 и 1869 годов только в 1880 году явилось 4-е издание сочинений Пушкина книгопр. Исакова под редакцией Ефремова (здесь впервые напечатаны письма Пушкина). Между тем в течение 70-х годов подготовлялось грандиозное дело приготовлений к постановке памятника Пушкину в Москве, что и осуществилось в 1880 году. «Ввиду близкого открытия памятника, – писал Анненков в предисловии к своему труду 1873–1874 годов, – которым Россия намеревается почтить заслуги Пушкина делу воспитания благородной мысли и изящного чувства в Отечестве, на совести каждого, имеющего возможность пояснить некоторые черты его нравственной физиономии и тем способствовать установлению твердых очертаний для будущего его облика – лежит обязанность сказать свое посильное слово» («Пушкин в Александровскую эпоху» 1874 г.). Можно пожалеть, что Анненков не продолжил этого стройного изложения биографии поэта, написанной в целях беспристрастной оценки личности и деятельности Пу